Время таяния снегов

— Еще бы, — проговорил Кайон, — в воде был. Давай-ка немедленно раздевайся и иди в палатку. Мы с Сашей разведем костер и посушим твою одежду.

Ринтын скинул все мокрое и вошел в палатку. Он зажег свечку и бросился ничком на оленьи шкуры. В ушах все еще шумела вода, она булькала в его животе, во рту был горький и неприятный привкус.

Он слышал, как ребята за брезентовой палаткой рубили сухие жерди, предназначенные для устройства дополнительного вешала, но протестовать не было сил: ныло в животе, и все тело мелко дрожало от холода.

Затрещали дрова, и Кайон позвал Ринтына:

— Иди погрейся у костра!

Ринтын с трудом поднялся и вышел к пылающему костру. Рядом висели распяленные на палках его штаны, белье и ватная куртка.

— Становись сюда, — Саша показал на разостланные на гальке дерюжные мешки.

От пылающих жердей Ринтыну стало сразу тепло и перестало мутить. Он поворачивался то одной, то другой стороной к огню и хлопал себя по голому телу. Отогревшись, он уселся на мешки, поджав под себя ноги.

Кайон и Саша пристроились рядом.

— Ох, как я испугался, когда ты плюхнулся в воду, — проговорил Саша, даже сначала не сообразил, что надо тянуть веревку.

— А все-таки неприятная вещь — тонуть, — сказал Ринтын, — в воде совсем другим человеком становишься, совершенно беспомощным. Завидую людям, которые умеют плавать. Обязательно научусь при первой возможности.

— Мы до войны ездили на Финский залив купаться. Какие там есть чудесные места! Бродишь по колено в воде, уйдешь далеко от берега, а воды все по колено.

— Какое же это море? — разочарованно заметил Ринтын. — Вот здесь глубина так глубина.

— А при желании и в тундре ведь можно научиться купаться, то есть плавать, — сказал Кайон. — В середине лета бывает так жарко, что олени еле дышат. В небольших озерах вода становится достаточно теплой. Но что можно научиться плавать, мы этого не знали.

Голое тело Ринтына стало пощипывать. Сначала он не догадывался, в чем дело, но когда зуд стал нестерпимым, вскочил на ноги.

Оказывается, Саша положил под него мешки из-под соли!

— Эх ты, голова, — накинулся на Сашу Кайон, — тебя бы намазать солью! — И он притащил из палатки оленьи шкуры.

Под утро высохла одежда Ринтына, и ребята повеселели. А когда вытащили полную сеть рыбы, настроение окончательно поднялось.

34

Днем пришел Игорь Михайлович, и ребята все ему рассказали. Чтобы отвлечь внимание бригадира от потери деревянной лохани, Кайон красочно описал происшествие, не забыв упомянуть о мешках из-под соли, на которых сидел голый Ринтын.

Игорь Михайлович отнесся удивительно спокойно к пропаже инвентаря, но путешествие Ринтына на плоскодонной деревянной лохани вызвало у него гнев.

— Вы что, с ума сошли! — кричал он. — Так и утонуть можно. А я бы отвечал за вас.

— Как-нибудь сами бы могли ответить, — как бы про себя сказал обиженный Ринтын, — не маленькие.

— Если бы вы были маленькими, я бы не стал ругать вас, а отодрал за уши — и все. — От волнения у историка задергалась голова.

Он замолчал и отвернулся к морю. Когда дрожь унялась, он повернулся к ребятам и совсем другим голосом сказал:

— А все-таки вы молодцы. Дельные люди из вас выйдут…

35

Незаметно прошли три года. Последняя весна в Въэне началась внезапно. Сначала на лимане появились большее снежницы. Неосторожные пешеходы проваливались по пояс в рыхлый снег, под которым была талая вода. Солнце подолгу бродило по небу, и по вечерам на неоттаявшую часть лимана ложились голубые тени торосов.

Свежего снега давно уже не было, старый заноздрел и по утрам покрывался звонкой коркой, по которой хорошо скользили полозья зимних нарт. Караваны гусей тянулись к северу. Предприимчивые охотники промышляли больших длиннокрылых птиц и продавали их, сторонясь милиционера: по закону охота на этих гусей была запрещена.

Оттаял и больше не замерзал умывальник в общежитии. Рано утром веселое солнце будило ребят. Саша Гольцев по-прежнему делал по утрам зарядку. Повиснув на железном ломике, укрепленном на двух врытых в землю столбиках, он жмурился на солнце и говорил:

— Как на даче.

Приближались выпускные экзамены. Ринтын не выходил из библиотеки и заново штудировал учебники, решал задачи, запоминал хронологические таблицы, писал под диктовку Кайона. Занятия шли своим чередом, но теперь каждый еще и готовился к экзаменам.

Из Ленинграда пришло официальное известие, что в 1948 учебном году при Ленинградском ордена Ленина университете имени Жданова — так было написано в бумаге — открывается северный факультет. При факультете предполагались отделения лингвистическое, литературоведческое, историческое и экономико-географическое.

Ринтын, порывшись в библиотеке, быстро уяснил, что же именно значит лингвистическое отделение, и уже в мыслях видел себя студентом университета, роющимся в пыльных залежах толстых книг, написанных на самых различных языках.

Кайон мечтал попасть на историческое отделение.

— Ты знаешь, какое это великое дело — быть историком! Всю жизнь человеческого общества будешь знать от самого начала. Обязательно займусь историей родной Чукотки от самых древнейших времен.

Саша Гольцев не принимал участия в этих разговорах, пока однажды Ринтын, озадаченный молчанием товарища, не спросил его, кем он все-таки хочет стать.

— Кем решил, тем и буду — учителем, — спокойно ответил Саша, — и буду учительствовать на Чукотке.

При этих словах Кайон развел руками.

— Выходит, Ринтын, мы с тобой уедем дальше учиться в Ленинград, а Саша будет учительствовать здесь…

Кайон где-то разузнал, что для того чтобы поехать из педучилища в высшее учебное заведение, надо попасть в какое-то пятипроцентное число отличников. Это известие еще больше подхлестнуло ребят и заставляло заниматься даже по ночам.

На высоком берегу в протаявшей ложбине Ринтын и Кайон лежали с развернутыми книгами и тетрадями. Был отлив. По лиману в открытое море неслись одинокие льдины, и взор Ринтына больше следил за ними, чем обращался к книге. Легкие облака висели высоко в небе, и, если подолгу смотреть на них, казалось, что сам плывешь между небом и землей и ветер несет тебя далеко, в неведомые края.