Время любить

— Н… но… М-м-м! — Тщетно пытаясь сохранить невозмутимое выражение лица, Яковлев только демонстрировал свою растерянность. — Сергей Павлович, вы же сейчас ставите крест на своей карьере!

— А у меня ее никогда не было! Я жену из-за этого потерял. Красивую и умную! Теперь не хочу потерять вторую. А крест у меня и так есть, и я буду его нести, покуда хватит сил. Мне, кстати, предложили место в университете.

— О! Я вовсе не ставлю вопрос о вашем увольнении! Вы очень ценный специалист… Левша двадцать первого века!

— Вопрос о своем увольнении ставлю я. Мне тут по ночам и поболтать теперь не с кем.

— Хорошо подумайте, — примирительно попросил Вадим Григорьевич.

— Хо-ро-шо подумаю, — по слогам разложил акцент на слово «хорошо» Кошкин.

— Вы до какого на больничном? — будто и не было предыдущего разговора.

— Да я по жизни больной, Вадим Григорьевич, — подмигнул Кошкин, как будто похвастался долгосрочным освобождением от уроков физкультуры в школе.

— Ну, вы, если надо, больничный пролонгируйте…

— Как? Пролонг… Чего? Есть же великий русский язык, Вадим Григорьевич! Это же так просто: продлите! Про-дли-те… Вы никогда не думали, что я могу сделать его бесконечным?

* * *

В аллее у подъезда своего дома Кошкин буквально напоролся на мощный кулак. И тут же услышал знакомый голос с наглой хрипотцой:

— Притормози!

Инженер от неожиданности оторопел и, прежде чем на его голову обрушился страшный удар, успел шевельнуть мыслью: до чего ж много подонков ныне развелось! Додумывать пришлось, падая, но та же тренированная рука быстро вернула Сергея Павловича в вертикальное положение, сдавив его горло воротом рубахи. Сокрушительная сила удара лишила Кошкина всякой воли к сопротивлению. Находясь в состоянии, которое боксеры называют «грогги», он одновременно слушал наседавший хриплый голос и судорожно пытался сообразить, каким образом он мог бы нанести хоть какие-то увечья своему неожиданному сопернику.

— Пульт! Врубаешься? Пульт. Чем быстрее, тем меньше мучений.

— Можно было и не махать кулаками, забирай… — Кошкин достал из кармана дистанционник с надписью “Toshiba”.

Верхотурцев ослабил хватку на вороте сорочки Сергея Павловича, и тот получил элементарную возможность дышать полной грудью.

— Вроде сходится, — прищурился на прибор Петр Матвеевич.

— Он родимый, — сплюнул кровавую пену инженер.

— Ежели что не так, я тебя из любой секретной лаборатории выну и пошинкую.

— Одно не понятно, на хрена попу гармонь?

Верхотурцев ни иронии, ни вопроса не понял. «Опять придется новый пульт к телевизору покупать», — раздраженно подумал Кошкин. Еше ему очень захотелось садануть своему мучителю коленом между ног, но, на всякий случай, Сергей Павлович сдержался. Разумнее было предполагать, что разогнувшись, господин Верхотурцев превратит скромного инженера в отбивную. Но хотелось очень…

Видимо, желание Кошкина было услышано. Некто, не уступающий габаритами Петру Матвеевичу, толкнул его со значительной силой в плечо, отчего тот временно оставил Кошкина в покое.

— Какого лешего тебе от моего лучшего друга надо?

Конвульсивно сработала память, вытолкнув на поверхность теплую майскую ночь у подъезда, шумное обилие зеленых фуражек, пустых и полных бутылок. И хрустящие маринованные огурчики.

— Гриша! Корин! — признал спасителя Сергей Павлович.

— Яволь, май френд! — расплылся в широкой улыбке Гриша, но тут же получил от Верхотурцева прямой удар в челюсть. Плюхнувшись на основную точку опоры, он озадаченно посмотрел наверх, но в состояние «грогги» в отличие от Кошкина не впал. Зато нападавшего он мгновенно опознал по удару.

— Петя! Какого лешего?.. Мы же не на ринге!

— Бля! — ругнулся Верхотурцев. — Земля круглее, чем я думал.

