Время Тьмы

Сверкнула внезапная короткая вспышка маленьких золотых искр, и пополз резкий сладкий запах горящих сухих листьев. Руди все еще отрешенно наклонился вперед, спокойный, немного удивляясь, не было ли это галлюцинацией, но все же уверенный, что нет, положил один трут, потом другой в огонь, настоящий огонь там, где раньше его не было. Свет быстро распространился по комнате, отбросив веселые тени через его лицо и отплясывая сверкающую сумасшедшую жигу триумфа, отразившуюся в маленьких точках света в глазах Альды, когда она молча приносила новые толстые поленья.

И потом это ошарашило его, как удар дубины. «Я сделал это, – дошло до него, – я сделал это!» Жар обжигал его дрожащие пальцы и протекал в холодную плоть ладоней и лица. Ветер, так зловеще шелестевший за дверью, задрожал, потом ослабел и исчез, и снаружи землянки настала жуткая тишина, нарушаемая лишь слабой дробью стихающего дождя.

Сознание Руди рокотало, как гром, в триумфальном бушевании. Казалось, часть его души кричала: «Я сделал это! Я вызвал огонь, и огонь пришел», – а другая говорила: «Я не мог сделать этого». Но реальней, чем что бы то ни было, глубже, в самом его сердце, было только спокойное знание, чистое и маленькое, как огонек, – он вспоминал о той первой вспышке пламени в сухих листьях и понимал, что смог это сделать только он.

Потом Руди взглянул вверх и встретил полные ужаса глаза Альды. Они были дикими от страха, страха с примесью истерии, облегчения и суеверного ужаса, боязни Тьмы, огня и его. Он видел отражающуюся в ее глазах свою новообретенную мощь, чужую, чуждую и невероятную для других.

Она не могла спросить, а он не мог ответить, и с минуту они лишь смотрели друг на друга в свете костра, как раньше они смотрели, потрясенные обоюдным осознанием своей страсти. Потом с рыданием, которое, казалось, исторгнет ее душу из тела, она бросилась в его объятия, дико плача, вцепившись в него, словно он был последней надеждой всей ее жизни. Магия, ужас и смерть отступили, напряжение схлынуло с почти физическим шоком, и он сжал хрупкую девушку в объятиях, которые, казалось, раздавят их, и зарылся лицом в ее черные волосы. Отчаянно они отдались любви на своих плащах, разложенных на полу, а огонь отбрасывал пляску их теней на низкие стропила.

Потом Альда спала, ее страх выплеснулся в страсти, а Руди лежал без сна, меч рядом с рукой, глядя на огонь и позволяя мыслям о прошлом и будущем течь своим чередом, пока дождь снаружи не прекратился и наступил рассвет.

– Думаешь, это бой? – кричал Гнифт голосом, режущим, как лезвие его зазубренного меча. – Бей его! БЕЙ ЕГО! – Ледяной Сокол с восемнадцатидюймовой палкой осторожно сделал ложный выпад в сторону своего противника, массивного стражника, вооруженного трехфутовым расщепленным бамбуком, который пускал кровь не хуже стали.

Лицо и руки капитана были в его отметинах; Руди, сидевший в стороне, поежился. Джил, как он заметил, смотрела с возбужденным интересом. Она выглядела, будто уже приняла участие в этой игре, и ей досталось больше всех.

Упрямство беспредельное, думал он, они убьют ее прежде, чем она откажется от этой службы.

Гнифт кричал:

– Нападай на него, ты, хныкающий трус! Нечего заниматься с ним любовью!

Великан сделал выпад, и Ледяной Сокол вышел из круга. Разъяренный Гнифт шагнул вперед под арку их деревянных мечей, схватил за черную тунику капитана и толкнул его вперед в схватку. Результат был кровавым, болезненным и изнурительным для обоих бойцов.

Руди задумчиво сказал:

– Однажды кто-то пырнет этого маленького ублюдка.

– Гнифта? – Джил подняла разбитую бровь в веселом удивлении. – Не так кровожадно, Руди.

Руди вспомнил, как видел Гнифта, бранившегося с Томеком Тиркенсоном, огромным наместником Геттлсанда, вчера вечером примерно в это время на исходе дня после долгого марша. Может, Джил была права.

