Время Шамбалы

В конце XIX века в Париже, Лондоне и некоторых других европейских столицах уже существовали небольшие буддийские «общины», объединявшие тех, кто принял новомодную альтруистическую веру Будды. В Париже, между прочим, было немало и «русских буддистов» — так, нам известно о некой А. В. Гольштейн, которая познакомила поэта М. А. Волошина с Агваном Доржиевым осенью 1902 г. во время нового визита посланца Далай-ламы в Париж. Под влиянием этой встречи Волошин восторженно писал в Петербург: «Теперь — Лама. Кто Вам сказал, что он без языка? Я с ним очень много беседовал, через переводчика, конечно. Он мне много сказал такого об нирване, что сильно перевернуло многие мои мысли. От него я, например, узнал, что в буддизме всякая пропаганда идеи считается преступлением как насилие над личностью. Какая моральная высота сравнительно с христианством: религией пропаганды и насилия!» [40] . Этой встрече с буддийским священником Волошин придавал большое значение, поскольку она позволила ему «прикоснуться к буддизму в его первоисточниках». «Это было моей первой религиозной ступенью», отмечал он позднее в одной из автобиографий [41] .

40

М. Волошин. Письмо А. М. Петровой от 14 декабря 1902. В кн.: Из литературного наследия. 1, Спб., 1991. С.158.

41

См.: В. Купченко.

В Забайкалье — через Париж. // Байкал, № 2, 1983. С. 143. Также: Н. А. Богомолов. Русская литература начала XX века и оккультизм. М., 1999.

Таким образом, в Петербурге в начале XX столетия встретились два буддийских потока: один шел с Запада — из Парижа и Лондона, этих главных теософских центров Европы, и представлял собой ранний, «этический» буддизм Индии, воспринятый преимущественно европейской интеллектуальной средой — назовем его «интеллектуальным буддизмом»; другой — с Востока, от бурятов и калмыков, исповедовавших ламаизм, или Северный буддизм Тибета и Монголии, возникший в более позднюю эпоху. Оба эти потока на недолгое время — до 1917 г. — соединились под сводами петербургского буддийского храма, построенного Доржиевым не только для своих единоверцев, бурятов и калмыков, но и для русских «интеллектуальных» теософо-буддистов [42] . Именно на последних намекал корреспондент «Виленского вестника», писавший в середине 1909 — вскоре после начала строительных работ в Старой деревне: «Сооружаемый буддийский храм, кроме целей чисто религиозного культа, преследует, между прочим, и цели создания специального центра, вокруг которого смогут группироваться все интересующиеся буддизмом в Петербурге» [43] . Еще более откровенно высказывался о строительстве буддийского храма и. о. вице-директора Департамента полиции Н. П. Харламов в докладной записке министру внутренних дел П. А. Столыпину:

42

Подробно о строительстве храма см.: А. И. Андреев. Буддийская святыня Петрограда.

43

Виленский вестник, № 1817, 5 июля 1909.

«Организаторы постройки буддийской молельни в С.-Петербурге имеют намерение вербовать себе адептов из среды С.-Петербургского высшего общества, в достаточной степени, по мнению местных главарей буддизма, зараженного „англоманией“, а следовательно, и склонного к буддизму, т. к., по словам буддистов, их миссионеры в последнее время имели наибольший успех среди англичан. С этой целью предполагается образовать в С.-Петербурге буддийские общины наподобие Лондонских и устроить больших размеров здание дацана, в котором бы совершалось торжественное служение с соблюдением всего ритуала Индийских буддийских храмов» [44] .

44

РГИА. Ф. 821. Оп. 133. Д. 448. Л. 43.

