Время убивать

— Чем она сейчас занимается?

— Учится в Колумбийском университете. Изучает психологию. Она хочет посвятить себя работе с умственно отсталыми детьми.

— Сколько ей, двадцать один?

— В прошлом месяце стукнуло двадцать два. Когда произошел несчастный случай, ей было всего девятнадцать.

— Она живет где-нибудь здесь, в отдельной квартире?

— Да, верно. А почему вы об этом спрашиваете?

— Просто так. Стало быть, с ней все в порядке?

— Как и со всеми моими детьми, Скаддер. Просто у нее был трудный период, который продолжался год-два. — Его глаза вдруг сфокусировались на мне. — Как долго еще мне придется платить за ее ошибку? Хотел бы я это знать.

— Не сомневаюсь, что хотели бы.

— Ну?..

— Насколько плотно вы сидели на крючке у Джаблона?

— Не понимаю.

— Сколько вы ему платили?

— Я думал, он был вашим партнером.

— Это было довольно свободное партнерство… Так сколько же?

Он помолчал, затем пожал плечами.

— Когда он пришел в первый раз, я отвалил ему пять тысяч долларов, полагая, что этим он и ограничится.

— Так никогда не бывает.

— Я скоро это понял… Немного погодя он заявился опять — и снова потребовал денег. В конце концов мы договорились о ежемесячных выплатах.

— Сколько же?

— Две тысячи долларов в месяц.

— Думаю, для вас не слишком накладно.

— Как сказать. — Он позволил себе еле заметно улыбнуться. — Я надеялся, что найду способ уменьшить эту сумму. Или каким-то образом смогу компенсировать ее, увеличив свои расценки.

— И вы что-нибудь придумали?

— Нет. Странная у нас беседа, — вдруг сказал он. — Что-то тут не так. Вы не похожи на шантажиста.

— Почему?

— Не знаю. Тот человек был скользким типом. Хитрым, расчетливым. Вы тоже что-то прикидываете, но совсем не так, как он.

— У разных людей — разный подход.

Он встал.

— Я не собираюсь платить вам целую вечность, — внезапно заявил он. — Я устал жить, чувствуя, что надо мной занесен меч. Почему, черт побери, на меня свалилась такая напасть?!

— Мы что-нибудь придумаем.

— Я не хочу, чтобы из-за вас жизнь моей дочери пошла кувырком! Но я не могу допустить, чтобы из меня высосали всю кровь.

Я поднял свой серебряный доллар и кинул его в карман. Я не мог заставить себя поверить, что именно он прикончил Орла-Решку, но в то же время я не мог исключить и такую возможность. Однако роль, которую я вынужден был играть, мне уже порядком надоела. Я отодвинул кресло и встал.

— Итак, что скажете? — спросил Прагер, видя, что я собрался уходить.

— Я свяжусь с вами.

— Сколько же мне теперь придется платить?

— Пока не знаю.

— Я буду давать вам столько же, сколько ему. Ни долларом больше!

— И как долго вы намерены мне платить?

— Я вас не понимаю.

— Может быть, я найду решение, которое устроит нас обоих, — сказал я. — Тогда я сообщу вам об этом.

— Если вы захотите, чтобы я расплатился с вами одной круглой суммой, могу ли я рассчитывать, что это будет в последний раз?

— Об этом нам и предстоит договориться, — сказал я. — Ждите, я позвоню.

Глава пятая

Я условился встретиться с Беверли Этридж в баре гостиницы «Пьер» в семь вечера. Покинув офис Прагера, я забрел в другой бар, на Мэдисон-авеню. Оказалось, это любимое место сбора рекламных агентов. Гвалт стоял просто оглушительный, возбужденные голоса действовали на нервы. Я выпил пару порций бурбона и ушел.

Проходя по Пятой авеню, я вошел в Собор Святого Фомы и уселся на скамью. Я стал часто заходить в церкви после того, как снял форму полицейского и уехал от Аниты и сыновей. Не знаю, почему меня так влечет именно в храмы. Может, потому, что в Нью-Йорке, пожалуй, только в них можно спокойно предаваться размышлениям. Однако я совсем не уверен, что в одном этом заключается их привлекательность. Можно было бы предположить, что в Божьи храмы меня приводят какие-то духовные искания, но я даже не представляю себе, в чем они могут состоять, эти искания. Ведь я не молюсь, приходя в собор. И еще: я не верю ни в Бога, ни в черта.

И все же, по-моему, нет более подходящих мест для глубоких раздумий. Я сидел в Соборе Святого Фомы и размышлял о Генри Прагере. Но эти мысли не привели ни к каким определенным выводам. Будь у него менее сдержанное, более выразительное лицо, может быть, мне и удалось бы уловить что-нибудь. Но он ничем не выдал своих мыслей. Конечно, если у него хватило ума разделаться с Орлом-Решкой, хотя тот и был начеку, он, несомненно, сделает все, чтобы не дать ни малейшего повода для подозрений.

Мне было нелегко представить его в роли убийцы. Но и вообразить Прагера покорной жертвой шантажа тоже было трудно. Судя по всему, ему не приходило в голову, а я не тот человек, кто стал бы ему это говорить, что он давно мог послать Орла-Решку со всем его «компроматом» куда подальше.

Вряд ли сейчас кто-нибудь стал бы заниматься его делом, в то время как кругом тратится пропасть денег на замазывание куда более серьезных преступлений. Прошло уже несколько лет с тех пор, как его дочь совершила наезд на мальчика. Конечно, какой-нибудь строгий прокурор, получив досье Орла-Решки, мог бы потребовать для нее наказания, но наиболее вероятным исходом дела было бы обвинение в непреднамеренном убийстве и условное осуждение. Словом, теперь ни ему, ни ей ничто не угрожало. Если бы газеты даже раздули этот случай, скандал вряд ли мог повредить его бизнесу или разрушить жизнь его дочери.

В сущности, у Прагера не было достаточно веских оснований, чтобы откупаться от Орла-Решки, а тем более — убивать его. Если, конечно, за всем этим не крылось что-то куда более важное.

Итак, их было трое: Прагер, Этридж и Хьюзендаль. И все они платили достаточно большие суммы Орлу-Решке, чтобы тот молчал, пока один из них не решил заставить его замолчать навсегда. Мне оставалось лишь выяснить, кто именно это сделал.

Признаться, распутывать этот узел у меня не было особого желания по двум причинам. Прежде всего я не мог вести расследование столь же эффективно, как полиция. Достаточно мне было положить конверт Орла-Решки на стол хорошего сыщика из отдела по расследованию убийств, и дело пошло бы куда быстрее. Время смерти, несомненно, было бы установлено точно; я знал его лишь приблизительно, со слов Келера. Полицейские могли бы проверить алиби всей троицы. Могли бы провести допросы с пристрастием, а этого, глядишь, оказалось бы вполне достаточно для выявления преступника.

Смущало меня только одно: убийца, конечно, угодил бы за решетку, но и двое других оказались бы пострадавшими. Их репутация тоже была бы запятнана. Тем не менее я был очень близок к тому, чтобы передать конверт полиции. В конце концов они все-таки не были святыми. Девушка, совершившая наезд и удравшая с места преступления; бывшая уличная девка, отбывавшая, пусть небольшой, но все же срок в тюрьме, и омерзительный извращенец. Но Орел-Решка, руководствуясь своим особым кодексом чести, считал, что не имеет права вредить тем, кто честно купил его молчание. За исключением, естественно, убийцы. С другой стороны, у меня-то не было никаких обязательств перед ними!