Время рискованного земледелия

– Я смотрю, круто взялся. Сажать что будешь или просто? Если картошку, дам тебе два ведра пророщенной, у меня осталось.

Беляев не отказался. Следующие пять дней с самого спозаранку, когда только-только начинала звенеть в хрустале летнего утра за высоким серым забором пилорама, и до позднего вечера, когда зажигалось вдоль единственной деревенской улицы электричество, терзал он лопатой одичавшую без любви и ухода землю, почти целину. Руки и спина болели. По утрам вставал он с оказавшейся неудобной кровати с трудом, охал, молол кофе, ставил на плиту старый итальянский кофейник с оплавленной ручкой, умывался во дворе из рукомойника, наскоро завтракал и вновь спешил на огород.

Как обленившихся толстых щенят за шкирку, поднимал Олег за спутанную прошлогоднюю траву мохнатые тяжёлые комья дёрна и тряс, оббивал о лопату, сорил жирными земляными комками, сеял землю в землю. Наконец перекопал получившийся огород, тяпкой разбил крупные куски глины, перемешал с песком и землёй. Вспомнил бабкины уроки, натянул между колышков бечеву. Устроил канавку на полштыка, примостил в землю аккуратные соседовы клубни с белыми длинными усами, тяпкой выровнял, переставил колышки, прорыл следующую канавку, потом ещё одну, ещё. За неделю получилось у него неплохое картофельное поле двадцать пять на двадцать метров и ещё, чуть в стороне, несколько грядок под зелень.

Пухов иной раз посматривал из-за забора и качал головой.

– Что ли трактор пригнать? Бон у меня брательник на нём на пилораме ездит. Он тебе тут заборонует поперёд, а потом уже в распашку. Что руками целину мучить?

– Трактор неспортивно, мне для физкультуры, в форму надо прийти.

– Как знаешь, моё дело предложить. – Пухов опять качал головой и уходил к себе.

Хозяйство пуховское было большое. Огород с картошкой полз длинными серыми червями вниз по склону до самого пруда, соток на пятнадцать. Вдоль картошки росли кусты смородины и крыжовника, за ними, на границе с участком Олега, яблони и сливы. Всё это, обихоженное, по уму устроенное, с белыми коробами теплиц, с крашенной в яркие цвета сарайкой, срубом над колодцем, расписными беседками и цветочными клумбами, вызывало в Беляеве искреннюю зависть, желание если не добиться подобного порядка то, хотя бы не ударить перед соседями в грязь лицом. Только как городской человек перед деревенским ни пыжится, всё болваном выглядит, пусть и при деньгах. С такого дурака за учёбу свой рубль деревня сдерёт. До тех пор как зиму со всеми не перезимуешь, не вымерзнешь знобливой осенью на утренней остановке в ожидании автобуса до райцентра да не посидишь трое суток без света, когда снег оборвёт провода на трассе, будешь считаться за дачника, а с тех и сотню просят.

Это первое лето пребывал Беляев в азарте и вдохновении переселенца. Спал мало, работал много. Мышцы и суставы вначале болели, особенно по утрам, когда, морщась, вставал он с кровати, но потом привыкли. Он скинул пяток килограммов, таская воду с источника в низинке за домом Леонида, у колодца на участке давно обвалились стенки. После огорода занялся проводкой в доме, потом баней. Проведя ревизию всего доставшегося ему хозяйства, собрал в чулане позади клети многочисленные ржавые пилы, косы, серпы, приблуды-приспособы и вовсе неизвестного современному городскому человеку назначения. Что ещё годилось в хозяйстве, разложил по полкам, остальное сгрузил в большой ящик и задвинул за кадку. Настало время заняться баней. Все эти дни мылся он на заднем дворе, обливаясь из ковшика, укрытый от соседей с одной стороны тем же чуланом, а со стороны пуховского участка примостив лист шифера.

Баня на участке имелась. Стояла она покосившаяся, с дырявой жестяной крышей, вросшая в землю у самой опушки леса. На дверях бани сверкал новый замок, ключа от прошлых хозяев не осталось. Да Беляев и не стал искать, просто поддел топором петельку и аккуратно вынул вместе с длинными гвоздями. Дощатый пол предбанника, расчерченный тенями переплётов от двух окон с мутными треснувшими стёклами, тем не менее оказался подметён. Да и в мыльной, где стояла печь и свет попадал через узкое слуховое окошко, было прибрано, на полке дном вверх лежала жестяная шайка.

Беляев выгреб два ведра золы и углей из старой банной печки, сложенной из камней, с узкой топкой и ржавым баком, установленным поверх чугунной плиты, залепил трещины в кладке смесью глины, цемента и соли, как делали в деревне у родителей матери, и только после этого решился протопить. В сарае от прошлых хозяев оставалось изрядно наколотых дров, высушенных до звона. Огонь занялся хорошо, но сразу попёр дым из невидимых доселе трещин, да такой густой и едкий, что Олег выскочил наружу и чуть не столкнулся с Пуховым. Тот пришёл через калитку между участками, через которую обычно появлялась пуховская собака. Сейчас она сидела в ногах хозяина и чесала задней лапой ухо.

