Время своих войн-1

– Издеваешься?

– Вы тоже... как с дитем!

– А кто ты есть?..

В 90-е один дотошный корреспондент раскопал эту историю 60-х и какое-то время кормился ею, греша восклицаниями уже с шапок заголовков: "Мальчик, которого похитили инопланетяне!", "КГБ скрывает, что оно сделало с подростком, которого похищали инопланетяне!"

– Уйду я от вас!
– заявляет Сережа.

– Куда ты уйдешь?

– В клоуны! Тут либо цирк, либо церковь. Но церковь вы тоже опошлили, - с каким-то недетским сожалением произносит он.

Линия допроса постепенно определяется.

– Где и у кого нахватался?
– серьезнеет следователь.

Понимая, что всего этого ребенок мог нахвататься только от взрослых, и теперь необходимо вычислить этих взрослых и взять в разработку.

Методом пряника не получалось. Кнут же был отставлен из-за готовности мальчишки в любой момент завалиться в такой обморок, что вызванный врач только разводил руками. А ведь даже не угрожал ремнем, просто повысил голос.

"Дожил, бля! Я - подполковник!
– три войны!.. Особые дела! А чем на старости лет занимаюсь?"

Взрослые в этом кабинете, кроме достоверных сведений, которых от них всего лишь и добиваются, иногда стремятся выложить то, что от них хотят услышать, фантазии же ребенка на этот счет различимы и не нуждаются в перекрестной проверке - ошибается подполковник, поскольку не имел ранее дела с детдомовскими, да и вообще, по роду своей работы, детей в обработку ему еще брать не приходилось...

– Сбежал?

– Сбежал.

– Ищут?

– Ищут, - кивает Сергей.
– Но не сильно. Мы часто сбегаем.

– Почему?

– Потому что - воля!

Воля - слово серьезное, весомое. Полное значение понимают только те, кто осознал, что его пытаются воли лишить.

– Откуда тебе стало известно, что произойдет крушение поезда?

"От верблюда!" - хочется сказать Сереже, но благоразумно держит это при себе, потому что тут либо начнут допытываться, кто из его знакомых носит кличку "Верблюд", либо опять пойдут "не пряники", а всякий раз падать в обморок, не то, чтобы стыдно, а трудно. Организм не хочет подчиняться. И откуда знать, что крушение произойдет, если не знал этого едва ли до самого момента? Только этот дядька не верит, да и другие тоже...

– Мальчик с вами?

Женщина рассеянно оглянулась.

– Нет, я сам по себе!
– громко и независимо произнес мальчик и снова уставился в окно.

– Как так?
– растерялась проводника.

– Посадили и встретят, - заявил Сережа.
– Вот билет, мое место нижнее, но я поменяюсь.

– Да уж!
– сказала женщина.

– Что хотят делают!
– пожаловалась проводница.
– И не предупредили!

– Опаздывали!
– пояснил Сережа.
– Да мне не в первой, я часто в поезде катаюсь.

– Вижу! Присмотрите?
– попросила проводница женщину.

– Отчего не присмотреть, присмотрю - хороший мальчик.

Проводница собирала билеты в складную коричневую сумку с множеством карманчиков, тут же подписывая поверх - куму на какой станции сходить, а в отдельный листок - сколько чая принести.

– Вам лечь надо!
– сказал вдруг Сережа.

– Что?
– переспросила женщина.

– Всем лечь надо!
– упрямо сказал и насупился, словно прислушиваясь к чему-то.

– Почему?

– Я так чувствую!

– Странный мальчик, - сказал, молчавший до того старик.
– И знаете, пожалуй, я прилягу - не возражаете?
– спина что-то...

– Одеяла еще не разнесли, - растерянно сказала женщина.
– И подушки без наволочек.

– А мы так - пиджачок поверх. Не желаете?

– Нельзя так, папа! Метрики помнете!
– сказала женщина таким тоном, что Сережа тут же понял, что старик ей никакой ни папа, а какая-то другая родня. И то, что между ними давняя ссора, иначе зачем он к ней обращается на "вы" и даже старается держаться так, будто едва знакомы. Взрослые ругаться не умеют - поругавшись, они ссорятся надолго, и потом не знают как помириться.