— А то! Пепел Джордано Бруно заровнял все ямки и выпуклости! Какого хрена ты лупишь моего друга Серегу?

— Друга? — Верхотурцев отступил на шаг, с ухмылкой глянул на пульт в левой руке, зло подмигнул Кошкину. — Да тоже по дружбе! — потом обратился к Корину, каковой напрасно ждал, что бывший напарник по спаррингу подаст ему руку. — Вот что, Гриша. Повезло сегодня нашему другу. Но у меня к тебе большая просьба, ты меня не видел! А лучше всего, если ты меня не знаешь, — и для вящей убедительности напоследок толкнул Кошкина в грудь.

— Не понял? — вскинул брови Гриша.

Но ответом ему хлопнула дверца иномарки и взревел мотор.

— Он у тебя забрал что-то? — Корин неторопливо поднялся на ноги.

— Да так… Мелочь… Дистанционный пульт от телевизора.

— Зачем он ему?

— Наверное, у него дома такой же телевизор, как у меня, а пульт вышел из строя. Мне, к примеру, нравится марка “Toshiba”. Баланс цветов гармоничный, — с блуждающей улыбкой на лице ответил Кошкин и вдруг захохотал. Корин посмотрел на него, как на юродивого, но потом заразился и тоже стал покатываться.

Из кошкинского подъезда выскочили Дорохов и Китаев. Дорохов, оценив ситуацию, сначала плюнул в сердцах, но потом тоже стал улыбаться.

— Во, блин, подстраховали!

— А моя бабушка говорила у семи нянек, — опередил со своей бабушкой Китаев, но поглядев на Кошкина, перефразировал, — с подбитым глазом!

— Надо бы позвонить, куда следует, — стал серьезнее Дорохов.

Корин протянул ему свой мобильник.

* * *

Есть точки, где пересекаются время, пространство, а главное — человеческие судьбы. Хаотичная траектория движения субъекта по жизни так или иначе выбросит его в эту точку, избежать которой практически невозможно, особенно если субъект о ней даже не подозревает. Такова сермяжная диалектика фатального стечения обстоятельств. Образно говоря, индивидуум находится в клубке неслучайных случайностей, посылов, закономерностей, причинно-следственных связей, ему мнится, что он участвует в написании своего жизненного цикла, а Некто сверху, Кому виден этот клубок насквозь со всеми его узлами и разрывами, пронзает этот путаный шар по Своему Промыслу этакой вязальной спицей, нанизывая на одну прямую и субъекты, и объекты, и сопутствующие им обстоятельства. И, как ни уворачивайся от острия этой спицы, она, рано или поздно, настигнет тебя да еще и врасплох.

Юлия Михайловна Бирман, дочь покойного адвоката Михаила Марковича, после похорон отца находилась в полной растерянности. Свою судьбу она делать не умела и не хотела, эту нелегкую работу выполнял за нее отец, в руках которого находились бесчисленные связи с сильными и не очень сильными мира сего, от решения которых зависело строительство и разрушение карьерных лестниц, либо, скажем, установка локомотивов истории на запасные пути. Юля бродила по городу с отсутствующим выражением лица, нехотя оформляла документы на оказавшееся солидным наследство, и делала это лишь потому, что подталкивали коллеги покойного родителя, которые на поверку оказались все у него в долгу. Прагматизм был для них превыше всего, в том числе — смерти. Какие-то люди с ярко выраженными криминальными повадками и суровыми лицами посещали ее дом, таскали на порог коробки с деликатесами и всяческой бытовой техникой, точно вороватые интенданты в блокадном Ленинграде. Они же организовывали поминки по высшему разряду. Но все это происходило не по, а помимо воли Юлии Михайловны. Связи в верхах также продолжали работать сами по себе. Количество соболезнований натерло мозоли в обоих ушах, а милицейские чины с большими звездами на погонах грозили самыми страшными карами в самые кратчайшие сроки хладнокровному убийце ее отца. Телевизионные проныры уже сыпали версиями собственного сочинения, городскими слухами, а один умудрился снять документальный фильм-расследование. Разумеется, Михаилу Марковичу подспудно да с эзоповыми вывертами вешали связи с криминальным миром. Но вся эта чушь летела мима Юлиных ушей.