Затеяв постройку «экзотического» буддийского храма в столице Российской Империи, ее инициатор и руководитель Агван Доржиев по сути дела преследовал две цели — политическую и религиозную: во-первых, способствовать русско-тибетскому сближению и, во-вторых, «продвинуть» буддийское учение (Дхарму) на Запад, туда, где традиционно господствовала христианская церковь. И это ему отчасти удалось. Сохранились фотографии, запечатлевшие петербургскую «буддийскую колонию» начала 1910-х, на которых можно видеть русских «великосветских» буддистов, стоящих бок о бок с простыми бурятами и калмыками на ступенях еще не достроенного Храма Будды в Старой деревне.

Постройка храма, или, правильнее сказать, дацана (монастыря), долгая и трудная, благополучно завершилась в 1915 г., в самый разгар мировой войны. По его освящении, состоявшимся 10 августа, храм получил название «Источник Святого Учения Будды Всесострадающего». Посетившие Старую деревню по этому случаю корреспонденты петербургских газет были немало удивлены, увидев вместо ожидаемой ими скромной молельни для местных бурят и калмыков величественное, импозантного вида сооружений — «буддийскую пагоду». Внешняя форма здания с мощными, несколько наклоненными внутрь стенами, отделанными красно-фиолетовым финским гранитом, напоминала неприступную крепость. Внутрь храма вели три массивные деревянные двери, скрывавшиеся в глубине изящно орнаментированного портала с колоннами. Капители колонн и верхний фриз основного объема здания украшали позолоченные щиты с эмблемой-монограммой Калачакры, представляющей собой причудливое соединение 10 мистических санскритских слогов. Это — формула «Десяти могуществ» (Намчувангдан), выражающая глубинную связь макро- и микрокосма, вселенной и человека, поскольку каждый из знаков-слогов имеет два смысла — космический и человеческий. По преданию, символ «Десяти могуществ» был изображен на воротах знаменитого буддийского монастыря Наланда, одного из первейших центров учености в древней Индии.

Над храмом в его задней части возвышалась выложенная из красного кирпича башня (так называемый «гонкан»), ориентированная строго на север, туда, где, по представлению буддистов, находится блаженная земля Шамбалы (Шамбалын орон), в которой ныне пребывает Будда Шакьямуни. В этой башне помещался особый алтарь с изображением гения-хранителя храма — богини Лхамо. Основной же алтарь с почти трехметровой статуей Большого Будды, изваянной из алебастра забайкальскими мастерами, находился в главном молитвенном зале — в первом этаже башни по оси здания. Не менее сильное впечатление на посетителей производили и интерьеры храма, создававшие особую мистическую атмосферу. Прежде всего поражало отсутствие окон — свет в основное помещение храма (нижний зал) проникал сверху, прямо с неба, через остекленную часть крыши и потолка (световой фонарь), и падал на восьмилепестковый лотос, выложенный цветными плитками в полу и воспроизводивший символические очертания Шамбалы; чуть ниже лотоса, у самых дверей, из тех же плиток была составлена свастика — древний арийский (индо-буддийский) символ счастья. Завораживало и богатое убранство молитвенного зала — густая позолота и яркие цвета красок, загадочные восточные иероглифы, унизывающие собой барельефы колонн, идущих вдоль храма, но особенно — писанные на ткани буддийские иконы — «тангка», среди которых имелось и изображение Блистающей Шамбалы.

Прообразом для петербургского дацана послужил классический тибетский «цогчен-дуган» — монастырский соборный храм. По желанию Доржиева, однако, архитекторы Г. В. Барановский и Р. А. Берзен придали петербургскому храму вполне современный европейский облик в стиле модного Северного модерна, чтобы сделать его привлекательным в глазах западных буддистов. Особенно тщательной была отделка интерьеров, которой в 1914–1915 гг. руководил Николай Рерих. Так, например, по эскизам Рериха были выполнены цветные витражи плафона и «светового фонаря» (сохранились до наших дней), на которых изображены традиционные буддийские символы — «Восемь счастливых знаков». Основой для эскизов послужили, очевидно, рисунки бурятских художников, которые западный мастер затем искусно стилизовал в духе модерна. По признанию самого Н. К. Рериха, именно во время строительства храма он впервые услышал о Чанг Шамбале (Северной Шамбале) от «одного очень ученого бурятского ламы» [45] . Возможно, это намек на Агвана Доржиева. В то же время собеседником Рериха вполне мог быть и бурят Гэлэг-Чжамцо, высокоученый лама, автор трудов по буддийской астрономии и математике.