– Всем надо лечь!
– закричал Сережа.

– Странный мальчик.

– Сейчас!

И лег прямо в проходе, ногами по направлению движения, потому что, откуда-то знал, что нужно лечь на пол, и сейчас это желание стало непреодолимым. Проводница, возвращаясь с билетами, склонилась над ним...

Дальше не помнит, но пахло жженой пластмассой, рваным перетертым металлом, мазутом камней, и еще сладким - кровью, калом, душным теплом разорванных тел...

Есть совпадения странные. Едва ли не мистические. Лешка, которого много позже, в иной взрослой жизни, прозовут Замполитом, бегал смотреть то крушение. Такие же как он, просачивались сквозь оцепление из дружинников, уверяя, что живут - "во-он в том доме!", топтались у подъезда, из которого, если подняться наверх, должно быть все видно, выгонялись сердитыми дворничихами. Запомнил не кореженные вагоны двух столкнувшихся составов - пассажирского и товарника, а озабоченную серьезную молчаливость взрослых. Еще взлохмаченного старика без ботинок и мальчику возле него с кровью на лбу и взрослым пиджаком на плечах.

– Уйди!
– сказал старик.

– Хорошо. Я уйду, - тут же согласился Сережа.
– Я потом приду. У меня, кроме вас, нет никого - я из детдома.

Откуда-то зная, что когда найдет старика, тот будет ему рад, потому как перед тем будет его искать, а сейчас надо оставить его со своим горем...

(Удивился бы Сергей-Извилина, узнав, что был в его роде такой Антон Кудеверский - знахарь, что родился в и поныне существующей, так и не сдавшейся, деревни Кудеверь? Что ушел он как-то вдоль реки заговаривать боль, править вывихнутое и не вернулся, остался там, где способности его признали, где понадобился. Беседовал с кем-то внутри себя, отыскивал утерянное и слыл ведуном, потому как иногда, на подступающую беду, мог заглядывать вперед и отводить... Сережа тоже слышит голоса, словно работает радио непрерывного вещания, но привык и не обращает внимания, тем более, что после многократных проверок убедился, голоса не отзываются и даже не реагируют на ситуацию - существуют сами по себе, и расслышать их более-менее отчетливо можно было только в состоянии покоя, едва ли не на грани сна, в остальное время это просто шум разговора, из которого лишь изредка можно выхватить отдельное слово, и по нему составить представление о теме беседы...)

90-е Сергей предчувствовал, но отвести не мог.

90-е - тот период жизни, который старательно замалчивался, а любые рассуждения на тему - "могли бы встрять, сделать так и так" - пресекались прямо на корню, безжалостно. Словно опоганились. Действительно, могли ведь, помянув известное трехсилие: "бога, душу, мать", напрячься во все жилы, поступить круто, быстро, безжалостно, по "адресу", но не поступили, не предугадали, не решились...

Хоть как быстро бегай, - говорили древние, - но если вовремя не выбежал...

Не всякий честь умеет снесть, иные брызгают на стороны, позже смотрят, вроде не много и брызгали, а чаша чести и совести суха и в трещинах, будто враз устарилась. Как так случилось? Когда?

В Тюмени в огороженном вольере, "ходил на медведя" с рогатиной и кинжалом "безработный" Миша-Беспредел, которому за это обещали 10 тысяч долларов. Однако, при расчете обманули, взяли большую часть за какой-то новый налог на предпринимательскую деятельность, и Михаилу, чтобы набрать необходимую сумму (знакомому на хирургическую операцию), пришлось "завалить" еще двоих, один из которых был и не медведь вовсе. Впрочем, новый бизнес это не остановило, скоро про те бои прознали осетины - народ в новейшие времена хотя и безденежный, но ко всякого рода проверкам на смелость, как и прежде на сердце горячий, азартный. Расценки сбили, поскольку готовы были со своими дедовскими кинжалами идти на медведя из простого интереса... По совести сказать, тех и других поредело, но сохранило устойчивый интерес к этим тюменским боям-забавам среди быстро пресыщающихся новобизнесменов и прочей чиновничьей сволочи высокого ранга.