Время рожать. Россия, начало XXI века. Лучшие молодые писатели
Шрифт:
На много месяцев сочинительство заняло весь мой мозг. В голове постоянно крутились новые образы и сюжетные повороты. Одно предложение — и из зимы можно перенестись в лето, а оттуда в космос, а там — Новый год длится трое суток, и хороводы волшебные водятся, и все это матом, матом…
Конечно, мы ходили гулять, бегали в кино, то есть вели жизнь, обыкновенную для детей. Покупали в киоске «Союзпечать» октябрятские звездочки с вишневыми прозрачными лучами. В середке, разумеется, была фотография юного Ленина. Мы выковыривали пластмассовый прозрачный кружок, металлическое колечко и переворачивали звездочку. Ильич выпадал
А еще нравилось кататься на троллейбусе по Ленинскому проспекту. Занимали сиденье на колесе и глазели в окно…
Когда я была совсем маленькая, спрашивала:
— Пап, почему на Ленинском проспекте такие длинные дома?
— А это чтобы лозунги хорошо помещались, — отвечал отец…
Троллейбус проползает вдоль дома, на котором написано: «Да здравствует наша социалистическая Родина!», открывает двери. Это наша остановка…
В ноябре мне исполнилось восемь лет. Отец подарил пушистого зверька — помесь белочки с бурундуком. И восемь шоколадок.
— А когда мне будет сорок лет, ты что, сорок шоколадок купишь? — изумилась я.
— Естественно, — папа поднял брови. — При условии, что это будет тебе нужно.
Конечно, никто не мог знать, что через пятнадцать лет папы не станет.
Ну а тогда, в день моего восьмилетия, папа позвал своих взрослых гостей и мы пили чай с черничным пирогом, который испек дедушка, специально прибывший из Риги. Дед приезжал только на ответственные мероприятия. Последний раз был в связи с разводом моих родителей, пытался мирить.
С появлением дедушки папа несказанно расслабился и, помнится, спел такую песню:
По аллеям центрального парка с пионером гуляла вдова. Пожалела вдова пионера и вдова пионеру дала. Как же так, объясните на милость? Отчего, расскажите вы мне? Оттого, что сейчас каждый молод в нашей чудной прекрасной стране!Дед рассердился, энергичным шепотом выговаривал:
— Сынок, твою мать, ну не при ребенке же! Ну что ж у девочки такой блядовитый отец! — И, обняв меня за плечи, ласково: — Вот дедушка сейчас тебе варенья вишневого положит…
— Пап, я умру? — спрашивала я, пока розетка наполнялась тягучей рубиновой патокой.
Дед сгонял брови к переносице:
— Вот до чего твои песни ребенка доводят! Вдова, вдова…
— Умру или нет?
— Нет.
— А если все-таки?.. Мертвым сны снятся?
— Обязательно! — отвечал папа.
Со стороны я производила впечатление положительного ребенка. Утром мама собирала меня в школу, поправляла крылышки на фартуке и приговаривала:
— Сразу видно, ребенок ухоженный.
Я подставляла маме щеку, тремя минутами раньше проверив — а на месте ли мои чудесные рассказы, и садилась в лифт.
Отец жил в нашем доме, только в другом подъезде. Каждое утро, когда я проходила мимо его окон, он в трусах и в майке выходил на балкон и кричал, чтобы я срочно, немедленно зашла к
нему позавтракать. Я поднималась на шестой этаж, усаживалась за стол, на котором стояла глубокая тарелка с вареной курицей.Слова о том, что я только что из-за стола, на отца не действовали:
— Я этого не видел.
— Я опоздаю, — ныла я.
— Если у твоей учительницы будут вопросы, пусть она позвонит мне.
Не было той силы, которая заставила бы моего папу пропустить хотя бы денек. Пока я ела, он засовывал мне в ранец шоколад и воблу, зная, что я люблю это больше всего. Шоколадом я делилась с одноклассниками, а воблой с мамой. Мама находила в этом много смешного и следила, чтобы я смеялась тоже.
Папа в долгу не оставался. Но если мама действовала методами относительно деликатными, то папа был более прямолинеен и шел напролом.
Однажды я спросила его:
— Почему к маме приезжает Вадим Игоревич? Они дружат?
— Вместе работают, понравились друг другу и хотят чаще видеться. Я так думаю.
— Он хороший?
— Вадька-то? Плебей обыкновенный. А оператор неплохой.
Оператор снимает кино. Чем занимается плебей? Вероятно, чем-то поганым, судя по выражению папиного лица…
В каждое ухо один из родителей вливал мне гадости про другого. Это было мощное стереозвучание произведения под названием «Развод»:
— Твой отец…
— Твоя мать…
У папы с мамой наблюдалась замечательная слаженность, достичь которой удается далеко не каждому дуэту. Наверное, так всегда бывает, когда рушится любовь, на которую человек поставил слишком много. Любовь уходит, а слаженность остается.
Мои попытки защитить маму от папы, а папу от мамы успеха не имели:
— Тебя никто не спрашивает! — порознь кричали они.
Я считала себя предателем. Каждый родитель любил во мне повторение себя, а «чужие» гены подвергал жесточайшему уничтожению. Внутри меня творилась капитальная разруха. Но — видимо, уже тогда сказывалась сущность скорпиона — я чувствовала, что разрушение — это лишь повод для создания чего-то нового.
Развод родителей — это такое дело, благодаря которому понимаешь, что солнце светит в любом случае. Занятий в школе никто не отменял, одноклассники звонили и звали гулять. Мой дружище в очередной раз спер пятерку и мы накупили в «Детском мире» хлопушек.
Хлопали долго и с удовольствием. В волосах запутались разноцветные конфетти, а в ушах повис звон. И все бы ничего, но в то время я, как настоящий положительный ребенок, играла на флейте, и возникли реальные трудности с разучиванием домашнего задания. Помнится, это был «Смелый наездник» Шумана. Я чувствовала, что звук идет, соблюдала длительности, но — себя не слышала. От страха прогнала пьесу бессчетное количество раз и, сложив весь инвентарь в блестящую черную папку, отправилась в музыкальную школу.
Педагог Алексей Алексеевич проработал в школе больше миллиона лет и провести его не удавалось никому. Он был строг, проницателен и невозмутим. Жутко гонял за грязные руки. Домашнее задание записывал только своей рукой. Один раз я не выучила пьесу и соврала, что забыла.
— Ничего страшного, — успокоил он. — Открывай ноты и учи при мне…
И так, с ушами, полными звона, я переступила порог кабинета.
— Играй, — сказал Алексей Алексеевич. Это я прочитала по его губам. Он всегда так говорил.