Время гарпий

Каллиопа с потемневшим лицом села, не глядя на адвоката и не слушая, что он пытался сказать в свое оправдание, не реагируя на его пинки коленкой под столом. Судья был вынужден прервать заседания на неделю, понимая, что ни с кем из них она раньше не заговорит.

— Ваш адвокат всех нас устраивает, — откровенно сказал судья, напирая на слове «нас», стараясь не смотреть ей в лицо. — И кассационную жалобу я вам писать не советую, это бесполезно.

— Я вас тоже отлично понимаю, — ответила Каллиопа. — Но ведь вашей целью является вынести мне запрет на профессию. Боюсь, мне такой адвокат просто не по карману. Да и осточертело его по часу перед каждым заседанием разыскивать.

— Да понимаю я все! — оборвал ее судья. — Но и вы поймите…

— Вот и отлично, что мы так хорошо понимаем друг друга! Всего доброго! — сказала Каллиопа и вышла из кабинета.

Когда они с Анной свернули в глухой неосвещенный аппендикс коридора перед общим холлом районного суда, их нагнала приятная улыбчивая секретарь суда. Схватив Каллиопу за локоть она задержала ее в коридорчике, явно зная, что на этом глухом участке их разговор не будет записан.

— Послушайте, зачем вы так? — спросила она Каллиопу чуть не со слезами. Анна подумала, что еще им не хватало услышать рассказ о трудном детстве и неудачном замужестве этой дамочки.

— Они уже были… у него? — догадалась Каллиопа.

— Приходили за вашим приговором, как генерал в город пожаловал, — прошептала сквозь слезы секретарь суда. — Мужчина в белом костюме и странная женщина в черном. Сделайте, что-нибудь?

— Женщину вы вообще видеть не должны были, — задумчиво сказала Каллиопа. — Но вы тоже решили мило устроиться! И рыбку съесть, и кое-куда пристроиться! Я-то сейчас при чем? Я должна за вас драться, когда вы такое сделали? Так вот зачем меня судья вызывал…

— У вас такое мягкий приговор, вы же должны были оценить, — жалобно сказала женщина. — Вы же понимаете, что по такой статье, как этот закон написан, с вами можно было сделать что угодно.

— Как и со всеми, — уточнила Каллиопа. — Но вы для «отработки законодательства» выбрали единственного человека, кто мог вас защитить от этих ваших посетителей. Вы признали меня виновной, заставив ответить за каждое слово и заплатить кровью. А вам известно, что следователи врывались ко мне в больничную палату женского отделения и требовали снять трусы и показать прокладку?

Женщина отшатнулась от нее, с ужасом глядя на ее отстраненное, ничего не выражавшее лицо.

— И сейчас… ничего нельзя сделать? — тихо спросила она, выпустив из рук локоть Каллиопы.

— Повернуть время, — пожала плечами та.

…На следующий день они прощались в слезах на вокзале. Анна понимала, что Каллиопе еще предстоит «нахлебаться этим до конца», испытывая горечь, что мужество в этой жизни приходится проявлять лишь против чьей-то подлости и желания пристроиться жить за чужой счет. Она дала Каллиопе обещание приехать следующим летом к «общему сбору», озабоченно думая про себя, что до будущего лета надо еще дожить. На средний палец правой руки тут же начало давить аметистовое кольцо с изречением Пифагора: «Говори человеку о его правах, а народу — о его обязанностях!», и Анна подумала, что приехать будущим летом ей все же доведется. И лишь когда тронулся поезд, до нее дошли последние слова Каллиопы, которые она шепнула ей, обняв в последний раз: «Я тебя познакомлю с Уранией и Эвтерпой, Клио! Они уже на пути к нам!»

