Время расставания

В четыре часа утра миланец, сеньор Форкони, упал лицом в шербет. Андре и его отец тотчас воспользовались этим, чтобы вернуться в отель, утверждая, что им просто необходимо доставить туда итальянца. По их прибытии консьерж поспешил кликнуть двух коридорных, которые отнесли все еще спящего сеньора в его комнату. Затем консьерж осведомился о качестве ужина. «Раковый суп… настоящее чудо… О нем еще долго будут говорить на Брюле…» — процедил Огюстен, в то время как Андре безуспешно пытался подавить зевоту.

— И уже на следующий день после этого небывалого испытания я ехал на поезде в Париж. Я возвращался к моим любимым занятиям и задавался вопросом, уж не пригрезилось ли мне все это пиршество, — закончил, смеясь, Андре.

— Давайте надеяться, что нас и сегодня побалуют, как в тот далекий вечер, — пошутил подошедший Макс Гольдман.

Входя в зал, украшенный флагами и портретами государственных деятелей в полный рост, Андре заметил, что его друг выглядит озабоченным.

— У тебя проблемы? — поинтересовался Фонтеруа.

Макс обреченно пожал плечами.

— Я потерял целое состояние, старина. Но, по крайней мере, я не влез в долги ради спекуляций на бирже, иначе сейчас мне бы оставалось лишь пустить себе пулю в лоб. Но все, что было… улетучилось… Я был вынужден обратиться к тестю за помощью. Вот такое унижение!

Пытаясь подбодрить друга, Андре похлопал его по плечу.

— А вот мне подфартило. Пьер Венелль убедил меня, что наш Дом просто обязан появиться на бирже, чтобы умножить капитал, но когда я сказал об этом отцу, он мне заявил, что при его жизни имя Фонтеруа никогда не будет там фигурировать. «Биржа хороша для спекулянтов и дельцов… А мы… мы — честные люди, и наши деньги — плод нашего труда», — сказал Андре, пародируя отца. — Ты же знаешь, что он обожает напыщенные фразы. Но на сей раз я благодарен ему. Я вложил лишь свои деньги, и они, подобно твоим, испарились, как дым. Но стоит посмотреть вокруг, чтобы понять, что я просто счастливчик.

Оба собеседника, посерьезнев, вспоминали о банкротствах некоторых из своих друзей. С началом кризиса клиентура меховщиков сильно сократилась, и мелкие предприятия вешали замки на двери своих мастерских. Дом Фонтеруа тоже пострадал: административный совет потребовал сокращения рабочих мест.

Андре равнодушно взирал на великолепно сервированный стол. Он взял полдюжины аппетитных устриц и сел рядом с Максом.

— Ты на диете? — поинтересовался Гольдман.

— Завтра утром я должен выступить перед комиссией с докладом по итогам изучения рынка. Я не хочу стать посмешищем для публики.

— Я приду послушать.

— Вот уж спасибо! Я тебя знаю. После моего доклада ты начнешь задавать самые каверзные вопросы. Ты ведь так поступил два года тому назад, не припоминаешь?

— Я буду образцом кротости, клянусь, — пообещал Макс, закладывая салфетку за вырез жилета. — За ваше здоровье, друзья, и долгой жизни нашим саксонским коллегам, хозяевам этого праздника! — воскликнул он, поднимая бокал.

Дождь шел весь день. Андре не мог припомнить столь безрадостной весны. К счастью, ближе к вечеру прояснилось и бледный свет солнца упал на нежную зелень первой листвы и нетронутые газоны парков.

Маленькая фигурка семенила рядом, с самым серьезным видом слизывая шоколадное мороженое. Визит в зоопарк превзошел все ожидания. Петер продемонстрировал гостю львов, шимпанзе, гору с медведями. Они дважды зашли в обитель змей, куда Еву, по всей видимости, заманить не удавалось. Мальчик не обошел своим вниманием и планетарий.

Когда Андре вернулся после деловой встречи, он обнаружил маленького Петера играющим с оловянными солдатиками. Француз предложил малышу прогуляться, и мальчик, прыгая от радости, принялся расхваливать достоинства зоопарка. Гувернантка, довольная тем, что может распорядиться второй половиной дня по своему усмотрению, объяснила Андре, как добраться до зоопарка.

