Время, Люди, Власть. Воспоминания. Книга 2. Часть 4

Пригласив нас, США проявили инициативу после долголетней идеологической войны, которую мы вели. Приглашение не давало им надежды принудить нас к капитуляции. Наоборот, мы укрепились в своих позициях, были неприступны, стояли, как гранит. Пообедали мы. Сели в машину, поехали вместе с Эйзенхауэром. Не помню, каким количеством фраз мы обменялись на всем пути, но очень малым, говорили скупо, разговор не вязался. Задавали вопросы о природе, беседовали о впечатлениях, которые возникали по пути следования. Как хозяин Эйзенхауэр разъяснял мне все, но это было лишь проявление необходимой вежливости, выдавливание из себя каких-то фраз, без которых в другое время можно было бы и обойтись. Приехали мы в Вашингтон. Эйзенхауэр отвез меня в резиденцию, где я жил, а потом отправился в Белый дом. Значит, все? К концу моего пребывания в США мне доложили, что группа американских капиталистов желает организовать ужин в мою честь и просит моего согласия. После прежней встречи в Нью-Йорке у меня особого энтузиазма не возникало, потому что там организовали широкую встречу, присутствовало большое количество людей, но какого-либо обмена мнениями так и не было. Здесь же предстоял официальный прием деловых людей узкого круга. Но мне сказали, что стоит пойти, так как собираются влиятельные люди. В приглашении обозначалось 15 или 20 человек. Я дал согласие, был назначен ужин неподалеку от нашего посольства. Обставлен он был, как принято у них: в вечернее время, свечи, мягкий свет, полумрак.

Сели за стол. Еда и питье в умеренных количествах. Но ведь не это главное, деловые люди умеют много пить, однако, не напиваться, умеют держать себя в обществе. Мне стали задавать всевозможные вопросы. На те, которые заслуживали внимания, я отвечал по делу, а на анекдотические отвечал в таком же духе. Какой-то старый человек, очень дряхлый, но, как мне сказали, очень богатый и влиятельный, все допытывался, сколько мы добываем золота и почему не ведем торговлю с Америкой на золото: они могли бы продавать нам товары за золото. Конечно, мы его добывали, но берегли про "черный день", который может всегда настать. Золото оставалось соблазном для капиталистического мира. И не так уж много золота мы добывали, чтобы удовлетворить все свои потребности, расплачиваясь именно золотом. Наши потребности были выше. Поэтому требовалась торговля на основе взаимности. Только она могла создать возможности широкого обмена товарами, идеями и культурными ценностями. Я так и ответил. Мой ответ вызвал удовлетворение. Они посчитали, что это острота, поэтому не просто смеялись, а от души хохотали. Что же я сказал? "Господин такой-то (фамилию не помню), отвечаю на ваш вопрос о золоте. Знакомы ли вы с тем высказыванием, которое сделал в свое время наш вождь Владимир Ильич Ленин, что пока нам золото нужно беречь? На каком-то этапе развития человеческого общества золото утратит свою ценность, поэтому золотом будут отделывать общественные туалеты. Вот мы и бережем золото, а когда настанет такое время и будет создан коммунизм, золото потеряет обменную ценность, и, чтобы выполнить завет Ленина, мы отделаем общественные туалеты в коммунистическом обществе золотом. Для того мы его и сберегаем".

Капиталисты дали волю своим легким, реагировали бурным весельем. Не помню, как отреагировал человек, который задавал вопрос. Тогда он стал задавать новые вопросы: о нашей стране, ее политическом устройстве, нес какую-то несуразность. Я отвечал соответственно, подпуская иронию. Публика понимала это и хорошо все воспринимала. Один из буржуев подошел и прошептал на ухо: "Господин Хрущев, вы не беспокойтесь, мы сами несколько смущены его глупыми вопросами, он очень стар, но мы все понимаем верно и одобряем ваши ответы". Мне было приятно услышать это. Увы, каких-то особых вопросов, которые дали бы надежду на развитие с нами деловых контактов, не припоминаю. И все же это была полезная встреча, хотя бы потому, что я непосредственно слушал их, а они напрямую слушали меня и конкретнее представляли себе нашу политику. Личные контакты, личное знакомство тоже всегда имеют полезные последствия. Мне запомнились слова американца Макдаффи насчет личных контактов. Он побывал в Киеве сразу же после окончания войны, представляя организацию, которая оказывала помощь странам, пострадавшим от гитлеровского нашествия.

