Время грозы
Шрифт:
— Эх, — вздохнул Федор. — Невесело все это.
— А я позволяю себе иногда даже смеяться… — сказала Наташа. — И чувствую себя виноватой…
— Вот это зря, — горячо возразил он. — Надо жить! Хоронить себя — нельзя! Никому, а уж тебе-то! Ты же веришь!
— Верю, милый. Верю и жду. — Наташа улыбнулась. — Уже почти не надеюсь, но верю и жду. И ты у меня есть.
— Ну и молодчина. — Федор поцеловал жену в висок. — А вот дела не ждут. Сейчас кофе допьем — и во Второе. Ты со мной?
— Конечно, с тобой.
46. Среда, 12 апреля 2000
Джек
Сознание то уходило, то возвращалось. Когда уходило — отступала и боль. Возвращалось — вместе с болью, но Джек предпочитал терпеть, лишь бы оставаться в памяти. Он отдавал себе отчет в том, что, скорее всего, умрет в ближайшие сутки, и оставшихся нескольких часов было жалко. Хотелось еще хоть немного подумать.
О том, что неделю назад… или две… не имеет значения… о том, что сколько-то времени назад он все-таки сделал неверный шаг в этом аду, распрямил спину, заговорил тоном Судьи и вот теперь валяется при смерти с отбитыми внутренностями, — об этом думать не нужно.
О том, что почти нашел Горетовского, вернее, нашел — совершенно точно — его след, думать можно. Не самое важное сейчас, но сил мало, потому разрешается думать об этом. А уж потом — о самом важном.
Итак. Горетовский тоже не выжил здесь.
Нет, по порядку.
Джек вспомнил, как почти полгода назад очнулся — ни в каком не в музее, а среди каменных развалин, под открытым небом, с которого лился холодный дождь. Все ожидавшиеся симптомы перехода присутствовали — головная боль, ощущение разбитости, плюс озноб, но это, вероятно, от того, что замерз. Мыслил, однако, абсолютно ясно и сразу понял, что попал не туда. Разве что здесь была война, потому и руины. Тут же, впрочем, сообразил, что куда попал Горетовский — туда и он. Что ж, если это все-таки еще один мир — тем интереснее.
Выходить на связь повременил — прежде следует осмотреться. И включил прибор только тогда, когда, выбравшись наружу и обойдя — со всеми предосторожностями — село Бабиново, понял: именно другой мир. В последние двадцать лет, а может, и больше, никакой войны, никаких катастроф здесь не происходило. Просто сам по себе этот мир — катастрофа.
Почему Горетовский все-таки подал сигнал «Всё в порядке», гадать было бессмысленно. Может быть, шок испытал слишком сильный. Может быть, случайно нажал на кнопку. Может быть, и не он этот сигнал подавал.
Не имеет значения.
Джек задействовал прибор, отправил сообщение. Приема ждать не стал: легко было предположить, что с подзарядкой тут возникнут проблемы, поэтому расходовать аккумулятор следовало экономно. Свяжется позже, когда станет лучше понимать ситуацию.
Макмиллан считал, что неплохо подготовлен к инфильтрации в родной мир Горетовского. Извекова действительно знала множество деталей, а ведь именно из деталей все и складывается. Выжил бы, укоренился, нет сомнений.
Но здесь — вероятно,
все не так. Значит, необходимо таиться. Без риска не обойтись, но нужно свести его к минимуму. Хоть немного осмотреться, что-то понять, тогда будет легче адаптироваться.А осматриваясь — искать следы Горетовского.
Джек двинулся в ту сторону Москвы, описывая, однако, большую дугу — с таким расчетом, чтобы пройти через Верхнюю Мещору. Вернее, через то, что находилось здесь на ее месте.
В пути он все больше убеждался в катастрофичности мира, в который угодил вслед за Горетовским. Какой именно момент истории оказался ключевым, когда именно они свернули в это тухлое, смердящее русло — понять было невозможно, но покамест и не нужно. Главное Джек понял: здесь — тотальная несвобода. И внешняя, и внутренняя — он успел немного понаблюдать поведение людей. В основном издали, но дважды рискнул, смешался с толпой. Оба раза попал в облаву, оба раза чудом ускользнул. После чего решил все-таки держаться осторожнее.
Вышел на связь со своими. Услышал, как выругался Румянцев, как охнула Извекова. Устинова не слышал — вероятно, тот лишь скрипнул зубами.
Оставалась надежда, даже две, как сказал себе Макмиллан. Первая — разыскать Горетовского. Вторая — найти хоть минимально свободных людей. Должны же они быть даже здесь.
Не сбылось ни то, ни другое. Свободных в этом мире нет, все они рабы, включая тех, которые считают себя господами. Да и нельзя быть господином, не будучи рабом.
А Горетовского — обнаружился след. Но — поздно.
Уйти от третьей облавы Джеку не удалось, его взяли совсем неподалеку от знакомых, но таких неузнаваемых мест. Всего в десятке километров от опушки леса, через который уходил Максим.
Макмиллан успел передать, что на связь больше не выйдет, нажал на тугую аварийную клавишу, в приборе глухо щелкнуло, плата сгорела, все лампочки погасли.
Потом его долго — хотя и не очень сильно — били, задавая нелепейшие вопросы. Он бы даже ответил — не жалко, — но совершенно не мог представить, чтo отвечать на такие вопросы.
Потом его поместили в какое-то непонятное место, в котором делали инъекции большими, наверняка грязными шприцами и трясли электрическим током.
Потом назвали симулянтом, опять били и в конце концов определили сюда, по месту задержания. В лагпункт 44-бис.
А здесь он вскорости услышал разговоры о заключенном, прозванном Америкой. Этот Америка светился в темноте… Он вообще был псих… А недавно — чуть больше двух месяцев назад — рехнулся окончательно, сбежал из лагеря, чтобы искупаться в карьере, и утонул. Жалко, псих, а рассказывал — это ж сеанс в натуре! Эх, какие рoманы тискал Америка!..
Джек не сомневался, что речь шла о Горетовском. Значит, разминулись во времени. Всего-то на два месяца.
Что ж, Максим был подготовлен к этому миру, вероятно, все-таки лучше, чем он, Джек Керуэлл-Макмиллан. Но тоже не выжил.
Вот в том мире, призрак которого я когда-то видел и слышал… холмы, ливень, завывание труб, лязг железа… там я справился бы, сказал себе Джек.
Дырявый потолок поплыл слева направо, и сознание снова ушло.
Затем оно вернулось, и Макмиллан заставил себя думать о самом важном. Времени совсем мало, надо успеть додумать. Я Судья, я должен.