45

N. Roerich. Himalaya. Abode of Light. Bombay-London, 1947. P. 110.

Расчеты Доржиева сделать дацан центром буддизма в Петербурге вполне оправдались: уже первое богослужение в храме, состоявшееся по случаю празднования трехсотлетия Дома Романовых 21 февраля 1913, собрало практически всю буддийскую колонию города, включая русских «необуддистов». Кто были эти люди, которых право-радикальная пресса того времени саркастически именовала «идолопоклонниками» и «богоискателями»? Корреспондент «Нового времени» обнаружил среди присутствующих «кн. Дондукову, несколько офицеров во главе с полковником ген-штаба И. и двух воспитанников училища правоведения» [46] . «Княгиня Дондукова» — это Ксения Александровна Тундутова, дочь русского генерала А. М. Бригера, бывшая замужем за калмыцким князем («нойоном») из Малых Дербет, блестящим гвардейским офицером Данзаном (Дмитрием) Тундутовым [47] . Салон красавицы-княгини К. А. Тундутовой являлся центром петербургских «необуддистов» в 1910-е годы (тогда как центром столичных теософов был салон А. А. Каменской, основательницы РТО и редактора-издателя «Вестника теософии»).

46

«В буддийской кумирне» // Петербургский листок, № 52, 22 февраля 1913.

47

Род нойонов Тундутовых — один из наиболее прославленных в Калмыцких степях. Отец Данзана Тундутова — Давид Цанжинович Тундутов (1860–1907) имел репутацию высокообразованного человека передовых взглядов. На его средства в начале 1900-х А. Доржиевым были построены два буддийских вероисповедных училища (так называемых «чойра») в Малодербетовском улусе. В 1906–1907 гг. — член Государственной Думы 1-го созыва, где представлял интересы калмыков Астраханской и Ставропольской губерний.

Данзан Тундутов (род. 1888) окончил Пажеский корпус (1908), после чего служил в лейб-гвардии Гродненском гусарском полку. С марта 1914 г. — адъютант начальника штаба Верховного Главнокомандующего генерала Н. Н. Янушевича, с 1915-го — адъютант вел. кн. Николая Николаевича. В 1918-м избран атаманом Астраханского Казачьего войска. Принимал активное участие в белом движении. В 1920-м эмигрировал с женой и сыном в Европу, однако в конце 1922-го довольно неожиданно вернулся в Советскую Россию, якобы для того, чтобы продолжить борьбу с большевиками. Встречался в Москве с А. А. Брусиловым, занимавшим в то время должность инспектора кавалерии РККА, которому передал ходатайство от офицеров, казаков и калмыков, желающих вернуться на родину. Просил принять на службу в инспекцию кавалерии, но из этой затеи ничего не вышло. Вскоре после этого Д. Тундутов был арестован ОГПУ и расстрелян. О нем см.: Ш. Балинов. О княжеском роде Тундутовых // Ковыльные волны. Париж, 1936, № 13–14; А. А. Брусилов. Мои воспоминания // Военно-исторический журнал. 1990, № 2. С. 61.