8. Терпсихора

Ведут таинственные оры Свой тайнозримый хоровод. Умрёт ли кто иль не умрёт — Но дивной музы Терпсихоры Прекрасен в вечности полёт. Ты, смертный, утешайся пляской. Следи движенье снежных рук, И флейты нежный тонкий звук, — И очарован музы лаской Не бойся горестных разлук. Увянут розы, всё истлеет, Испепелится твой чертог, Но на Парнасе дивный Бог Всё в странном свете пламенеет: Он тлен печальный превозмог! Своей любимой — Терпсихоре — Он повелел тревожить нас, Чтоб в сердце пламень не угас, Чтоб в радость обратилось горе, Когда пробьёт последний час. Чулков Георгий Иванович (1879–1939)

Эрато подождала, пока старушка, подозрительно косясь на ее самую приторную улыбочку, медленно достанет ключ от домофона и войдет в подъезд, пытаясь захлопнуть дверь прямо перед ее носом. Божий одуванчик, конечно, не рассчитывала, что она вставит ногу в замшевом ботильоне в дверной проем. Схватив бабульку за норковый воротник драпового пальто, она энергично отжала ее в сторону, прорываясь в подъезд.

— Тихо, старая! — прошипела она приготовившейся заорать бабке. — Я — врач! Да успокойтесь, больная! Где тут Владимирская кастинг проводит?

— В подвале! За той дверью, — прошептала старушка. — А что с ней?

— С ней — ничего! Здоровая, как лошадь! — ответила она, дергая за дверь в подвал, которая на удивление легко открылась. Но, спохватившись, добавила для старушка, которая, похоже, вовсе не собиралась никуда уходить и в любой момент могла заорать: «С парнем там из подтанцовки опять проблемы, грыжа паховая!»

— А-а, — протянула старушка понимающе. — Это с Игорем? Он у них слабенький.

— Не знаю, — ответила Эрато, спускаясь в подвал.

Глаза не успели привыкнуть к полутьме подвала, поэтому она не сразу поняла, что за большая уютная преграда возникла у нее на пути.

— Вы по какому вопросу? — спросила преграда приятным мужским баритоном.

— А вот по какому! — ответила она, что есть силы саданув охраннику в пах жалобно зазвеневшим ридикюлем.

Она бежала по подвалу впереди охающего охранника, стараясь не зацепиться прической за подвешенные к потолку канализационные трубы, проклиная Владимирскую, назначившую кастинг в столь экзотическом месте. Охранника она старалась не слишком опережать, понимая, что тот должен охранять именно то, что ей тут было нужно. Вообще охранник в черном костюме в подвале, пахнувшем канализацией, както оттенял дикость обстановки, которая, впрочем, вполне соответствовала ее представлениям об известной балерине.

Хотя она понимала, что охранник поставлен специально для нее, она все же надеялась ворваться к Владимирской раньше, чем он преградит ей вход. Но реакция ее подвела. Увидев застекленную дверь, освещенную изнутри, она сделала рывок, но немного запоздала, и увесистая туша охранника повисла у нее на плечах. Она пнула дверь ногой, та открылась, и она попыталась войти в неожиданно большой светлый зал с зеркалами по двум стенам, посреди которого на дерматиновых креслах сидела Владимирская с двумя танцорами своего коллектива.

— Так вот где ты кастинг проводишь! — прохрипела Эрато, пытаясь укусить руку душившего ее охранника. — Отстань ты, я же по делу! Скажи ему, чтобы он отстал! Мы можем поговорить?

— Да о чем мне с тобой говорить? — возмутилась балерина Владимирская, поправляя безупречно гладко зачесанные волосы, украшенные серебристой заколкой с жемчугом и перламутровыми цветочками.

На ней было ярко-синее трико и розовая маечка, украшенная черными стразами. Поверх этого одеяния, больше похожего на оперение райской птицы, небрежно болтался огромный многоярусный кулон из белого золота, усыпанный бриллиантами. Ее спутники были одеты намного скромнее, кроме эластичных брюк, белых маек, поверх которых красовались черные подтяжки, — из одежды на них больше ничего не было.