Время лжи

И именно для реализации запасного плана ЕМУ понадобится Нефела. Джигли уже доставили ее к НЕМУ в замок, и она мирно спит, скованная заклятием, в ожидании своего часа. Но будем надеяться, что этот час не придет, и тогда ее сон плавно перейдет в смерть – не самая худшая участь по сравнению с той, что ожидает всех остальных живущих.

Но о запасном варианте думать рановато – пока успешно осуществляется основной. Ученику Бога и Зверю удалось-таки пройти вторую, самую сложную часть Ритуала. Теперь дело за малым. Но, прежде чем Зверь приступит к выполнению приятной обязанности с самочкой трагги, Ученику Бога придется умереть…

Часть третья ДОЛЖНИК

Я рожден палачом, не моя в том вина.

Скоро я осушу чашу смерти до дна.

Я убью и погибну, и лишь воронье

Будет знать, где покоится тело мое.

Фил Диммар

1

– Нас было двадцать Должников – мальчиков, рожденных в день Змееносца, в тот самый день, когда очередной Змееносец спустился в Тоннель, чтобы своей жизнью оградить мир от скверны. Он умирал долго, в мучениях, и в последние мгновения его жизни появились на свет мы – носители его боли и Великого Долга перед ним. Эта боль присутствует в нас на протяжении всей нашей жизни, но мы свыклись с ней, мы почти не замечаем ее, как не замечаешь горб или косоглазие, если живешь среди таких же, как ты сам, и уродство дано тебе от рождения. Для нас постоянная боль – норма, и мы очень удивлялись, узнав однажды, что остальные люди не чувствуют ее. Но в этом заключается и наша сила – на фоне привычных ежедневных мучений любая другая боль кажется ничтожной, поэтому люди называют нас бесчувственными. Впрочем, бесчувственными нас называют не только за это…

Впервые я узнал, насколько сильно отличаюсь от остальных людей, когда мне исполнилось пятнадцать. Одним жарким летним днем Наставник послал меня с запиской в город к лекарю… Вообще, при рождении Змееносцы забирают нас у матерей и помещают в общину под присмотр Наставника. Наставник назначается Змееносцами из числа жителей Звездного мира. Не знаю уж чем они руководствуются при выборе, но… В общем, Наставникам не позавидуешь. Еще бы! Добровольно отказаться от привычной жизни, семьи, общества себе подобных и практически запереть себя в общине с несколькими десятками младенцев, для которых ты становишься самым дорогим и близким существом на свете. Ты растишь их с младых ногтей, учишь и пестуешь, а потом… потом по одному отправляешь их на смерть… М-да… Что говорить… Мы любили своего Наставника. Немного боялись – характер у него… тяжелый, одним словом… и все, как один, старались ему подражать.

Аль замолчал. Он и сам не понимал, зачем рассказывает о себе этому странному оборотню, но в глубине души был рад выговориться. Ему казалось, что оборотень по имени Темьян способен понять и разделить его чувства.

– А что с запиской-то было? Поехал ты к лекарю, а дальше? – поторопил Барс. Он вольготно развалился на мягкой травке, щурясь на яркое солнышко.

– Пошел, – поправил Аль, – община располагалась неподалеку от городской черты… Я и раньше бывал в городе. Раз в месяц Наставник водил всех нас на ярмарку, разрешал вволю наесться сладостей, пострелять из детского лука по соломенным мишеням, покататься на каруселях и посмотреть представление бродячих мимов. Мы любили бывать на ярмарке, хотя нам не позволялось разговаривать с другими людьми, а уж тем более с детьми. Каждый раз перед выходом в город Наставник отводил нас в святилище и брал клятву, что в городе мы станем общаться только друг с другом, на посторонних людей нам не разрешалось даже смотреть. Полагалось опускать глаза или скользить взглядом по лицам, не видя чужих глаз. Этому нас обучали особо: глядеть, не видя чужих глаз и не позволяя посторонним увидеть свои глаза… Тогда мы еще не понимали – почему. Не понимали, но воспринимали как должное… А в тот день Наставник передал мне записку и сказал, что я пойду в город один.

«А клятва? – спросил я его. – Мне же нужно принести клятву, что я не буду ни с кем разговаривать».

«Нет, Аль, – перебил меня Наставник. – Сегодня ты можешь общаться со всеми, с кем встретишься. Больше того, сегодня тебе НУЖНО это делать. Смотри внимательно на всех людей, которые попадутся тебе навстречу, смотри в глаза, а потом, вернувшись, расскажешь все подробно мне».

И я пошел. Сказать, что я волновался, значит, не сказать ничего. Мне было страшно и в то же время… восторженно, если ты понимаешь, что я имею в виду…

Барс кивнул, и Алю на миг показалось, что перед ним не оборотень, а Должник – такой же, как он сам, такой же, как оставленные дома товарищи. Аль помотал головой, стараясь избавиться от наваждения.

– Рассказывай дальше, – поторопил Темьян.

