Время таяния снегов

– Как будто ничего,– сказал Кайон, критически оглядев работу товарища.

– Болван! – выругался Ринтын.– Встань посреди комнаты и там стой.

Вошел Василий Львович, держа в руках бутылки. Он посмотрел на Кайона.

– Что же ты стоишь? Садись. Вот сюда, на диван.

Кайон осторожно сел на диван. Василий Львович поставил бутылки и… уселся на тот же самый стул, с пирогом.

– Черт возьми! Что такое? – испуганно проговорил Василий Львович, вскакивая.– На пирог сел!

– Я только что тоже там сидел,– признался Кайон.

– Его надо съесть,– предложил Ринтын.

– Это мысль! – обрадовался Василий Львович и водрузил на стол изуродованный пирог. Он разрезал его ножом и подал каждому по огромному куску.

Вошла жена Василия Львовича с блюдом и ужаснулась:

– Что вы делаете?

– Ириночка, мы же проголодались,– подмигнув ребятам, сказал Василий Львович.– Ах, какой вкусный пирог! Познакомься: Ринтын, мой улакский ученик… Кайон. Он, правда, у меня не учился, но будет.

Ирина Дмитриевна с любопытством всматривалась в лица ребят и приветливо улыбалась. Она была большая, наверно, очень сильная женщина. С широкой спиной, на которой хорошо и удобно носить кожаный мешок с моржовым жиром.

Василий Львович разлил по стаканам вино, поднялся и торжественно сказал:

– Дорогие мои друзья! Насколько мне известно, именно вы – первые чукчи, которые поступают в университет. Помнишь, Ринтын, мое напутственное слово, когда ты пришел в первый класс?

– Я помню,– ответил Ринтын.– Вы тогда сказали: “Мои маленькие друзья, сегодня вы впервые пришли в школу. Я надеюсь, что среди вас нет лентяев. Ведь каждый из вас мечтает стать настоящим охотником. Но чтобы стать им, нужны терпение и упорство. Без этого невозможна и охота за знаниями. Чукчи – народ талантливый. Загляните каждый в свою ярангу – и вы найдете там творения умелых рук. Посмотрите на сумку того мальчика…” – Ринтын сделал паузу и улыбнулся: – Василий Львович, вы тогда показали на мою сумку… “Эту вещь мог сделать только настоящий художник…” Когда я вернулся домой и рассказывал о первом школьном дне, бабушка Гивынэ радовалась, что вы назвали ее художником.

Василий Львович взволнованно слушал. Он подошел к Ринтыну и обнял его.

– Спасибо, Ринтын, не забыл мои слова.

Ужин проходил весело, непринужденно. Вспоминали чукотскую жизнь, старых знакомых, разные случаи из школьной жизни.

Кайон рассказывал Ирине Дмитриевне, которая никогда не была на Чукотке, о своей школе:

– Наша школа помещалась в круглом домике. Это сооружение, внешне похожее на ярангу, внутри было разделено на три комнаты – в одной жил учитель, в других находились классы – первый и третий, второй и четвертый. На все четыре класса был один учитель. Ничего, учились. Считали, что так и должно быть, и этот маленький круглый домик, похожий на ярангу, действительно самое красивое здание, какое только можно придумать для Чукотки,

Ринтын не сводил глаз с книжной полки.

Василий Львович это заметил и сказал:

– Чукчи – народ известный в литературе.

Он достал с полки несколько небольших томиков.

– О вашем народе писал Тан-Богораз. Вот эту книгу написал польский писатель, который бывал в ваших краях, Вацлав Серошевский… А нынче вышла отличная книга моего знакомого, бывшего учителя Лаврентьевской культбазы, Семена Зернова – “Человек уходит в море”… Ну, а следующие книги о вашем народе уже надо ждать от вас, Ринтын и Кайон.

Василий Львович и Ирина Дмитриевна провожали ребят до трамвайной остановки. Вечерний город переливался разноцветными огнями. В вышине сияли окна домов, ветер нес запахи перегара бензина.

На прощание Василий Львович сказал:

– Вы теперь знаете дорогу в наш дом. Приходите в любое время, когда вам нужно, с делом и без дела. Наш дом – это ваш дом.

В переполненном трамвае Кайон задумчиво сказал Ринтыну:

– Хороший был у тебя учитель. Вот сейчас посидели у него, как будто съездили на Чукотку.

