Всадник

– Ну вот и давай, жила: наливай да пей, – сказал камаргит хмуро, предварительно оглянувшись, – а я тебе говорю: лежит он себе, и слава Онэргапу нашему, красному заступнику.

– Как такое возможно? – удивлялся Танкредо, для поддержания товарищеского духа опрокинувший в пищевой рот[35 - У гиптов нет системы пищеварения в обычном понимании. Действительно, звукоизвлечение у них происходит за счет работы разговорного рта – одной из немногих чисто органических частей, но пищу (мелко раздробленные минералы) они принимают через отверстие, расположенное где-то на стыке головы и шеи.] кубок местной наливки, прозрачной, как талая вода. – Весь материк, и под материком, и в горах – везде знают, что он малое дитя. Еще мой отец говорил мне об этом. А ведь это было больше ста лет назад[36 - Память гиптов устроена весьма странно, и они способны воспринимать исторические последовательности лишь в наиболее укрупненном виде, а лучше всего – через привязку к своим собственным кланам и предкам (которые в строгом понимании не предки их, но учителя). За все время существования материка и его истории прошло всего около пяти поколений гиптов, из которых первое было доисторическим, а второе (к нему принадлежал уже упоминавшийся Дэньярри) участвовало в строительстве дворцов Основания.].

– Кх-хкх, – влажно крякнул камаргит, качая головой. – Колыбель, говоришь?

– Да, – веско ответил гипт, – именно колыбель.

– По-твоему, рубиновая твоя башка, железная колыбель плавать умеет?

Гипт ненадолго надулся, отвел назад жесткое треугольное ухо, но вскоре встряхнулся вновь и сказал с занудной методичностью:

– Борани, возникший в рукаве той же глубокой породы, что и старший брат моего отца, – то есть мать серебра пела им в одну ноту, – построил железный корабль Орранту. А ты помнишь, чем знаменит Оррант: тем, что победил жителей Санганда и подчинил его себе, и еще тем, что пришел в Камарг и открыл Библиотеку.

Камаргит отставил кубок и набычился. Вокруг замолчали и прислушались. Танкредо, почувствовав неожиданное внимание к себе, осекся, но продолжил:

– Железо плавает, когда имеет форму корыта, а колыбель – это… корыто.

Вокруг снова расслабились и принялись голосить и горлопанить.

– Дурак ты, жила, – огрызнулся мрачный пропойца. – Это у вас, каменноголовых, в голове корыто, а у нормальных людей колыбель – это корзина. А в корзине что? Дыры. А дыры что? Пропускают воду. А вода что? Накапливается и просачивается. А еще потомок Борани-Строителя.

Подумав, Гипт уточнил:

– Я не его потомок. Борани-Строитель возник…

– Да ла-а-адно, не кручинься, рудокоп, – смилостивился насупленный камаргит, не готовый выслушивать скорректированную версию генеалогии собеседника, – все ты верно говоришь, а я тебя просто за ногу тяну! Колыбель-то у Высокого Тэ железная, да только железо ее сплавлено с душой моря, и вода из уважения не проходит внутрь. Так что тарн – да придержит Праптах его чело! – будет вечно править Камаргом. На все воля Трех!

– Подозреваю, именно вентиляция и прочие требования санитарии, столь необходимые для поддержания здоровья отдельно взятого младенца, и диктуют необходимость изготовления легких плетеных колыбелей, – негромко сообщил голос из угла, и шум в «Ветеране» стих. В таверне, да и в Камарге в целом не принято было говорить длинными предложениями с использованием сложных слов. А голос продолжил: – Но в случае с «Высоким Тэ» ситуация сложнее. На всем материке нет достаточно огромной водоплавающей няни, способной перепеленать правителя Камарга, – тут в углу неискренне вздохнули и закончили кощунственную элоквенцию, – так что неудивительно, что колыбель вынуждена болтаться на волнах: по крайней мере младенец периодически омывается морем.

Воцарившаяся за столь неуважительной тирадой тишина была наполнена поначалу ужасом, а потом лихорадочными размышлениями о том, что делать – бежать к страже, кидаться на смутьяна толпой или сделать вид, что ничего особенного сказано не было… а потом все-таки потихоньку бежать к страже. Напряженное молчание прервал Танкредо: он находился в городе недолго и не понимал, в каком ключе можно обсуждать правителя Камарга, а в каком нет.

– Откуда ты знаешь? – спросил он с любопытством.

– Я Hexenmeister, – ответил человек в одежде цвета смерти (вокруг него с готовностью образовалось пустое пространство). – Мне положено знать, как связаны вещи.

Приезжий поднялся и подбросил в воздух монету. Необъяснимым образом выписав в воздухе между посетителями четыре идеальные петли, она аккуратно упала в руку трактирщику. Вслед за гексенмейстером поднялся и рассудительный хмурый камаргит, пивший с молодым гиптом.

– Стой, – сказал он с той тяжеловесной серьезностью, которую сообщает человеку алкоголь. – Говори, что еще знаешь, если не боишься говорить правду.

– Правду? – переспросил человек с улыбкой. Только тут все почему-то заметили, что из-за спины у него выглядывает красивая рукоятка меча, украшенная алым камнем. – Правду говорить… легко и приятно, но и бояться неправды все равно что ходить по улице только днем. Поэтому скажу: не думаю, что в плетеной колыбели из сплава железа «с душой моря» до сих пор лежит Высокий тарн.

