Все будет хорошо

— Вообще-то так не делается. Нельзя допускать, чтобы каждое учреждение имело свой магазин. Я подумаю. У меня к вам тоже есть просьба. У вас работает племянник моей жены, очень умный и хороший парень. Кто-то там его обижает. Может быть, вы лично разберетесь, если найдете время.

Легкость, с которой его ставили в положение — услуга за услугу, неприятно поразила Азима Рахимовича.

— Кто этот молодой человек? — спросил он.

— Эркин. Сын Ильяса Махмудовича. Мы женаты на сестрах.

Не зная, что ответить, Азим Рахимович медлил, и его тут же оттер от Джураева другой проситель, бородатый и толстый, не то архитектор, не то художник.

В субботу утром жена сказала ему:

— Нам необходимо навестить Ильяса Махмудовича.

— Сегодня? — Азим Рахимович почувствовал, как у него заныло под лопаткой. Он знал это ощущение. Пять лет назад врачи определили у него стенокардию. Сразу после защиты докторской. Именно тогда он бросил курить, по утрам занимался йогой, научился играть в теннис.

— Нет, — успокоила жена. — Но в ближайшие дни. Уже несколько человек намекали на это. Мы обязаны. Ведь он так много сделал для тебя.

— Надеюсь, ты понимаешь, что сейчас я не могу к нему ехать. Он не будет рад, наоборот. Отрицательные эмоции. И потом, разве к нему пускают? — с надеждой на отрицательный ответ спросил Азим Рахимович.

— Пускают. Я узнала. Это пока, слава богу, не инфаркт, обострение ишемической болезни, подскочило давление. Ему разрешают выходить в сад.

Два выходных дня прошли для Азима Рахимовича под знаком тягостных мыслей о предстоящем визите. Обычно именно в выходные дни ему удавалось поработать для себя. Он запирался в кабинете и анализировал эксперименты, выполненные за неделю, читал диссертации, писал отзывы, отвечал на деловые письма коллег. А тут не работалось, каждый еле слышный из кабинета телефонный звонок наполнял его ожиданием дурных вестей, под левой лопаткой болело все сильней, боль отдавала в руку, немели пальцы.

Давно не водилось в их доме валокардина, нитроглицерина, других сердечных средств, а говорить жене о забытой ими болезни он не хотел.

И в понедельник сердце болело не меньше. Он приехал в институт вовремя и отметил про себя, что желтой машины Эркина на стоянке нет.

Не торопясь шел директор к фонтану. Шел и посматривал в сторону ворот, Эркин так и не появился. Директор видел, как за зеркальным стеклом проходной поднялась длинная фигура вахтера, как медленно выдвинулась из стены и отделила институт от города алюминиевая решетка с символическими изображениями популярных физических чудес.

В приемной прямо против Миры Давыдовны со смиренным видом, уложив живот между колен, сидел Аляутдин Сафарович. По тому, как поспешно и подобострастно встал заместитель, как суетливо подхватил он с соседнего стула свою папку, Азим Рахимович понял, что тот готовит что-то не слишком приятное.

Предчувствие не обмануло. Аляутдин Сафарович положил на стол заявление с просьбой об освобождении от работы в связи с переходом в другой институт.

— Не обижайтесь, Азим Рахимович. Вы же сами хотели, чтобы я ушел.

— Я не обижаюсь, — сказал директор. — Видимо, я плохой руководитель, если не оценил вас.

— Да, — сокрушенно вздохнул толстяк. — Вы не плохой, вы молодой еще, неопытный, горячий. Вам трудно будет. Вы обижаете людей и сами не замечаете, что обижаете. Ведь правда?

Азим Рахимович не ответил, он просто взял заявление и написал: «Не возражаю».

— Мне последнее время не удается то, что всегда удавалось. Судите сами. Строительство базы отдыха перенесено на следующий финансовый год. А ведь я предупреждал. Магазин нам тоже не разрешают. — Аляутдин Сафарович взял из рук директора свое заявление, прочитал резолюцию.