Поздно вечером Ринтын сел писать письмо в родной Улак, дяде Кмолю. Он описал все долгое путешествие от Въэна до Москвы, стараясь не пропустить никаких подробностей. Он знал, что письмо будут читать многие, и хотел, чтобы каждый читатель мог найти интересные для себя сведения.

“…наконец-то я добрался до той высшей школы,– писал Ринтын,– куда вы меня всем колхозом снаряжали. Плыли мы на пароходе, потом ехали по железной дороге. Кукы может быть спокоен: дорога действительно железная, и никакого обмана нет. Поезд – это множество вагонов-домиков на колесах. Тащит их паровоз, очень сильная машина. Много леса. Деревьев тут столько, как травы в тундре. Может быть, даже и больше. В Москве мы, как наказывали земляки, первым делом пошли на Красную площадь. Там очень красиво. В Ленинград приехали поздно вечером, ночевали на берегу реки, обложенной каменными берегами. Тепло было. Хорошо. Мне здесь нравится, хотя тоскливо оттого, что еще пять лет я не смогу приехать на Чукотку. Если увидите маму, пусть она мне напишет…”

3

Ринтын долго не мог уснуть. Завтра первый день его студенческой жизни. Он уже привыкал к новому дому, который станет ему родным на долгие пять лет, познакомился со своими однокурсниками.

По сравнению с некоторыми народностями Севера чукчей можно было бы по численности отнести к великим нациям. Ломи Торотин, стройный и очень спокойный паренек, представлял в университете нганасан – народность, насчитывающую всего лишь несколько сот человек на полуострове Таймыр. Ринтын и раньше слышал об эвенках, ненцах, нанайцах, саамах, нивхах, юкагирах… Кучерявый, веселый фронтовик Михаил Маликов по национальности оказался селькупом. Этот маленький народ жил на Енисее, по соседству с кетами, и родословную свою тянул из далеких глубин веков, с Междуречья, из колыбели человеческой истории.

Кайон и Ринтын раздобыли у соседей утюг и весь вечер разглаживали и чистили костюмы. Кайон записался на историческое отделение северного факультета, а Ринтын на филологическое. В первый день у Ринтына должны были быть лекции – история освоения Советской Арктики, вводная лекция по советской литературе, введение в общее языкознание.

– Предметы-то какие! – уважительно сказал Кайон, ознакомившись со своим расписанием, которое включало курсы археографии, источниковедения, археологии.

Одно звучание этих слов доставляло Кайону большое удовольствие. Он сказал Ринтыну:

– Теперь я понимаю, почему ты так рвался именно в Ленинградский университет. Действительно храм науки.

Ринтын проснулся на рассвете и больше не мог уснуть. Товарищи по комнате еще спали. Ринтын прислушался. Звенели первые трамваи, далеко-далеко трубил пароход. Ринтын осторожно спустил ноги на пол и босиком подошел к тумбочке Иржи, на которой лежали часы со светящимися стрелками. Было начало седьмого. Поворочавшись еще немного в постели, Ринтын встал, оделся и пошел умываться. Вернувшись, он застал Кайона сидящим на кровати.

– Еще рано,– сказал он другу.– Можешь спать.

– А ты чего? – шепотом спросил Кайон.

– А я больше не могу спать.

– И я.

Ринтын подсел к Кайону. Тот задумчиво сказал:

– Вот мы и добрались до самой высшей школы. Иногда не верится. Кажется, проснешься – и ничего такого нет.

Ринтыну вспомнился первый школьный день в родном Улаке. Как он умывался, пробив ковшиком замерзшую в ведре воду, как собирал сумку, сшитую бабушкой Гивынэ из нерпичьей кожи, украшенной вышивкой из разноцветного бисера и белого оленьего волоса. Холодное осеннее солнце ослепительно било в глаза, отражалось в замерзших лужах, блестело на опушенных инеем моржовых покрышках яранг. Вспоминал первых учителей – Ивана Ивановича Татро, Василия Львовича, Зою Герасимовну… Анатолия Федоровича и его жену радистку Лену, работников полярной станции. Анатолий Федорович даже породнился с ним, отдав ему свое имя, и Ринтын теперь не просто Ринтын, а Анатолий Федорович Ринтын, как об этом написано в новеньком студенческом билете.