Ребенок оказался очаровательным. Невзирая на безукоризненные манеры, он был обаятельным и жизнерадостным, и Андре не раз ловил себя на том, что весело хохочет над шутками мальчика. И вот теперь они шли, как два старых товарища, по «умытым» улицам города. Андре только что доел рожок фисташкового мороженого и вытирал пальцы платком. Он думал о том, какой бы подарок привезти из поездки Камилле. Возможно, юный Петер предложит что-то оригинальное?

Когда они вышли на площадь, на которой возвышалась церковь Святого Матиаса, Андре остановился, как громом пораженный. В ту же секунду он схватил Петера за плечо. Площадь перегородили полицейские, вооруженные автоматами. С двух разных сторон напирали толпы орущих и ругающихся людей. Одни размахивали красными флагами, другие были одеты в коричневые рубашки национал-социалистов. Ненависть, захлестнувшая площадь, стала почти осязаемой. Случайные прохожие крались вдоль стен, торопясь как можно скорее покинуть опасное место. Где-то вдалеке Андре услышал знакомую мелодию: приближающаяся колонна пела «Марсельезу».

Маленькая ручка, липкая от мороженого, проскользнула в ладонь Андре.

— Я полагаю, что нам лучше вернуться, Петер, — тихо произнес Фонтеруа.

— Что это такое, месье? — спросил мальчик, изо всех сил стараясь скрыть дрожь в голосе.

— Я полагаю, это наше будущее, малыш, — с трудом выдавил из себя Андре и повлек Петера прочь. Недоеденное мороженое таяло на мостовой.

— Сегодня я это почувствовал, Карл. Просто учуял. И поверь мне, это воняло! Как в окопах. Ты должен понять меня, ведь ты там тоже был.

Карл смотрел, как его друг меряет шагами гостиную: Андре был чересчур взволнован, чтобы сидеть. Он вспомнил их первую встречу, которая произошла более двадцати лет тому назад. Уже в то время Андре скрывал внутренний огонь за маской холодной вежливости. Чтобы «пробить» эту защитную оболочку молодого человека, потребовалась долгая ночь и очень много пива. На следующее утро родилась дружба, то спонтанное чувство, которое нельзя объяснить словами, когда один лишь взгляд, одно движение, скрытый намек превращает людей в единый организм, делает их сопричастными друг другу.

Карл любил выискивать трещины, способные уничтожить, казалось бы, нерушимый монолит, именно поэтому он сразу заподозрил, что юный Андре Фонтеруа, такой прямой, такой правильный, в своем отутюженном костюме напоминающий примерного ученика, полон сюрпризов и полутонов. Крюгер всегда с недоверием относился к первым впечатлениям, дедовским поучениям и якобы очевидным фактам. Он вырос в буржуазной семье, исповедующей протестантство. С раннего детства родители внушали мальчику, сколь важно само понятие «долг», сколь высокой должна быть мораль и сколь твердыми принципы. И Карл искренне верил в это вплоть до того дня, когда увидел, как его отец развлекается в прачечной со служанкой. Именно тогда он понял, что вещи никогда не бывают такими, какими вам их показывают. С тех пор он не воспринимал догмы.

Это было одной из причин, почему сразу после войны он ссорился с Евой, дискутируя о русской революции. Его жена верила в красивую утопию, в истинность простых решений. Будучи хорошим издателем, Карл знал силу слова и притягательность простых лозунгов: миллионы немецких солдат бросались на вражеские штыки с криком «Да здравствует кайзер!». Им никто не объяснил, что за этой волшебной фразой скрывается смерть и кровь.

— Что ты скажешь обо всем этом, Карл? — потерял терпение Андре.

— Меня не удивляет то, что ты увидел сегодня. В апреле здесь собирались целые толпы молодых коммунистов. Были столкновения и жертвы. В сентябре у нас состоятся выборы. Мы получим возможность бросить наши бюллетени в урны! Ситуация слишком сложна.