Врезано в плоть

Триш кивнула:

– Охотники нашли нас после рассвета. Мы по-прежнему оставались в лагере. Оба в шоке. Они рассказали, что когда человек превращается в оборотня, то становится неразумным зверем, которым движут только голод, ненависть и ярость. Но какая-то бессознательная часть побуждает их нападать на тех, кого они считают угрозой или на кого затаили злость, – она натянуто улыбнулась. – Тетя и дядя расстались не особенно дружелюбно, – улыбка исчезла. – Пить охота. Хотите пить, мальчики?

Братья помотали головами. Триш подошла к раковине, наполнила стакан водой из крана и выпила ее залпом. Потом поставила пустой стакан в раковину, облокотилась на нее, скрестив руки, и продолжала:

– Папа сначала не поверил охотникам. А кто бы поверил? Но они убедили его, что говорят правду и посоветовали ничего не говорить полиции про оборотня. Он согласился. Тогда они притащили в лагерь тетино тело и сделали так, чтобы оно тоже выглядело, будто на нее напало животное. Мы с папой отошли в сторону. После того, что случилось с мамой и Райаном, это было последнее, что мы хотели видеть. Потом охотники пожелали нам удачи и ушли. Мы сели в пикап и поехали в город, чтобы рассказать о смертях. Следующие несколько дней были, как вы можете себе представить, ужасными. Папа сказал полицейским, что тетя отправилась с нами в поход в последней попытке исправить брак. Сказал, что взял меня на ночную прогулку, чтобы вместе посмотреть на рассвет, пока остальные спят. Сказал, что когда мы вернулись, все уже были мертвы, так что мы запрыгнули в машину и помчались в город. Полиция сначала подозревала в убийствах папу и, наверное, все закончилось бы плохо, если б я не подтвердила историю. После того, как мы всех похоронили, к нам заехали охотники узнать, как дела. Папа завалил их вопросами. Каково это быть охотником. Сколько чудовищ на самом деле реальны. А еще как стать охотником. Но охотники отлично понимали, что папа – пусть даже переполненный горем и злостью – слишком мягок, чтобы последовать их примеру. Но так как он преподавал искусство в колледже, у них появилась идея. Они сказали, что в их работе очень нужны правдоподобные документы и удостоверения личности. Слово «подделка» они не упоминали, наверное, потому, что я тогда не отлипала от папы, и они не хотели выглядеть передо мной преступниками. Охотники сказали, что сейчас трудно найти того, кто таким занимается, да еще делает это правильно. Вот так папа начал работать в – как он это называет – «охотничьей поддержке».

Триш сглотнула:

– Все еще пить хочется. Наверное, наговорила много, – и снова принялась набирать воду в стакан.

Сэму было ее жалко, но он не знал, что можно сказать или сделать. У него самого в раннем детстве умерла мама, так что он сочувствовал Триш, но нельзя сказать, чтобы разделял ее потерю. Он не помнил маму, а Триш было девять. Так что смерть матери, должно быть, потрясла ее намного сильнее, чем Сэм мог представить. Но он завидовал ей. Она хотя бы девять лет провела с мамой. У нее были совместные фото, может быть даже видео. Она могла посмотреть их и знать, как звучал мамин голос, как она двигалась, как улыбалась. У Триш осталась память. У Сэма не осталось совсем ничего.

Триш стояла к ним спиной, когда стакан внезапно разлетелся у нее в руке.

– Я знаю, о чем ты думаешь, Сэм, – ее голос изменился, стал более низким и глубоким. – Ты завидуешь мне. Думаешь, тебе хуже, потому что твоя мама умерла, когда ты был младенцем. И знаешь что? Это меня злит.

Триш повернулась. Ее глаза стали хищными и желтыми, ногти загнулись в устрашающие когти, а рот наполнился острыми зубами.

– Очень злит.

Она вскинула когтистые руки и кинулась на них с Дином. Из уголков ее рта лилась слюна, в глазах горел голод.

Сэм только успел подумать «Прости», прежде чем она вцепилась в него.

***

Сэм проснулся и поначалу решил, что началось землетрясение, но быстро понял, что просто это Дин трясет его за плечи.

– Я не сплю, – он оттолкнул брата.

