Время прощать

«Господи, тяжелое положение».

Изабел не знала, то ли позвать Гриффина, чтобы он разобрался в ситуации, то ли последовать своему внутреннему голосу. Она придвинулась к двери.

– Я правда хочу с тобой поговорить, Алекса. Я могу кое-что рассказать, и по-моему, это тебе поможет.

– Я не хочу ничего о вас знать.

Изабел коснулась своего ожерелья – золотая цепочка ее матери с маленьким медальоном в виде сердечка.

– Ну а я все же хочу кое-чем с тобой поделиться. – Она сделала вдох.

«Давно я не рассказывала эту историю, с шестнадцати лет, когда рассказала Эдварду».

– Самое последнее, что я сказала своей матери – что я хочу, чтобы она умерла. Мы ужасно, нелепо поссорились. А когда я на следующее утро проснулась, то узнала, что она умерла. Погибла в автокатастрофе в новогоднюю ночь. Вместе с моим папой и дядей – отцом Кэт Уэллер.

Молчание.

– Я этого не хотела. – Изабел глубоко вздохнула. – Я ее любила. Правда, любила, даже если иногда и сама об этом не знала. Злилась, потому что она велела мне лечь спать в новогоднюю ночь в двенадцать тридцать, потому что постоянно на меня сердилась, сдерживала, говорила, что я своевольная, что однажды сделаю что-нибудь, о чем пожалею. И знаешь, она оказалась права. А у меня уже не было возможности сказать ей, что я не имела в виду те ужасные слова, извиниться.

Изабел слышала плач, несколько книг полетели на пол.

– Но ведь она не изменяла вашему отцу! – крикнула Алекса. – Не разрушала вашу семью и не губила вашу жизнь.

– Нет. Но она ушла, милая. Ушла навсегда. Я уже никогда не смогу ничего исправить. Она уже никогда не сможет помириться со мной. Алекса, никогда не знаешь, что случится в жизни. Неприятности происходят постоянно. Но если будешь на всех злиться, ты станешь чувствовать себя хуже и хуже. Помирившись с мамой, ты изменишь всю свою жизнь.

– Значит, я должна ее простить? Замечательно.

«Боже, Алекса – крепкий орешек».

– Ты можешь попытаться ее простить. И по-прежнему любить ее, даже если все еще злишься. Ты можешь позволить ей любить тебя. Позволить ей исправить ситуацию для вас двоих, насколько это возможно. Она твоя мать, Алекса. Моя мама умерла, когда мне было шестнадцать лет. Она ушла навеки.

Последовало молчание, затем, через несколько минут, Изабел услышала, как от двери отодвигают что-то тяжелое. Затем звякнула щеколда. Изабел выждала секунду, но дверь не открылась. Изабел медленно повернула дверную ручку – Алекса сидела на диванчике для двоих, который теперь стоял боком в середине маленькой комнаты, по щекам девочки текла подводка для глаз и тушь.

– Я не имела в виду все то, что наговорила своей матери, – опять разрыдалась Алекса. – Но я все равно жутко на нее злюсь.

Изабел села рядом с девочкой.

– Моей мамы нет здесь, и я не могу с ней пооткровенничать, сказать, что не имела в виду и половины, четверти того, что наговорила… особенно в последний вечер. Но твоя мама живет через два города отсюда. Пятнадцать минут на машине.

– Но я правда ее ненавижу. Даже если на самом деле это и не так. – Алекса снова залилась слезами.

Изабел понимала девочку так хорошо, и шло это настолько из глубины сердца, что она желала найти правильные слова. Но это потребовало бы времени. Доверия. И Алекса должна была немного повзрослеть.

Поэтому Изабел просто обняла Алексу. Та напряглась как натянутая струна. Изабел рассказала ей о письме, которое они с Джун недавно нашли. Об умершем кролике, о том, насколько больше было в том письме между строк и как это письмо, слова матери утешили их, каждую по-своему, столько лет спустя. И пока Изабел говорила, потребовалось совсем не так много времени, как она думала, чтобы Алекса расслабилась, прильнула к ней.

Шел уже десятый час, когда Изабел сказала Алексе, что она, пожалуй, пойдет и сообщит ее отцу, что случилось с ней и их свиданием в восемь тридцать, а потом вернется.

– Вам не обязательно возвращаться, – тихо, дрожащим голосом проговорила девочка. – Лучше погуляйте. С моим папой и Счастливчиком.

Изабел улыбнулась ей.

– Дай мне поговорить с твоим папой.

Внизу в коридоре Изабел встретила Джун.

– Он в гостиной, – тихо произнесла Джун. – Минут двадцать назад я пообещала выяснить, что тебя задерживает, и сообщила, что вы с Алексой поглощены беседой. Он посмотрел на лестницу, словно решая, вмешаться или нет, но потом со вздохом и пивом, которое я ему дала, ушел в гостиную.

– Спасибо, Джун. – Изабел стиснула ладонь сестры.

Она вошла в гостиную, где Гриффин сидел, опираясь локтями на колени и уставившись прямо перед собой на портрет трех капитанов – основателей гостиницы. Нетронутое пиво стояло рядом на столике. Он вскочил, увидев вошедшую Изабел.

– Что там случилось? Или мне не следует спрашивать?

– Мне удалось вызвать Алексу на откровенность. На это потребовалось время, но она раскрылась. Не могу тебе передать, насколько мне радостно, что сумела помочь девочке. Она стала оптимистичнее относиться к тому, что происходит, в том числе с ней самой.

Изумление на лице Гриффина заставило ее улыбнуться.

– Не знаю, что уж ты там сказала, но тебе удалось пробиться через непробиваемую стену. Спасибо, Изабел.

– Уверена, если ты пойдешь и поговоришь с ней сейчас, она не станет противиться. Мы можем пойти погулять, когда она ляжет спать. Или в другой вечер. Иди к дочери.

«Вот что значит иметь детей, – вздохнула про себя Изабел. – Сложности, препятствия. Драма. Тактика взаимных уступок. И за каждую самую малую жертву, за малейшую горесть ожидает что-то волшебное и прекрасное».

Стоя в дверях гостиной, Изабел наблюдала, как Гриффин поднимается наверх.

Из офиса вышла Джун и обняла сестру.

– И ты сомневалась, что будешь хорошей матерью?

Глава 17

Джун

В гостиничном полуподвале Джун встала перед покрытым пылью большим напольным зеркалом в деревянной раме и надела оранжевую шерстяную куртку. От воротника все еще слабо пахло духами ее матери – или, может, Джун принимала желаемое за действительное. Она нашла эту куртку в чехле на вешалке со старыми пальто. Оранжевая пуховая парка «Л. Л. Бин», принадлежавшая ее матери. Отцовская коричневая кожаная куртка «пилот». Несколько шерстяных пальто, которые Джун не помнила. Может, их носила Лолли.

Ее мать была повыше Джун, поэтому куртка оказалась великовата. Вероятно, она идеально подошла бы высокой Изабел. Но Джун эту куртку любила, она нравилась ей на ощупь, нравилась тем, как успокаивает ее и напоминает о матери.

Со своими золотисто-рыжеватыми волосами и весенним цветотипом она никогда и не думала, что сможет носить настоящий оранжевый цвет, как у этой куртки, но в ней у Джун будто улучшался цвет лица, ярче сияли зеленоватые глаза. С другой стороны, может, и тут она всего лишь выдавала желаемое за действительное. Во всяком случае, в этой куртке она чувствовала себя счастливее.