Всадник без головы (худ. Н. Качергин)

— Нет, вам еще совсем не поздно, — поспешил ответить Морис. — После одного-двух лет практики вы сделаетесь искусной лассонеркой. Я, например, всего лишь три года, как занимаюсь этим делом…

Он замолчал, так как ему не хотелось показаться хвастуном.

— А теперь вы самый искусный лассонер во всем Техасе? — закончила собеседница, угадав не высказанную им мысль.

— Нет, нет! — смеясь, запротестовал он. — Это лишь заблуждение со стороны старика Зеба, который судит о моем искусстве, вероятно принимая свое за образец.

«Что это — скромность? — подумала креолка. — Или же этот человек просто смеется надо мной? Нет, этого не может быть, а то я сойду с ума».

— Вам хочется вернуться в компанию ваших друзей? — сказал Морис, заметив в ней какую-то рассеянность. — Ваш отец, вероятно, уже беспокоится, что вас так долго нет. Ваш брат, ваш кузен…

— Да, вы правы, — поспешила она ответить тоном, в котором слышалась не то некоторая уязвленность, не то сожаление. — Я не подумала об этом. Спасибо, сэр, что вы напомнили мне о моих обязанностях. Надо ехать обратно.

Они опять вскочили на коней. Неохотно подобрала Луиза поводья, как-то медлительно вдела ноги в стремена; казалось, ей вовсе не хотелось оставлять это интересное место.

* * *

Опять в прерии. Морис направился со своей спутницей к месту пикника самой короткой дорогой.

Их обратный путь лежал через «прерию сорняков». Так назвали ее пионеры-колонизаторы Америки, повидимому не задумываясь особенно над выбором названия.

Уроженка Луизианы увидела вокруг себя огромный цветник, усыпанный яркими цветами, цветник, граничащий с голубым сводом неба, насаженный и выращенный самой природой.

— Какая красота! — восторженно воскликнула креолка, невольным движением останавливая лошадь.

— Вам нравится здесь, мисс Пойндекстер?

— Нравится? Больше того, сэр. Я вижу перед собой все, что есть самого красивого в природе: зеленую траву, деревья, цветы — все, что с таким трудом выращивает человек. И все же никогда он не может достигнуть равного этому по красоте. Здесь ничего нельзя добавить, это кусок природы, безупречный в своем совершенстве!

— Здесь не хватает домов.

— Но крыши и трубы нарушили бы красоту пейзажа. Чистые контуры деревьев так хороши! Под их сенью мне хотелось бы жить, под их сенью мне хотелось бы…

Слово «любить» готово было сорваться с ее губ, но она вдруг остановилась и неожиданно даже для себя заменила его словом «умереть».

Ее чувства разделял и ирландец; ее слова были словно эхом его ощущений.

Но его ответ прозвучал сухо и прозаично:

— Я боюсь, мисс, что вам скоро надоела бы такая жизнь — без крова, без общества, без…

— А вы, сэр? Как же она вам не надоедает? Ваш друг мистер Стумп, которому я вполне доверяю, говорил мне, что вы ведете такой образ жизни уже несколько лет. Так ли это?

— Совершенно правильно.

— О, как я вам завидую! Я уверена, что я была бы бесконечно счастлива среди этой красивой природы. И мне бы такая жизнь никогда не надоела.

— Одной? Без друзей? Даже без крова над головой?

— Я об этом не говорила… Но вы не сказали мне, как вы живете. Есть ли у вас дом?

— Мое жилище не заслуживает такого громкого названия, — смеясь, ответил мустангер. — Моя хижина — вернее, мое хакале — одно из самых скромных жилищ в нашем краю.

— Где же она находится? Где-нибудь недалеко от тех мест, где мы сегодня были?

— Не очень далеко отсюда — миля, не больше… Вы видите на западе верхушки деревьев? Они прикрывают мою хижину от солнца и защищают ее от бурь.

— Вот как! Как бы мне хотелось взглянуть на нее! Настоящая хижина, вы говорите?

— Да, настоящая.

— Стоит в уединении?

— Я не знаю ни одного жилища на расстоянии десяти миль.

— Среди деревьев? Живописная?

— Это уж как кому покажется.

— Мне хотелось бы посмотреть на нее и иметь свое мнение… Только одна миля отсюда?

— Миля туда, миля обратно — всего две.

— Ну, это не страшно. Двадцати минут нам будет достаточно.

— Я боюсь, что мы злоупотребляем терпением ваших близких…

— Может быть, вы хотите сказать: вашим гостеприимством? Простите, мистер Джеральд, — продолжала молодая девушка, и тень грусти набежала на ее лицо, — я не подумала об этом. Вероятно, вы живете не один? В вашем хакале с вами живет еще кто-нибудь?

— О да! Я живу не один. Со мной живет мой друг, с тех пор как…

Прежде чем мустангер закончил свою речь, в воображении Луизы встал образ его друга. Девушка ее лет, с бронзовым оттенком кожи, с продолговатыми, как миндалины, глазами. Зубы у нее, должно быть, белее жемчуга, на щеках алый румянец, волосы длиннее, чем хвост у Кастро, бусы на шее, браслеты на ногах и руках, красиво вышитая короткая юбочка, мокасины на маленьких ножках. Так представила себе Луиза «друга» мустангера.

— Вашему другу, может быть, не понравится появление гостей, особенно чужих?

— Нет, наоборот. Он всегда очень рад гостям, будь это совсем чужие или же друзья. Мой молочный брат очень общительный человек, но ему, бедняге, теперь мало с кем приходится видеться.

— Ваш молочный брат?

— Да. Его зовут Фелим О'Нил, тоже ирландец. Только его ирландский акцент еще хуже моего. Он уроженец Гальвейского графства.

— О, как бы мне хотелось его послушать! Ведь там ужасно забавно говорят. Не правда ли?

— Так как я сам гальвеец, то мне трудно об этом судить. Но если вы согласны воспользоваться на полчаса гостеприимством Фелима, то у вас будет хорошая возможность составить об этом свое собственное мнение.

— Я прямо в восторге! Это будет интересно и так ново для меня! Пусть папа и остальные подождут. Там есть дамы и без меня, а молодые мужчины пусть продолжают искать наши следы. Предполагалась ведь еще охота на мустангов… А я с радостью воспользуюсь вашим гостеприимством.

— Боюсь только, что мое гостеприимство будет слишком скромным. Фелим несколько дней оставался один. Сам же он не охотник и, наверно, сидит без всяких запасов. Хорошо, что вы успели закусить перед вашим бегством…

Конечно, не рассказ о гостеприимстве Фелима заставил Луизу Пойндекстер изменить направление пути. Не слишком сильно интересовала ее также ломаная речь ирландца. И не желание увидеть хижину мустангера руководило ею. Ее толкало более сильное чувство, которому она не в силах была противиться.