– Пора бы уже, черт побери! Я тебя уже минут пять трясу, а ты не отзываешься. Хотел уже тащить твою задницу в ближайшую больницу.

Сэм оглянулся. Сонный туман еще не до конца рассеялся. Он сидел на пассажирском сиденье, с расстегнутым ремнем безопасности и открытой дверью, а Дин стоял рядом и выглядел в равной степени встревоженным и рассерженным.

– Задремал, наверное. Прости, – он выбрался из машины и чуть не упал, когда подогнулись ноги.

Он умудрился схватиться за открытую дверь и удержаться в вертикальном положении, но факт остается фактом. Тело ощущалось тяжелым и вялым, будто набитым мокрым песком.

– Чувак, с тобой что-то не так! – заявил Дин.

– Я в порядке. Ну, нет, не в порядке, но я просто устал. Усталость всегда накапливается и аукается. После того, как мы разберемся с тем, что происходит в городе, я отрублюсь и буду спать столько, сколько понадобится, чтобы восстановить энергию, хорошо? А пока приходится держаться.

Дин удовлетворенным по-прежнему не выглядел, но протестовать не стал, и этого, по мнению Сэма, было вполне достаточно. Пытаясь не показывать, чего ему стоит бодрствовать, он огляделся, чтобы понять, где они. Дин остановил автомобиль на покрытой гравием обочине. Деревья с обеих сторон обрамляли узкую проселочную дорогу, залитую асфальтобетоном, без разметки.

«Проселочная дорога, – подумал Сэм. – Наверное, недалеко от города».

Накатили воспоминания о сне: образы и эмоции ударили по разуму, словно кувалдой. Он потрясенно вздохнул, и Дин насторожился и двинулся вперед, но Сэм отмахнулся:

– Все нормально. Я просто вспомнил, что мне только что снилось, вот и все.

Дин прищурился, будто пытаясь оценить, говорит ли Сэм правду или пытается скрыть свое плохое состояние.

– Снова Триш.

Дин немного расслабился:

– Очередные жути, да?

– Ага. Началось все нормально. Про ту игру в юкер, когда она нам рассказала про смерть мамы и дяди. Помнишь?

Дин кивнул:

– Как вчера.

– Но в конце сон стал… жутковатым.

Он испугался, что Дин начнет расспрашивать о подробностях, но брат не стал давить. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.

– Может, твое безумие перекинулось на сны? – предположил Дин. – Может быть хорошим знаком. Вместо того, чтобы создавать галлюцинации, твой мозг переключился на старые добрые кошмары. Может, со временем исчезнут и они.

Сэм вспомнил расплывчатую фигуру, которую он увидел, когда нес труп Франкенпса к машине.

– Может быть, – проговорил он, стараясь не выдать голосом сомнение, и сменил тему: – Так… почему мы здесь?

– Наверное, ты так устаешь, потому что собираешься слечь с простудой, – сказал Дин. – Твой нос, должно быть, забит соплями, иначе ты бы унюхал, почему мы здесь.

Сэм нахмурился, медленно и глубоко вдохнул через нос – и немедленно об этом пожалел. Хоть они стояли на улице, вонь Франкенпсины пропитала все. Наверное, Дин был прав, и с ним что-то не так. Как еще можно было не заметить издаваемый зверем запах разложения? Реально ли быть настолько сонным? Или это снова подбирается сумасшествие? Если разум заставляет его видеть и слышать то, чего на самом деле нет, может быть, он не позволяет воспринимать и то, что есть. Мысль не принесла утешения.

– Я так понимаю, здесь мы распрощаемся с Франкенпсиной?

– С Вонищештейном. Я сменил ей имя. И да, если мы как можно скорее не зароем эту гниющую тушу, то никогда не сможем избавиться от франкен-смрада.

Сэм покосился на него:

– Ты слишком уж увлекся этими франкен-кличками.

– В нашей работе развлекаешься, где можешь. Давай, помоги мне оттащить труп в лес. Потом можно будет вернуться в мотель и принять пару десятков душей.

– Думаешь, стоит ее сжечь?

Дин кивнул:

– Ага. Пока пес не показывает признаков того, что собирается восстать и снова начать выдирать людям глотки, но кто знает? В конце концов, огонь убьет вонищу. Надеюсь.