Время и снова время
Шрифт:
Дама предпочла сесть за соседний столик, хотя весь вагон пуст.
Стэнтон обуздал свои мысли.
И уставился в газету.
Она не сама тут села, ее посадил официант. Вечно они сбивают клиентов в кучу, хотя вокруг полно свободных мест.
И потом, какая разница, где она села?
Что за дурацкие мысли?
Второй раз меньше чем за сутки он обратил внимание на привлекательную женщину. Первый раз это мгновенно обернулось трагедией.
И все же Стэнтон опять взглянул украдкой.
Под тридцать или чуть за тридцать. Моложе его ненамного. Путешествует
Стэнтон подлил себе кофе и, отложив газету, попытался сосредоточиться на немецкой газете. Он на службе, выполняет миссию. Нечего думать о женщинах. Все, больше не смотрит.
И тут дама заговорила.
– Ну и что вы думаете? – вдруг спросила она.
Стэнтон оглянулся, полагая, что пришел ее спутник.
– Да нет, я к вам. – Дама смотрела на Стэнтона. – Мне интересно, что вы думаете.
Мне тересно, чё вы думате.
Какой певучий и сильный говор. Может, она слегка позерствует? Просторечье как-то не вязалось с обликом хорошо одетой дамы, путешествующей первым классом.
– Простите, думаю – о чем? – спросил Стэнтон.
– Обо мне, разумеется. О чем еще вы думали, как только я сюда села?
– Я… эээ… – оторопел Хью. Видный мужчина, не обделенный женским вниманием, даже в двадцать первом веке он не встречал такой обескураживающей прямоты. И уж совсем неожиданно, что в начале двадцатого женщина сама заговаривает с незнакомцем. – Уверяю вас, мисс…
– Не надо отпираться и выставлять меня дурой, – перебила дама. – Ну же, будьте мужчиной и сознайтесь.
Стэнтон был вконец ошарашен и не сразу нашелся с ответом.
– Вряд ли вы поймали мой взгляд, – наконец сказал он.
– Значит, все-таки вы меня разглядывали? – Дама нарочито нахмурилась, словно прокурор, ухватившийся за нестыковку в показаниях.
– Я этого не говорю. Я сказал: вряд ли вы поймали мой взгляд. Ну же, будьте женщиной и сознайтесь.
Дама улыбнулась, в глазах ее прыгали чертики.
– Ах, – вздохнула она. – Как раз в этой ипостаси я не очень успешна.
– Стало быть, вы признаёте, что не поймали мой взгляд?
– Я и не говорила, что поймала его. Я сказала: вы меня разглядывали. Разве нет?
Отпираться было бессмысленно.
– Ну, может, чуть-чуть.
– Тогда вернемся к началу. И что вы думаете?
Стэнтон окончательно растерялся.
– Ну, я… А как вы узнали, что я смотрю, если не поймали мой взгляд?
– Будет вам, мистер…
– Стэнтон.
– Мистер Стэнтон, одинокой женщине не нужно быть таким уж знатоком человеческой природы, дабы понять, что сидящий напротив одинокий мужчина ее разглядывает. Заметьте, я не говорю, что вы усиленно думали. Возможно, объект вас ничуть не заинтересовал. Либо мелькнула мысль: черт, жаль, она не блондинка в стиле венских красоток. Но что-то вы подумали.
На лице ее, обрамленном рыжеватыми прядями, глаза под чуть припухлыми веками сверкали, как два
изумруда.– Ладно. Я стал вас разглядывать, едва вы уселись за столик, – сознался Стэнтон. – Что до мыслей, я подумал… хоть это не мое дело… что вы… очень милы.
– Мила?
– Да. Очень.
– Почему же это не ваше дело? По-моему, чудесная мысль.
По-мом, чудесн мысь.
– Понимаете, дама одна и…
– Ну да, вы же не знали, что я никакая не дама. Сказать, о чем я думала?
– Хм, было бы любопытно.
– Хорошо. Прежде всего я тоже подумала, что вы симпатичный. Но только из-за этого я бы с вами не заговорила. На свете гораздо больше симпатичных мужчин, чем интересных, еще труднее найти человека, кто совмещает эти качества, а встретить такого в долгой поездке, когда он сидит один-одинешенек, это уже небывалое чудо. Кстати, меня зовут Бернадетт Бёрдетт.
– Очень рад знакомству, мисс Бёрдетт, – сказал Стэнтон. – Почему вы решили, что я интересный?
Она задумчиво сморщила носик.
– Ну как, у вас интересное лицо, хотя это обманчиво. В основном, наверное, из-за газет. Человек, который читает на двух языках, не может быть жутким занудой, верно? Тем более военный. Правда, военные не самые умные люди. По крайней мере, этого не скажешь о сослуживцах моего брата. Да и о самом братце тоже.
– С чего вы взяли, что я военный?
– Я думаю, выправка подсказала. И потом, вы командным тоном потребовали кофе, я слышала.
– Слышали? То есть вы…
– Да, я тут давно. Сидела в конце вагона. Потом попросила меня пересадить.
Стэнтон пытался оценить ситуацию. Что происходит? Она его кадрит, что ли? Неужели в 1914-м женщины клеились к мужчинам? На секунду возникла дикая мысль, что она за ним следила. Таинственная шпионка, знавшая о его миссии. Нет, это невозможно. Наверное, ей просто захотелось поболтать.
И он, кстати, не прочь с ней поговорить.
– Не возражаете, если я к вам подсяду? – спросил Стэнтон. – Может, вместе пообедаем?
– Боюсь, это зависит от результатов проверки.
– Какой?
– Например, что вы думаете об избирательном праве для женщин?
Надо было сразу догадаться. В начале лета 1914 года только одно занимало умы свободомыслящих женщин.
– Я никогда не сяду за стол с человеком, который не видит во мне равноправного члена общества. Это мое железное правило.
Стэнтон решил подольститься:
– Я считаю, что мир, в котором повсеместно женщинам отказывают в избирательном праве…
– За исключением славной и замечательной Новой Зеландии, – перебила Бернадетт.
– Да, за исключением, как вы говорите, Новой Зеландии… это свихнувшийся, алогичный, неправомерный, слабоумный и глубоко безнравственный мир. Вот мое мнение по вопросу избирательного права для женщин, мисс Бёрдетт.
– В таком случае, мы, конечно, отобедаем вместе. И вы меня обяжете, если станете называть Бернадетт.