Времяточец: Откровение
Шрифт:
Как верно подметили поэты многих культур, он окружал сферу вселенной, а значит, и Доктора. Он проглотил собственный хвост, бесконечно питаясь самим собой. Он был всем, что было и что будет. Сражаться с ним было всё равно, что воевать с закономерностью, кричать навстречу шторму. В его чешуе отражался свет космоса и все его крохотные войны.
Но в этой концепции, в этой величественной поэме окружения, всё ещё сияла одна жизнь. Очевидно. Времяточец был такой же частью жизни, как дыхание или кровь. Он был тем, на что орали коты августовскими ночами, за чем кайрили следили на небесах своих снов, о чём младенцы думали во время
Жизнь была короткая и в то же время бесконечная. Катака знавала и любовь, и жалость, и смех. Доктор просто предстал перед ней, и она увидела в нём то, чем её механическая форма не могла быть. Она согласилась.
Она хотела домой.
Времяточец почувствовал, что его суть растворяется, вычислил приближающийся факт растворения. Голова отпрянула от своего хвоста, с рёвом бросилась к Доктору, пустив волну, нарушившую эволюцию целых скоплений галактик.
Они воевали в биологии, поэзии и астрономии тысяч рас, звёздный мужчина сражался со змеем.
Как говорят сказители, Змей был готов схватить шею мужчины.
И тогда мужчина улыбнулся.
Саул смеялся.
— В чём дело, Саул? — встревоженно посмотрел вверх преподобный Трэло.
Питера и Эмили этот смех тоже насторожил. Они с тревогой смотрели на тело Эйс, ожидая, что что-нибудь произойдёт.
— Я не знаю, — смеялся Саул. — Просто мне пришло в голову, что вселенная такая смешная!
Питер повертел пальцем у виска, а затем с удивлением увидел, что его жена тоже смеётся.
— Да, — хохотала она. — Я понимаю, о чём ты. Это просто чудо, как будто весь мир ушёл на каникулы.
Трэло тоже не выдержал и улыбнулся. Малыш в его руках начал размахивать ручкой, впервые начав по-настоящему двигаться. Одним пальцем он словно указывал на что-то.
— И что же ты хочешь нам сказать? — спросил викарий.
Внезапно вспыхнул цвет, раздался звук за пределами звука. Эмили успела раскрыть рот, а Питер — прижать ребёнка к груди. Огромная сила сотрясла церковь. Трэло, хотя позже он в этом и не признался бы, в этот момент был готов поклясться, что услышал голос, старый и ужасный, эхом разносившийся по коридорам со времён до начала самого времени.
— Возвращайся домой! — сказал голос.
С рёвом отхлынувшей волны в церковь ворвался солнечный свет. Настоящий зимний солнечный свет, рассеянный далёкими облаками и снегом в воздухе. Хор грачей и хлопанье их крыльев зашумел на соседних деревьях, и Саул закричал во весь голос:
— Дома! Мы вернулись домой!
Питер и Эмили обняли друг друга, Трэло опустился на колени, благодаря своего Господа. Силой Саула двери распахнулись, и в церковь вошёл поток морозного воздуха.
Был конец дня, и в небольшой долине под холмом, на котором стояла церковь святого Христофора, в деревне Челдон Боннифейс кипела жизнь. Из печных труб поднимался дым, холодный ветер доносил голоса игравших детей и собачий лай.
— Но как? — вскрикнул Саул. — Я же видел, как тут всё разрушилось! Я видел!
— Смотрите! — вскрикнула Эмили и бросилась туда, где лежала Эйс.
Девушка шевелилась, она поднесла руки к лицу. Она резко встала и осмотрелась.
— Доктор? — спросила она.
Эмили вдруг обняла её, и Эйс тоже обняла женщину.
— Вы пришли спасать меня, — ахнула Эйс. — Он таки сделал это, старый дурак. Он пожертвовал собой, чтобы вернуть
меня!Секунду обе женщины стояли и смотрели друг на друга. Затем они обе всхлипнули и снова обнялись. Их тихий плач начал перемежаться захлёбывающимся смехом.
Питер хотел что-то сказать, но, приложив руку к щеке, обнаружил, что он тоже бесконтрольно всхлипывает. Он сел рядом с женщинами и обнял их обеих.
Трэло стоял чуть в стороне, мысленно обнимая Саула. В течение нескольких секунд не было слышно ничего, кроме слёз благодарности.
— Страх всех нас делает спутниками, — прошептал он через какое-то время.
Вся вселенная. С такого расстояния она кажется такой спокойной.
Внутри этой сферы были битвы, конфликты, яркие приключения. Здесь, в пространстве за пределами звёзд, теперь были только мир и спокойствие.
Если он вернётся, ему снова придётся сражаться.
Он мог остаться здесь, наедине с космосом, не сталкиваясь с ним на уровне индивидуумов. Он мог сохранить это отстранённое ощущение масштаба, наслаждаться настоящим спокойствием.
Единство и спокойствие или конфликт и боль.
Доктор посмотрел на звёзды и вздохнул.
Что же, боль так боль.
— Его больше нет, — Эйс утёрла лицо рукавом. — Но ничего, это ничего. Он прикончил Времяточца… Наверное.
— Мы многим ему обязаны, — сказал хоровой голос Саула. — Я проверил вещание и, похоже, что взрыва, который уничтожил деревню, никогда не было.
— Какого взрыва? — спросила Эйс.
— Вот именно, — ответил Саул.
— Я должен написать статью для Королевского Общества, — пробормотал Питер. — Всё, что с нами произошло, всё это… — он размахивал руками.
— Нет, дорогой, — тихо сказала Эмили, всё ещё обнимая одной рукой Эйс. — Они тебя в дурдом отправят. Лучше я напишу роман.
— Что может быть лучше дома, — вздохнула Эйс, похлопала Эмили по руке, высвободилась из её объятий и пошла к дверям. Она выглянула наружу. Её прошлое вернулось, в полной сохранности, превосходный каталог приятных воспоминаний, людей и мест. — Так, во всяком случае, говорят. И это правда. Может быть, есть места и получше, но нигде больше так не пахнет, не чувствуется так…
— Я так с ним толком и не познакомилась, — Эмили подошла к ней ближе. — Но Доктор произвёл впечатление хорошего человека.
— Да, вот этого он тоже так и не понял, — Эйс наблюдала за голубем, севшим на могильную плиту на погосте. — Он очень хорошо знал, что такое хорошо, но никогда не понимал, что такое быть человеком. Я не знаю, почему я сейчас такая счастливая. Может быть, через несколько дней я начну плакать?
— Может быть, — улыбнулась Эмили. — Но у меня такое чувство, что он всё ещё где-то там.
Эйс смотрела на надвигающуюся дымку, щурясь против низкого зимнего солнца.
— Где-то…
Она услышала знакомый звук, далёкий, как звуки на пороге сна. Может быть, это было всего лишь воспоминание, но оно столько для неё значило. Оно означало свободу и любовь, распространяющуюся на чужих, на аутсайдеров и на угнетённых. Этот звук не терпел ненависть и насилие, но не мог молчать перед лицом зла. Вот почему он звучал, прорывался сквозь время. Эйс казалось, что этот завывающий скрежет приносит откуда-то издалека рождественский ветер, он был словно легенда, такая же глупая и сильная, как Санта Клаус.