Возглавлял организацию Ла Гардиа [107] , мэр Нью-Йорка и друг Франклина Рузвельта, выходец из Италии. Макдаффи хорошо относился к нам и там, где было в его силах, шел нам навстречу. Наши желания не совпадали с инструкциями, которые он имел относительно ассортимента поставок. США предлагали нам остатки ресурсов войны: тушенку, другие предметы потребительского характера. Мы же старались приобрести машины, трубы диаметром 500 мм для первого в СССР мощного газопровода из Западной Украины в Киев, просили и получали современные машины для прокладки траншей. Особую ценность представляли машины, которые покрывали трубы изоляцией. Наши специалисты впервые увидали их и вообще узнали о существовании таких машин. Эти машины были положены потом в основу наших разработок. Когда ликвидировали названную организацию, Макдаффи приезжал в Советский Союз, и я его принимал. Он говорил: "Господин Хрущев, если бы вы могли приехать к нам и показать всем, что вы такой же человек, как мы... Американцы думают, что советские - какие-то особые люди или что они вообще не люди. Прямое общение имело бы большое значение для нашего сближения. То, что вы вместе с американцами дрались против Гитлера и что вы были главной силой, которая сокрушила гитлеровскую машину, и заплатили своей кровью за всех воевавших против Гитлера, забыто. Медовый месяц, как говорится, уже прошел".

107

Ла ГАРДИА Ф. Г. (1882 - 1947) - юрист, участник I мировой войны, один из авторов закона 1932 г. об ограничении судебного вмешательства в деятельность профсоюзов, мэр Нью-Йорка в 1933 - 1945 гг., потом генеральный директор Администрации помощи и восстановления Объединенных Наций.

Да, уже бушевала "холодная война", которую развязал Черчилль. Машина монополистического капитала, которая владеет средствами воздействия на умы, довела до того, что нас и за людей не считали. И об этом Макдаффи высказал свои соображения. Если принять во внимание то, что он говорил о своих соотечественниках, то имелась теперь несомненная польза от встречи с группой деловых людей в Вашингтоне. И их вопросы, и мои ответы, и характер встречи были описаны журналистами. Потом в СССР издали коллективный труд, в котором рассказывалось о моей поездке по США. Считаю, что книга эта достаточно объективна и полезна. Сейчас я иногда встречаюсь с людьми, которые познакомились с книгой, и они говорят, что с большим удовольствием прочли ее и хранят как память о том времени. Я позволил себе также предпринять поездку по Вашингтону, чтобы познакомиться с городом. Делал даже пешие прогулки, уходя недалеко от своей резиденции. Город этот богатый, чистый, зеленый и красивый. Он вроде нашего провинциального городка, но более богат. Это не Нью-Йорк, нет такого городского шума. Мне Вашингтон очень понравился и планировкой, и архитектурой. Там меньше небоскребов, стоят хорошие, добротные дома. Однажды во время моей прогулки (а журналисты всегда дежурили и потому сопровождали меня, фиксируя каждый шаг) я направился к памятнику президенту Линкольну. Вошел в помещение, снял шляпу и отвесил поклон, засвидетельствовав уважение тому, кто поднял оружие против рабовладельцев. Мне хотелось воздать должное уважение бывшему лесорубу от бывшего шахтера бывшей России. Это все потом обыгрывалось американскими журналистами в хорошем тоне.