– Я шел, а мир вокруг приобретал особенную четкость и яркость. Краски, запахи… Я видел каждую прожилку на листьях окружающих дорогу деревьев и кустов… Я знал точно, сколько камешков на дороге… Я чувствовал запах каждого цветка на обочине… Со мною раньше никогда не случалось ничего подобного. Эти новые ощущения настолько захватили меня, что поначалу я забыл о распоряжении Наставника разглядывать всех встречных людей и смотреть им в глаза. Я спохватился и пристально уставился на приближающуюся пожилую женщину. Она несла корзины, связанные веревкой на манер коромысла и перекинутые через плечо. Ей было очень тяжело. Колючая веревка впивалась в тело, причиняя боль, от которой не спасала даже грубая ткань крестьянского домотканого платья. От жары и духоты у женщины разболелась голова. Я понял все это сразу, как только заглянул в ее усталые, в красных прожилках глаза и разглядел капли пота на лбу и шее. Помню, я совсем не удивился своему знанию. А знал я об этой женщине абсолютно все. Что дома у нее двое сыновей-малолеток и дочь на выданье, что муж ее погиб прошлой зимой – провалился под речной лед, когда вез хворост из ближайшего леса. Провалился вместе с лошадью. А та хоть и старая была, но все ж в хозяйстве подмога, а без нее…

Да, семья этой женщины пережила тяжелый год. По весне едва с голоду не померли, но, слава Змееносцам, сосед-мельник подкинул пуд муки. Не просто так подкинул, а как будущим родичам – посватался к дочери. А той люб другой – молодой да горячий, в общем, всем хорош парень, да только сам гол как сокол, а мельник хоть и стар, да богат. Дочка плачет, не хочет за мельника идти. Но такова доля бесприданницы – достанется девица не молодому, да нищему, а шумному, толстому, краснолицему мельнику, который ей в отцы годится, зато состоятельному.

«Ничего, стерпится – слюбится. Главное – младшеньких поднять. А то у малого в легких болотная хворь завелась, харкает едва не кровью, а на лекаря денег нет… Может, мельник даст после свадьбы, не бросит же шурина-малолетка заживо гнить. Эх, только бы дочка глупостей не натворила!» – подумала женщина и горестно вздохнула, а я словно очнулся.

Оказывается, та женщина уже давно прошла мимо, вдалеке на дороге маячил ее крошечный силуэт, а я стоял перед городскими воротами.

Да… Тогда я впервые испытал глубокое погружение в жизнь чужого существа, и это произвело на меня очень сильное впечатление. Я почувствовал жалость к этой женщине и ее детям и острое желание помочь. Я знал, что могу это сделать, мне по силам излечить болотную хворь и добыть денег на приданое дочке. Я повернулся, чтобы догнать ее, и меня тут же скрутила такая судорога боли, что зашумело в ушах и земля ушла из-под ног. Меня рвало, из носа и ушей хлестала кровь, а штаны стали мокрыми и горячими от испражнений. Я выл и катался по земле. Ко мне бросились перепуганные стражники, пытаясь помочь. Но помочь себе мог только я сам. Жестокая физическая боль изгнала из моей души воспоминания о той женщине. А как только пропала жалость к ней, тут же исчезла и боль.

Помню, я сидел на дороге, с ног до головы перемазанный собственной кровью, блевотой, дерьмом, и плакал – зло и отчаянно, потому что где-то в глубине души понимал: детство кончилось, только что я действительно стал Должником…

– И что, такое бывает каждый раз, когда ты испытываешь жалость к кому-нибудь? – осторожно уточнил Барс.

– Нет, – помотал головой Аль. – Нет. Я больше не умею испытывать жалость… За последующие тринадцать лет меня отучили от очень многих вещей, в том числе и от жалости к другим. Не сразу, конечно… А в тот день… Стражники подняли меня, завели в караулку. Заставили залпом выпить кружку холоднющего вина. У меня сразу свело зубы, а в голове приятно зашумело, и на душе стало легко… Да, я тогда сильно опьянел. Еще бы! Много ли надо пятнадцатилетнему мальчишке, ни разу в жизни не пробовавшему хмельное!.. От стражников пахло потом, табаком и горячим металлом, и я, помню, отчаянно захотел стать одним из них…

Барс понимающе вздохнул и спросил:

– И ты пошел назад в общину?

– Нет, – усмехнулся Аль. – В нас с рождения вкладывали одно простое правило: если ты получил приказ, во что бы то ни стало обязан выполнить его. Сдохнуть, а выполнить… А для меня в тот день приказом являлось задание передать записку лекарю… Оклемавшись, я вышел из караулки и пошел по городу разыскивать нужную улицу. Вид у меня, конечно, был еще тот. В перепачканной блевотой и дерьмом одежде, с засохшими кровавыми подтеками на лице. Да и пахло от меня так, что встречные люди морщились и переходили на другую сторону улицы. Представь, каково это для пятнадцатилетнего подростка! Самолюбивого и не уверенного в себе! – Аль сделал паузу, улыбаясь воспоминаниям.

– Да уж, – фыркнул Темьян.

– М-да… Я шел, из последних сил стараясь не обращать внимания на гримасы встречных, и только это спасло меня от повторения приступа. Лекарь встретил меня понимающим взглядом (теперь-то я знаю, что Наставник загодя предупредил его) и повел на кухню, велев кухарке нагреть воды. Пока я отмывался в лоханке, он принес новенькую с иголочки одежду, словно на меня пошитую (вернее, на меня и пошитую, говорю же, все было подготовлено заранее). А потом пригласил меня отобедать с ним и его семилетним сыном… Обед я запомнил плоховато. Помню только, что его сын таращился на меня открыв рот. Я же ел, не чувствуя вкуса, и боялся поднять глаза. А дальше произошло нечто неучтенное моим Наставником. В самый разгар обеда с кухни раздался истошный женский крик. Лекарь с мальчишкой бросились туда, а я сидел как пригвожденный и изо всех сил пытался оттянуть неизбежное.