– Подпалить к херам меня собрался?

– В мыслях не было. – Беляев снял очки и закашлялся.

– Ты взгляни на трубу, жестянка в дырьях. Я ещё с Галиной ругался, когда она пачкотню затевала. Печь мало что из дерьма сделана, так ещё и сложена абы как.

Труба действительно была худая. Через бесчисленные отверстия валил дым.

– Толик-мечтатель клал, бабы Мани бывший муж, Афонинский отец. – Пухов махнул в сторону дома соседки, участок которой примыкал к беляевскому с противоположной от Пухова стороны.

– Известный халтурщик, чтоб ему на том свете икалось. Даже себе толком ничего сделать не мог. Я его хорошо помню, хотя пацаном был. Но про Толикову криворукость аж до Судогды рассказывали. Понаделал делов по всем деревням. Много где за ним переделывал, знаю его работу. Печи, что он ложил, чадят, проводку тянул – пробки шибает, крыльцо ставил – отъехало от дома. Бракодел, мать его.

– Странный мастер. Как не побили!

– Бивали. И не раз бивали. Да ты не дрейфь. – Пухов посмотрел на заметно погрустневшего Олега и легонько толкнул соседа кулаком в грудь. – Печь я тебе помогу переложить. О цене договоримся. Много не возьму. Но глину надо другую. Эта сухая, бедная, не подходит она. Там у озера, что посередь деревни, закапушка есть. Из неё все и берут для печей. Хорошая глина, жирная, самое то. Но тут я тебе не пособник. У меня, сам знаешь, спина.

Спину Пухов, может быть, застудил, может быть, надорвал и время от времени приходил к Беляеву то за таблеткой, то за мазью. Беляеву, впрочем, казалось, что Пухов симулирует для жены и дочери, которые заставляли его строить пристройку к дому. Сейчас он сходил в сарай за тачкой и прутиком в пыли нарисовал схему прохода к озеру.

– На машине не проедешь, уже дожди пошли, развезло к херам, завязнешь. Лучше пешком с тачкой, через пилораму. Дом с шиферной крышей увидишь, перед ним качеля из покрышки на ветле. Вот за ветлой той щель между заборами и тропа. Но по тропе тачку не прокатить, узко. Ты тачку спрячь в кустах, ветками закидай, никто не возьмёт. А глину будешь на улицу таскать в рюкзаке или в сумках. Тропа тебя к мосткам выведет, с которых белье полощут, и пойдёт вправо к другому берегу. Вот тебе туда и надо. Люди там ходят, тропа видна, мимо не проскочишь. Закапушку тоже не пропустишь, она у самого берега.

– А что, в озере караси есть? – вспомнил вдруг Беляев разговор с Шахраем.

– Шут его знает, что там есть. Ловят. А что ловят, не говорят. Может, русалок. Кто на флоте служил, пресноводную рыбу не ест. Извини, сосед.

Беляев перебрал оставшийся от прежних хозяев инструмент, выбрал лопату чуть больше сапёрной, с узким штыком и толстым черенком, взял с вешалки замеченный ещё при покупке дома рюкзак-абалак и, чуть помешкав, споро накопал совком червей в мягкой земле под кустом смородины. Снаряжённая складная удочка без дела уже третий месяц валялась в багажнике беляевской «Нивы».

Пока собирался, пока толкал тачку вкрест окаменевших рёбер тракторной колеи во дворе лесопилки, небо затянуло. Вначале накрапывало, затем прыснуло слепо, а только дошёл он до описанной соседом ветлы, застучало в пыль крупными каплями. Беляев примостил тачку в кустах, закидал сверху ветками, накинул на голову капюшон куртки и поспешил по узкой тропе, то и дело задевая локтями серые некрашеные доски заборов.

Берег озера с той стороны, с которой пришёл Беляев, густо порос ивняком, далеко заползающим в воду. В ивняке прорубленная местными жителями короткая просека заканчивалась мостками. А вправо вдоль берега действительно петляла протоптанная в осоке и сныти тропа. Вначале тропа тянулась по задам огородов, но потом резко сворачивала в нещадно замусоренный лес и метров через сто уже уверенно выбиралась к противоположному берегу под соснами. У края озера в месте выхода тропы было устроено кострище, обложенное камнями. По сторонам от кострища три серых от времени бревна. По внушительной горе пустых бутылок и пивных банок рядом Беляев понял, что место популярно. Закапушка с глиной нашлась чуть поодаль. Беляев снял рюкзак, вынул удочку, банку с червями и кусок плотного полиэтилена. Снасти примостил у ствола ближайшей сосны, а полиэтилен расстелил.