В соответствии с протоколом Эйзенхауэр дал прием в мою честь. Прием или обед? Нет, все же обед. Мы сидели за столами с блюдами. А когда из приемного зала входили в столовый зал, чтобы занять свои места, мне шепнули на ухо, что я должен взять под руку жену президента и проследовать с ней. Президент США сделал то же в отношении Нины Петровны. Блюда, которыми нас угощали, были обильны и очень питательны. Американцы вкусно готовят. Когда принесли отбивные, они оказались размерами с тарелку. Я как глянул на них, так и обратился к президенту: "Господин президент, столько же невозможно съесть!". Он расплылся в улыбке: "Господин Хрущев, я вас уверяю, что вы еще добавку попросите". И оказался прав. Приготовлено было очень вкусно. Я с удовольствием съел отбивную и, чтобы доставить удовольствие президенту, попросил добавку. Он захохотал: "Вот видите!".

За столом не бывает переговоров, ведутся только беседы. Люди едят, провозглашают тосты, так проходит время. А потом, когда нас позвали в отдельный зал, где подавали кофе, то мы разбились на группы. Я сидел за одним столиком с президентом и неким адмиралом. Эйзенхауэр отрекомендовал его как своего друга. Нас за столиком было человек пять, кто остальные не знаю. Мы обменивались мнениями на случайные темы. Адмирал, который проявлял постоянно любезность, сказал: "Я хотел бы вас попросить принять от меня подарок с моей фермы". Кажется, то были две телки и бычок. Они оказались той же породы, что и телка, которую я получил в подарок от президента. Я тут же сказал: "Охотно принимаю ваш ценный подарок, а главное - ценю ваше внимание ко мне". Вот, собственно, что осталось у меня в памяти от обеда. Более ничего примечательного не произошло. По всем важным вопросам мы обменялись мнениями в другом месте и в ином составе. Посол Меньшиков, хорошо зная страну, помогал мне советами и справками, информировал меня, если предстояла какая-нибудь встреча. Он знал тамошних людей лучше других, да и обязан был знать, для чего имел нужные кадры и вполне отвечал своему назначению, был полезен мне. По его просьбе я встретился специально с работниками нашего посольства, передал им приветы с Родины и добрые пожелания. Единственное, что хочу добавить здесь, - о вице-президенте Никсоне, но относительно нашей более ранней встречи с ним. Она состоялась летом 1959 г., до моей поездки в США, на американской выставке товаров, предметов быта и культуры в московском парке "Сокольники".

Открывать выставку приехал Никсон. Выставка не имела успеха, потому что отношение к ней со стороны организаторов оказалось несерьезным: она носила сугубо пропагандистский характер, так как содержала главным образом фотографии или экспонаты художников и скульпторов. Большинство экспонатов - в стиле модернистов. Мне показалось, что выставка произвела на большинство посетителей не хорошее впечатление, а отталкивающее. Безусловно, имелись и поклонники. В каждом обществе и на каждом этапе его развития рождаются всякие идеи: и прогрессивные, и иные, с извращениями. Возможно, именно последнее нравилось отдельным посетителям. Я много слышал прежде о модернистском искусстве (меня информировали наши официальные лица, ездившие за рубеж) и решил посмотреть сам, в чем выражаются новые веяния культуры. Еще до открытия выставки, когда американцы только строили свой павильон, я съездил туда. Меня интересовала его конструкция из нескольких элементов, которые готовились в США, завозились в Москву и здесь собирались. Мне это понравилось: задачу решили рационально, конструктивно. Открывал выставку Никсон. Не помню, кто еще из нашего руководства посещал ее. Осмотрели павильон. Все тонуло в диаграммах и фотографиях, а сделано было красочно, чтобы произвести впечатление. Выставка носила сугубо агитационный характер и не удовлетворяла запросов наших руководящих хозяйственных, технических и партийных кадров. Мы отнеслись к ней придирчиво.