Кроме князей Тундутовых, у Доржиева в Петербурге был еще один влиятельный покровитель — «лицо, занимающее довольно высокий служебный пост», как писала одна из газет. «Благодаря сочувствию, высказанному к идеям буддийской религии этим лицом, а также благодаря усиленным хлопотам его, петербургской буддийской колонии удалось получить разрешение на сооружение в С.-Петербурге первого буддийского храма» [48] . Речь, по-видимому, идет о князе Эспере Эсперовиче Ухтомском. Ученый (большой знаток ламаизма), дипломат, предприниматель, редактор-издатель «С.-Петербургских ведомостей», наконец, коллекционер произведений буддийского искусства, князь Ухтомский был довольно колоритной фигурой для своего времени. Являясь сторонником активной русской политики в Тибете, он немало способствовал осуществлению политических планов Доржиева. Именно Ухтомский, благодаря своей близости ко двору, помог «тибетскому посланнику» получить аудиенцию у царя в 1898 г. и ввел его в петербургское высшее общество. И если политики поначалу восприняли Доржиева весьма сдержанно и холодно, ибо просимая им помощь Тибету грозила России серьезными дипломатическими осложнениями с Англией, то совсем иным было отношение к нему великосветской публики, особенно тех, кто в своих религиозно-нравственных исканиях пришел к принятию учения Будды. Эти люди видели в Доржиеве не закулисного дипломата и политика, но прежде всего высокое духовное лицо, стоящее близко к Далай-ламе, одного из Учителей мистического Тибета.

48

Виленский вестник, № 1817, 5 июля 1909.

3. Доктор Черный

Волна увлечения теософией и буддизмом, охватившая молодых петербуржцев в 1910-е гг., едва ли могла миновать А. В. Барченко, хотя нам и ничего не известно о его связях с теософами или буддистами в эти годы. Мы знаем только то, что, вернувшись в Петербург после своих странствий по миру, А. В. Барченко целиком отдался литературному творчеству — с увлечением пишет он очерки, рассказы и повести, которые начиная с 1911 г. довольно регулярно появляются в петербургских журналах — таких как «Мир приключений», «Природа и люди», «Жизнь для всех», «Русский паломник» и др. Сюжеты произведений Барченко по большей части навеяны его путешествиями или взяты из, истории. При этом содержание некоторых его рассказов (таких как «Вавилонская башня», «Рогатый вор», «Поселок Нэчур», «Услуга метиса» и др.) [49] определенно включает описание тех мест, которые ему довелось посетить: Северная Америка, Канада, Калифорния. Можно предположить, что Барченко, как и герой его рассказа «Мертвый мститель» [50] , плавал на товарно-пассажирском пароходе, совершавшем рейсы между Старым и Новым Светом. В тот же период путешественник, по-видимому, побывал также и в двух основных буддийских регионах России — в Забайкалье и Калмыцких степях (как о том свидетельствуют рассказы «Пожар в тайге» и «На Каспии») [51] . Но Барченко не только исколесил земные просторы — сушу и море; он, если верно наше предположение, опускался под воду (повесть «Петербургские водолазы» [52] ) и даже поднимался в воздух (рассказы «На Блерио» и «Хозяева воздуха» [53] ). И это в то время, когда русская авиация делала свои первые шаги!

49

Эти рассказы были опубликованы: «Вавилонская башня» (Природа и люди, 1912, № 19,20), «Рогатый вор» (Природа и люди, 1913, № 32), «Поселок Нэчур» и «Услуга метиса» (сб. Волны жизни, СПб., 1914).

50

См.: сб. Волны жизни.

51

Там же.

52

Природа и люди, 1912, № 28, 29, 30, 31.

53

А. В. Барченко. Из мрака. М., 1991. С. 230–231.

Литературно-журналистский опыт Барченко оказался весьма успешным. Уже в 1914 г. в одном из столичных издательств был опубликован сборник его рассказов «Волны жизни», иллюстрированный, кстати, самим автором. Тогда же журнал «Мир приключений» поместил на своих страницах два больших романа талантливого беллетриста, связанных единой сюжетной канвой, — «Доктор Черный» и «Из мрака» (1913, кн. 1–5 и 1914, кн. 1–5). Оба эти произведения представляют для нас немалый интерес, поскольку изобилуют автобиографическими реминисценциями и в большой степени отражают теософско-буддийское мировоззрение Барченко, вполне сформировавшееся к тому времени.