Всадник рассвета

– Ну как? – спросили меня в один голос все три головы и Всегдр.

– Ничего более красивого я никогда не видел в своей жизни! – ответил я.

– Народ должен знать своих героев! – назидательно сказал Платон.

– А герои не должны забывать своих подвигов! – вставил веское слово Сократ.

Пифагор, как всегда, отмолчался.

Наблюдая за поведением голов нашего Горыныча, я неожиданно для себя сделал потрясающее открытие, с которым, к своему большому сожалению, ни с кем не мог поделиться. Дело в том, что головы Горыныча после обретения ими собственных имен стали вести себя в полном соответствии с поведением тех людей, чьи имена они носили. Средняя голова Платон, к примеру, теперь все время назидательно чему-то поучала правую – Сократа, а та, в свою очередь, время от времени отвечала ей, что истина для нее превыше любой дружбы. Левая же голова – Пифагор, задумчивая и молчаливая, теперь все время занималась бесконечным подсчетом звезд на ночном небе и облаков на дневном, количеством седоков и числом пролетающих мимо птиц, а во время земных ночевок с остервенением чертила, с помощью ближайшей к ней лапы, круги и треугольники на земле. Теперь голова Пифагор разговаривала в основном со мной. Остальные собеседники были ей не интересны. Пифагор спрашивала, сколько единиц в десятке, десятков в сотне и сотен в тысяче. Особенно нравился голове почему-то миллион, голова неоднократно говорила мне, что ее самая большая мечта в жизни досчитать до этого заветного числа.

– Какой уж раз начинаю считать, но все время кто-то мешает и я сбиваюсь! – сокрушенно делилась она со мной самым сокровенным.

Глядя на все это, я невольно думал, что, может, и в самом деле каждое имя несет в себе заряд некоего прогнозируемого поведения? Так ли обстояло дело на самом деле или нет, я так до конца и не уяснил, однако наблюдать за поведением Горынычевых голов было весьма занимательно.

Волновало меня и моральное состояние нашего Вакулы, который все еще страдал по Афродите, держался особняком и ни с кем не разговаривал. По моей просьбе старуха Эго начала подсыпать нашему силачу в вино какое-то отворотное зелье, и Вакула начал понемногу отходить от своей неожиданной влюбленности в ветреную богиню. Старуха Эго, как все дамы, весьма проницательная в подобных делах, сказала мне об этом так:

– Любовь как болезнь, если о ней забыли, значит, она прошла!

Геракл, которому я рассказал о проблеме Вакулы, выслушав меня, лишь расхохотался:

– Что ваш Вакула, когда по Пеннорожденной вот уже тысячи лет страдают Посейдон и Арес, а она все еще не нагулялась! Впрочем, возможно, Афродита все же сделала доброе дело. Как богиня любви, она разбудила в сердце Вакулы совершенно новые чувства и удалилась, чтобы не мешать его судьбе. Богиня любви знает о делах сердечных почти все!

Наконец мы достигли страны Ночи. Странно, но я не мог себе представить, что даже в столь отдаленные времена на Земле могла быть такая область, которой почти не достигает солнечный свет. Теперь я уже не мог бы однозначно ответить на вопрос: где кончается мир реальный и начинается мифический?

– Надо приземляться и идти вон туда! – сказал мне Геракл и показал на узкую щель в скале.

– А другого входа нет? – с надеждой спросил я.

– Нет! – отрицательно покачал головой первый герой Эллады. – Хорошо хоть такой оставили!

– Как же мы в этакой тьме будем искать нашу Медузу? – с тревогой поинтересовался я. – Темень, хоть глаз выколи!

– Самая большая тьма именно на границе этой земли, а дальше постепенно будет все светлее и светлее! – успокоил меня стоявший рядом Иолай.

– Но почему дальше надо идти пешком? – обратился я к Гераклу.

– Посмотри сам! – ответил он мне. – Все, что в небе достигает границы этих мест, падает на землю замертво.

И правда, прямо на наших глазах какой-то бесшабашный воробей рванул в сторону тьмы и тут же, как подстреленный, грохнулся замертво на землю.

– Что его убило? – повернулся я к Гераклу.

– Точно не знаю! – пожал он своими могучими плечами. – Но так было всегда! Наверно, племя горгон таким образом защищается от пришельцев!

– Но почему тогда можно идти по земле?

– Потому что земной вход в страну сторожат древние Грайи. А они и так никого туда не пропустят!