На первый план выдвигали полезное, а уж потом предметы, удовлетворяющие потребности эстетики. Я осмотрел раздел художников. На меня он не только не произвел доброго впечатления, а скорее оттолкнул. В разделе скульптуры то, что я увидел, меня просто потрясло. Скульптура женщины... Я не обладаю должной красочностью языка, чтобы обрисовать, что там было выставлено: какая-то женщина-урод, без всех верных пропорций, просто невозможное зрелище. Американские журналисты меня расспрашивали (а они знали мое отношение к такому жанру в искусстве) и поэтому как бы подзадоривали. Ну, я и отвечал: "Как посмотрела бы мать на сына-скульптора, который изобразил женщину в таком виде? Этот человек, наверное, извращенец. Думаю, что он, видимо, ненормальный, потому что человек, нормально видящий природу, никак не может изобразить женщину в таком виде". Другие экспонаты тоже не произвели на меня хорошего впечатления. С моей точки зрения, там не было ничего, что нам можно было бы практически использовать. Почти не было новой техники. А мы буквально гонялись за всякими новинками и ожидали, что американцы что-то покажут. Ведь они могли показать много интересного. На выставке организовали и американскую кухню. По ходу осмотра я зашел туда. Потом наш разговор долго служил темой публикаций журналистов. Когда освещались отношения США и СССР, то постоянно вспоминали разговор "на кухне" Хрущева с Никсоном. Этот разговор затянулся. Когда я стал знакомиться с выставочными материалами на кухне и ее оборудованием, то увидел немало интересного, но было там и явно надуманное. Вот, например, за что я зацепился, и мы с Никсоном приостановились: автомат для выжимания лимонного сока. Я задал вопрос, и с этого все началось: "Господин Никсон, думаю, что организаторы выставки несерьезно отнеслись к СССР и показывают нам не главные вещи. Вот автомат, который выжимает сок. Его требуется для чая несколько капель. Облегчает или не облегчает труд хозяйки такой автомат? По-моему, не облегчает: потребуется меньше времени и труда, чтобы разрезать лимон ножом". Хотя я рос среди шахтеров, но лимоны были им доступны, и мы покупали их. Часто пили чай с лимоном, стоил он гривенник за штуку. Завозили лимоны, видимо, из Турции. Пили чай и с молоком. Видимо, заимствовали это от англичан, владельцев рудников. Наши рабочие общались с низшим британским персоналом.

Зная лимоны, я продолжал: "Ту же работу можно вручную сделать быстрее, чем сложным аппаратом, который вы выставили. Для чего вы нам это показываете? Хотите ввести нас в заблуждение и продемонстрировать нереальные вещи?". Он доказывал обратное, и очень горячо. Я отвечал тем же, ибо во время спора тоже вхожу в азарт. Наш спор разгорелся и затянулся. Его наблюдали журналисты, которые нас сопровождали. Они были с магнитофонами и все записывали. Потом долгое время эта беседа обыгрывалась журналистами в буржуазной печати. В конце концов я задал такой вопрос: "Господин Никсон, оборудование американской кухни, которое вы нам демонстрируете, у вас уже внедряется? Хозяйки пользуются таким?". Нужно отдать ему должное, он ответил правду: "Нет, это первый экземпляр". Раздался общий хохот. И я сказал: "Тогда все понятно. Вы демонстрируете нам новинки, но сами их в свой быт не внедряете. Что же, вы считаете, что мы не сможем разобраться и будем восхищаться всякой чепухой?".

То был обостренный диспут, вроде бы о кухне, а на деле - о двух системах, социалистической и капиталистической. Американцы хотели показать, как организован быт в Америке, стремились поразить воображение русских. Отчасти им это удалось. Там очень много новинок, и хороших, таких, которые заслуживают того, чтобы перенести их на социалистическую почву. Но были и такие, которые явно имели нереальную основу, таким оборудованием они и сами не пользовались. Вообще же Никсон вел себя как представитель крупнейшей капиталистической страны. Техническая выдумка, изобретательство, научные открытия, все новое, что двигает культуру, было показано, но только на фотографиях. Единственные экземпляры в натуре - эта кухня и кое-что еще. Перед открытием выставки Никсон пошел на рынок. Держал себя высокомерно. Увидел какого-то рабочего и предложил ему денег. Рабочий демонстративно отказался от денег и наговорил Никсону неприятностей. У нас он оценивался как человек реакционных и враждебных к Советскому Союзу взглядов. Он был идейным воспитанником реакционера Маккарти [108] .

108

МАККАРТИ Дж. Р. (1908 - 1957) - председатель сенатской комиссии конгресса США по деятельности государственных учреждений и ее постоянной подкомиссии по расследованию (с 1953 г. ), один из организаторов ярой антисоветской и антикоммунистической кампании.