Они смотрели, сидя бок о бок на грунтовой площади у импровизированной тренировочной арены. Лагерь вокруг них в очередной раз устраивался на ночь. Скоро настанет время получать пайки и разводить сторожевые костры.

Руди заметил, что Джил выглядела вымотанной и измученной: тонкая, почти бесполая тень с огромной спутанной гривой черных волос. Он знал, что вдобавок к маршу и караулам она по ночам тренировалась сама, на голодном пайке, с ноющей, полузажившей раненой рукой, словно сознательно доводя себя до изнурения.

Ветер дул с гор и омывал лагерь, как наступающий поток. Утесы теперь возвышались над ним, грандиозно близкие, затемняя западное небо. В то утро они миновали перекрестки, которые охраняли потрескавшиеся каменные кресты, и побрели по большой дороге, ведущей на Перевал Сарда. Тут было холоднее и безлюднее.

Смеркалось. Ледяной Сокол отбивался, отступая под размашистыми ударами меча своего противника. Пот градом катился по его лицу, белому в обрамлении волос цвета слоновой кости, его глаза выражали отчаяние от изнурения.

Бранясь, изрыгая проклятия, Гнифт кружил вокруг бойцов, под конец легко ступил за капитана и ловкой подножкой сбил его с ног. Ледяной Сокол упал, противник обрушился на него, как неумолимая смерть. Последовало молниеносное движение. Молодой человек вскочил под взмахом длинного меча и резко ударил стражника, превратив выпад в круговой бросок, его противник рухнул плашмя на спину в грязь. Ледяной Сокол подобрал оба меча и поднялся на ноги, тяжело дыша. Здоровяк лежал на земле, пыхтя и ругаясь. Гнифт кричал:

– Если ты свалил своего противника, мало отнять его меч и стоять, как дурак. Если ты это сделаешь...

Руди, на которого последний маневр произвел сильнейшее впечатление, прошептал:

– Все воины должны уметь это? Я имею в виду гвардию Алвира и войска Церкви?

– В основном да, – заметил рядом с ним тихий голос Ингольда. – Гнифт строже, чем другие, и стража славится тем, что имеет лучшего инструктора на Западе Мира. Конечно, для разных стилей боя разные методы. В Алкетче, например, они тренируют свою знаменитую кавалерию, приковав раба за запястье к железному столбу в центре зала, дают ему меч в свободную руку, и кавалеристы отрабатывают на нем в конном строю сабельную атаку.

– Откуда же они берут столько людей? – полюбопытствовал Руди. – Кто-то советовал мне никогда не посещать Алкетч.

Джил скользнула взглядом со старого следа кандалов по запястью колдуна на его спокойное лицо и сказала:

– Кто-то однажды говорил мне, что вы были рабом в Алкетче.

– Да? – глаза Ингольда блеснули. – Да, я был рабом и вообще много чем занимался в течение своей долгой, но никчемной жизни. Руди, если ты можешь уделить мне минутку, я бы хотел поговорить с тобой наедине.

Он поднялся и пошел через освещенный оранжевым светом лагерь, Руди последовал за ним. Они прошли мимо стоящих вдалеке повозок Алвира, Руди разглядел мрачные знамена Дома Дейра и понял, что Минальда со своим сыном находится здесь же.

Он едва перекинулся словом с Альдой в течение дня. Она отворачивалась, молчаливая и застенчивая, как бы отстраняясь от разрушительной близости последней ночи. Руди был в замешательстве, но не больше – она отдалась ему в страсти, которая последовала за напряжением и ужасом, такие вещи могли совсем по-другому выглядеть с наступлением утра. Это было, возможно, горе от смерти Медды, хотя Альда не могла не знать после того, как стражники привели несчастную спотыкающуюся зомби, которая была ее преданнейшим другом в лагере, что не было никакой возможности взять ее с караваном. Это мог быть стыд, и если не за близость, так за невольную измену Королю. Руди уже задумывался над этим. Альда редко говорила об Элдоре и заметно краснела при упоминании его имени. Кроме того, это мог быть стыд просто за то, что она переспала с простолюдином, – хотя, судя по историческим свидетельствам, походя упомянутым Джил, это не совсем волновало женщин королевской крови – или, скорее всего, страх и своего рода отвращение от того, что она спала с колдуном. Альда была послушной и преданной дочерью Церкви. Руди помнил ее полный благоговения и ужаса взгляд через новый блеск огня.