– Поклеп и клевета, – пробормотал трактирщик Эзра, протирая кружки. – Если ты лжешь, быть тебе скормлену Красному Онэргапу!

Всадник поднял голову и посмотрел на потолок, а публика замерла. Ничего не последовало. Приезжий улыбнулся, а трактирщик съежился и сглотнул.

– А если не лгу, то я съем Красного Онэргапа, договорились? – спросил чужак, решивший, видимо, не терять времени и от оскорбления царственных особ перейти прямиком к открытому богохульству. Трактирщик в ужасе молчал, а гексенмейстер продолжил: – Принимай ставки, добрый Эзра. Поставившие на меня в случае моей победы… м-ммм… войдут в царство небесное. Поставившие на него, – он указал вбок, где на стене висело настоятельно рекомендованное для всех помещений изображение Онэргапа с разверстым огнедышащим ртом, – не войдут.

Трактир молчал: это казалось наиболее разумным, и только один эфест в углу скроил пугающую улыбку (выглядело это неприятно: за столетия, прошедшие со времени Орранта, эфесты так и не научились нормально улыбаться). Всадник отправился к выходу, он уже опускал капюшон.

– Как тебя зовут, Hexenmeister? – закричал вдогонку человеку с мечом маленький гипт, соскочив с табурета. Тот оглянулся.

– Полчаса назад меня назвали тут доктором Делламорте, – ответил он. – Пускай же так и зовут.

– Я ставлю на тебя, доктор Делламорте! – Танкредо топнул тяжелой каменной ногой, на столах звякнули кубки. Делламорте без лишних сантиментов кивнул.

– Я тоже ставлю на тебя, – неожиданно заявил недавний собутыльник гипта, подошел и почтительно поклонился всаднику. – Меня зовут Апеллес.

На этот раз Делламорте задержал взгляд на собеседнике чуть дольше.

– Хорошо, – сказал он и почему-то хмыкнул. – Апеллес, говоришь…

Тут произошло странное. Апеллес обхватил себя руками, и серый плащ слетел с него клочьями, открывая взорам и без того пораженных посетителей «Ветерана» крылья у него на спине. В руках недавнего пропойцы, теперь распрямившегося и расправившего неожиданно могучие плечи, зазвенел туго натянутый эфестский лук (все знали, что такие луки[37 - Строго говоря, то были не совсем эфестские луки. Задолго до описываемых событий эфесты захватили в плен верховного заклинателя Камарга по имени Шорбан Старый. Шорбан был могущественным кудесником и научил эфестов оснащать луки монументальным заклятием заточения. Теперь вместо деревянных стрел они испускали туго сплетенные души побежденных в бою – души эти столь сильно стремились на свободу, что на пути своем разрушали все без разбора и усилия; правда, чем больше созданий убивали из лука, тем свободнее становилось в нем душам и тем слабее он делался. Как ни странно, до того как эти луки попали в метрополию с очередным походом эфестов, в Камарге не умели делать оружие такого типа (от экспедиции Орранта остались только раскрученные луки в виде двух кривых сабель). Однако людям в одной из редких побед над эфестами досталось только пятнадцать raszany bogan («дуга мертвых» – так называли магический лук в Камарге), и если они смогли перенять у эфестов технологию изготовления луков, то секрет заклятия, использованного Шорбаном, умер вместе с ним.] находились на вооружении только у личной стражи тарна[38 - Личная стража тарнов состояла из гвардии (четырнадцати прaeторов), пяти министров-местоблюстителей, составлявших Высокий Совет, и великого визиря, также известного как «рука войны» (второй рукой тарна была «рука расцвета», и ею был верховный заклинатель с собственной иерархией). Пржторы (они как раз и были лучниками, а Апеллес одним из них) подчинялись великому визирю и через него Высокому Совету, а каждому прaeтору в свою очередь подчинялось от трех до семи великих генералов-фа`то. У тех на службе состояло до пяти «непобедимых стай», во главе каждой из которых стояли фо`рца, руководившие еще некоторым количеством «кровоначальников». Дальнейшую военную иерархию Камарга мы опустим.]). Однако и нарушитель спокойствия не дремал: не успели метаморфозы Апеллеса завершиться, а красноглазый меч уже споро перекочевал из-за спины «доктора» к нему в руку и уперся острием в грудь лучника; лук же так и остался опущенным.

– Я помню День Избавления, – прошептал Апеллес, не сводя с Делламорте восторженно-яростного взгляда. – Ты имеешь все основания убить меня сейчас. Но я ставлю на тебя, всадник.

Апеллес странно сказал это «всадник», вкладывая в слово смысл, понятный только ему да человеку напротив, но публике было не до сложных подтекстов. Делламорте, дослушав лучника, понимающе склонил голову, убрал меч, надел маску, опустил капюшон и, не спеша покинув трактир, растворился во тьме… а через несколько мгновений после этого в те же двери ворвалась стража. Искали таинственно исчезнувшую ясновидящую привратницу, и «Сангандский ветеран», переключившись на новый источник сплетен, поспешил с облегчением отвлечься от происшествия этой ночи.