– Что это еще за ведьмы? – спросил я.

– На Олимпе говорят, что стражи они очень надежные, так как приходятся горгонам родными сестрами и мало кому удавалось проскользнуть мимо них!

“Ладно, – подумал я. – С “бабками-вохровками” мы как-нибудь да разберемся!”

Куда больше сейчас меня волновало иное. Новая вводная сразу же поставила меня перед вопросом, что делать дальше с нашим Змеем и Пегасом? Тащить с собой в узкую щель прохода здоровенного Горыныча и ширококрылого коня я не мог. И звероящера, и крылатого скакуна надо было однозначно оставлять. Вместе с ними я после некоторых раздумий решил оставить и Всегдра, а для безопасности всех троих и для общего руководства – Иолая, знакомого с местными условиями. Иолай своим назначением, естественно, доволен не был, но на войне как на войне, и ему пришлось подчиниться. Хотел было я оставить и старуху Эго, но та уперлась:

– Я кое-что когда-то слышала о ведьмах Грайи и наверняка смогу вам помочь! Как помогу, так и вернусь к Горынычу и Пегасу с мальчишкой, а пока пойду вместе с вами.

На том и порешили. Оставив на границе Ночи наш тыловой отрядик, мы дружно двинулись вперед. За неделю сидения на спине у ящера все несколько обленились, но в то же время и соскучились по движению, а потому пешком шли с удовольствием.

Вскоре мы увидели знаменитых старух Грайи. Все три сторожихи стояли у входа в страну и подозрительно глядели в нашу сторону, обеспокоенные появлением чужаков. Все пространство подле бабок было усеяно человеческими черепами и костями. Значит, смельчаки, желающие пробраться в царство горгон, все же иногда появлялись. Обилие костей значило и то, что наши “вохровки” были настроены весьма воинственно и являлись далеко не столь безобидными старушенциями, как могло показаться на первый взгляд.

– Людоедки они, что ли? – поинтересовался Вакула, но вопрос его повис в воздухе.

Вид у всех трех сторожих был столь безобразен, что наша старуха Эго казалась в сравнении с ними писаной красавицей. Это подметил даже Вышата. Наклонившись, он шепнул мне на ухо:

– А наша бабуся куда все ж красивше будет!

– Ага! – кивнул ему. – У нас все получше, чем у них!

Тем временем ко мне подошла наша ведьма.

– Сестры Грайи так стары, что у них на троих лишь один зуб и один глаз! – пояснила она мне со знанием дела.

Я еще раз покосился на старух-охранниц. Обилие человеческих костей никак не вязалось с этой инвалидной командой, хотя я понимал, что внешний вид в этом мифическом мире часто весьма обманчивый.

– Как же они тогда сторожат вход, если на троих всего один глаз? – шепнул я нашей ведьме.

– Они передают этот глаз друг другу и смотрят им, не переставая, днем и ночью!

– Вот старые клячи! – ни с того ни с сего обругал престарелых охранительниц Вышата.

– Но-но, потише! – прикрикнула на него обидевшаяся на столь нелестный комплимент старуха Эго. – Сам когда-нибудь таким будешь, если доживешь, конечно!

– Как же тогда к ним подобраться?

– Вы отвлеките их внимание, а я попробую подойти и украсть глаз! – подумав, сказала мне Эго.

– Может, лучше попытаться подобраться кому-нибудь из нас?

– Нет, – ответила старая ведьма. – Только я смогу определить, у какой из сторожих сейчас находится глаз. К тому же все мы ведьмы, и они меня не тронут, пока я им не сделала ничего худого!

Вакула предложил расстрелять старух из наших мушкетов.

– Нет! – сказал я. – Убивать престарелых леди – это уж слишком бесчестно! Да и вполне возможно, эти бабки вообще бессмертны, и мы лишь опозорим наше тайное оружие!

– Тогда давай, Посланник, закидаем их твоими бомбами! – не унимался Вакула. – Чего нам терять время и сюсюкать с этими отвратинами!

Вышата был, наоборот, категорически против использования тайного оружия. Воевода недолюбливал мои смертоносные изобретения, считая их (и не без основания) весьма вредным и подлым оружием, недостойным настоящего воина.

– Геракл! – обратился я к герою Эллады. – Смертны ли Грайи?

– Этого я не знаю! – пожал неуверенно тот плечами. – Но это можно всегда проверить!