Время собирать камни

— Шведский, товарищ Сталин, — машинально поправил я вождя, — Маннергейм по национальности швед.

— А, — махнул рукой Сталин, — тем лучше. Впрочем, сейчас это неважно. Как вы думаете, чтобы избежать нежелательных эксцессов, нам удастся с ним договориться, скажем так, полюбовно. Или, мы будем вынуждены прибегнуть к крайним мерам?

— Не знаю, товарищ Сталин, — ответил я, — Но попытаться стоит, случай, как мне кажется, не безнадежный. Маннергейм по натуре своей авантюрист и карьерист. Если он поймет, что у нас он сможет сделать карьеру, то, почему бы и нет?

— Вот и я так думаю, — сказал Сталин, задумчиво глядя в окно, — Идите, товарищ Тамбовцев, когда Маннергейм будет доставлен сюда, вас об этом известят.

Естественно, что я не мог отказать себе в удовольствии встретиться с тем человеком, который в нашем прошлом стал маршалом и правителем Финляндии. Насколько я помню, в нашей истории Сталин с Маннергеймом ни разу не встречались. Посмотрим, как пройдет их встреча в этой реальности. Правда, править независимой Финляндией ему, наверное, уже не светит, а вот маршальский жезл? Ведь будут же у армии Советской России маршалы? Тем более, что товарищ Сталин ничего не делает просто так, и на барона Маннергейма у него, наверняка, есть далеко идущие виды. Не зря же он так отреагировал на упоминание о шведском происхождении семьи Маннергеймов. Мол, сейчас этот не важно, но в будущем, как пишут в объявлениях об обмене — возможны варианты…

Самого барона я увидел примерно через полчаса в приемной председателя Совнаркома. С первого взгляда особого впечатления он на меня не произвел. Высокий дядька с усами, одетый почему-то в гражданку, или, как здесь выражаются, "партикулярный костюм". Всеми силами барон старался сохранить спокойствие, но было видно, что это у него получалось плохо. Бросив на меня несколько косых взглядов, он продолжал нервно мерить шагами приемную. Видно, очень странное впечатление произвел на него мой камуфляж XXI века, с полевыми капитанскими погонами. Или даже до Одессы дошли панические слухи о грозных "пятнистых"? Вскоре нас пригласили войти в кабинет Сталина.

Председатель Совнаркома встретил барона Маннергейма приветливо, можно сказать, даже радушно. Попросив секретаря принести горячего чаю, он усадил гостя в кресло, и одобрительно кивнув мне, начал с ним беседу, по старой привычке, медленно расхаживая по кабинету.

— Генерал, — сказал Сталин, — вы были вызваны в Петроград товарищем Потаповым для того, чтобы получить новое назначение — не так ли?

Барон Маннергейм нервно кивнул, подтверждая сказанное. Несмотря на все радушие хозяина кабинета, он явно ощущал исходящую от него угрозу.

Сталин тут же заметил эту неуверенность барона, и немедленно форсировал беседу неожиданным вопросом.

— Господин генерал, — посмотрел он сверху вниз на сидящего в кресле Маннергейма, — русская армия нуждается в инициативных, храбрых и умных генералах — это ни для кого не секрет. Но, прежде чем дать вам новое назначение, мы сперва решили узнать у вас, собираетесь ли вы и дальше служить новой России, или намерены отправиться на родину в Финляндию, для того, чтобы создав там свои вооруженные силы, поднять мятеж против нашей власти, и сделаться единоличным финским диктатором?

По тому, что барон при этих словах вздрогнул, я сделал вывод, что вождь попал, что называется, в самое яблочко.

— Простите, не знаю, как к вам обращаться… — начал Маннергейм, но Сталин не дал ему договорить, подняв вверх руку, — Если вам трудно выговорить слово "товарищ", то тогда можете пока обращаться ко мне господин Сталин, — сказал он, — я не люблю пышных титулов, которые могут значить что-то только для глупцов.

— Господин Сталин, — снова начал Маннергейм, — я тридцать лет жизни отдал Русской армии. Служил честно. Сегодня я с горечью должен заметить, что этой армии больше нет. Есть вооруженная толпа, которая более опасна своим же согражданам, чем неприятелю. В такой армии я служить не желаю.

— Вы совершенно правы, — сказал товарищ Сталин, прохаживаясь по кабинету, — В наследство от главноуговаривающего Керенского нам досталась, прямо скажем, не армия, а какая-то аморфная масса, не желающая ни воевать, ни подчиняться кому-либо. Мы даже не пытаемся отдавать этой армии каких-либо распоряжений, лишь они разбегались с фронта не слишком быстро.

Но, поскольку мы понимаем, что сильные государства со слабыми не договариваются, а просто диктуют им свою волю, то взамен разложившейся императорской армии мы начали формировать Красную гвардию. — Сталин усмехнулся в усы, — своего рода "полки нового строя", в которые мы включаем отдельные, еще боеспособные части старой армии. Пока существует Россия, будет существовать и русская армия. И в ней будут крайне необходимы такие опытные кавалеристы, как вы.

— Я не знаю, что именно вы называете "полками нового строя", — довольно резко ответил барон. Сейчас, похоже, он сильно разволновался, и в его речи я впервые уловил легкий акцент. — Если бы было можно, то я хотел бы взглянуть на них, ведь не зря русская пословица гласит: "Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать".

— Я вас понимаю, генерал, — задумчиво сказал Сталин, расхаживая по своему кабинету, — на фронте вы насмотрелись на многие безобразия, которые творят солдаты, после издания в феврале этого идиотского "Приказа N 1". Без дисциплины и субординации не может существовать ни одна армия в мире, будь она трижды народная. Мы сейчас пытаемся исправить ошибку, допущенную, кстати, отнюдь не большевиками. Ваши коллеги, решившие связать свою судьбу с новой русской армией, сейчас готовят новые уставы, в том числе, и дисциплинарный.

— Я ничего не знаю об этом, — ответил Маннергейм, — но если это так, то я полностью согласен с вами. А кто из генералов, кроме Николая Михайловича Потапова уже служит у вас?

— Я назову вам такие фамилии, как Деникин и Марков. Думаю, что они вам знакомы, — сказал Сталин. Барон кивнул, и на минуту задумался.

— Скажите, господин Сталин, — спросил Маннергейм, — а какую должность я мог бы получить в вашей "армии нового строя"? Вообще-то я всю жизнь служил в кавалерии.

— Кавалерии, сказать честно, у нас пока очень немного, — ответил Сталин, — Но, скажу вам по секрету, сейчас мы на одном из участков фронта ожидаем, по данным нашей разведки, неожиданный удар германских войск. Для его отражения, помимо бригады Красной гвардии и частей усиления, мы собираемся сформировать ударную группу, состоящую из двух-трех все еще боеспособных кавалерийских дивизий — своего рода сводный усиленный кавкорпус. Вот только мы еще не решили, кто ее возглавит. Накануне вашего приезда к нам обратился ваш старый знакомый по 2-му кавалерийскому корпусу, с которым вы вместе сражались на Юго-Западном фронте, с просьбой дать ему возможность отправиться на передовую и сразиться с противником.

— Кто же это? — удивился барон, — неужели сам командующий 2-м кавкорпусом генерал-адъютант Гуссейн Хан Нахичеванский?

— Нет, — с улыбкой ответил Сталин, — это генерал-лейтенант Михаил Александрович Романов…

— Неужели! — выдержка окончательно оставила Маннергейма, и он вскочил с кресла, — Великий князь Михаил Александрович тоже выказал желание служить в вашей армии?!

— Вы, наверное, не верите мне, — продолжая улыбаться, сказал Сталин, — ну что ж… Александр Васильевич, — обратился он ко мне, — вы не согласились бы съездить с господином Маннергеймом в Гатчину, чтобы он там лично переговорил с Михаилом и Николаем Романовыми. Я думаю, что товарищу, простите господину, Маннергейму было бы полезно пообщаться с его старыми знакомыми.

Барон, окончательно потеряв всю свою выдержку и чопорность, стоял, растерянно опустив руки.

— Вот и отлично, — сказал Сталин, — итак, генерал, я пока попрощаюсь с вами. К сожалению, у главы советского правительства очень много дел. Но, я надеюсь, что мы еще с вами встретимся.

И, изобразив на лице доброжелательную улыбку, Сталин на прощание крепко пожал руку барону Маннергейму… Ну, что же, в Гатчину, так в Гатчину!

29(16) октября 1917 года. 14:00. Балтийское море. Госпитальное судно "Енисей".