— Допишите, пожалуйста, еще, что в порядке перевода.

— Это не я решаю, президиум.

— В президиуме согласовано.

— Тем более.

Азим Рахимович проводил бывшего своего заместителя до приемной. При Мире Давыдовне еще раз пожал руку, пожелал успехов на новом поприще. Не одна лишь обязательная вежливость двигала им, но какое-то чувство собственной вины или, по меньшей мере, возможной неправоты. Толстяк старался, не ленился, сделал много, и можно ли было так проявлять к нему свое отношение, можно ли было говорить «работайте честно»? А как будет работать новый зам?

— Когда у вас был Аляутдин Сафарович, звонил Бахвалов, — доложила Мира Давыдовна. — Просил соединить, хочет о чем-то посоветоваться.

— Спасибо, — от души поблагодарил директор, и секретарша вскинула на него удивленные глаза. — Это очень кстати.

Без пиджака, что он позволял себе крайне редко, директор направился в шестую лабораторию.

Амин, Сергей и Бахтияр горячо спорили о данных самого последнего эксперимента. Результат оказался настолько странным, что определить, положительный он или отрицательный, сейчас никто не мог. Сергей Бахвалов как руководитель темы выглядел явно растерянным, ходил по комнате, время от времени поддергивая джинсы. Он взял со стола несколько листков и протянул директору.

— Вот, Азим Рахимович. Из-за этого я и звонил вам. Мне кажется, тут наврали химики или неверно составлена программа.

Было приятно, что к нему бегут сразу, как к спасителю и провидцу. Могли бы, конечно, подумать с неделю, доложить с предположениями, а они спешат сообщить о неудаче, потому что верят в его способность все решить тут же.

Азим Рахимович пробежал изложенный на трех страницах отчет и убедился в том, что появление неожиданных элементов в пробной выплавке объяснить в данный момент не может и он.

Директор сел за стол и задумался. Все затихли. Думал он долго — минут двадцать, один только раз отвлекся, вспомнив о сердце, удивился про себя, что оно не болит, будто и не болело даже, и вновь углубился в формулы и вычисления. Первая мысль об ошибке, незамеченной молодыми людьми, не подтверждалась. Следовало думать о чистоте эксперимента, о свойствах тигля, в котором велась плавка. Сергей Бахвалов из-за плеча следил за тем, в каких местах текста останавливался Азим Рахимович.

— Металлурги мы молодые, — сказал Сергей. — Вот что! Знаете, как писала одна молодежная газета о доменщиках, — «Ваша сила в ваших плавках».

Директор не понял двусмысленности. Или не хотел шутить.

— Завтра начнем эксперимент по этой же программе, — сказал он. — Я буду с вами от начала до конца. Но если возникнут конкретные соображения по режиму или объяснение происшедшего, можете звонить мне домой до половины двенадцатого.

Он вернулся в кабинет и еще раз с удовольствием отметил, что боль слева исчезла, пальцы слушались. Велика сила динамического стереотипа, решил он. Надо больше заниматься своим собственным делом — физикой, надо всячески избегать всего, что создает психологические нагрузки. Он отлично помнил, почему между защитой докторской и ее утверждением в ВАКе у него случился сердечный приступ. Он был уже старшим научным и его попросили дать отзыв о работе соседнего отдела. Отзыв требовало большое руководство, Азим Рахимович около месяца проверял соседей и написал все, что думал. Один из его недавних оппонентов пригласил тогда Рахимова к себе домой и долго объяснял, почему он должен написать противоположное тому, что написал. Аргументы были далеки от науки, но казались вескими. Речь шла о престиже института, о судьбах коллектива лаборатории в тридцать человек, о финансировании на целую пятилетку. Азим Рахимович должен был учесть и то, что соседи к его собственной работе отнеслись крайне благожелательно, и то, что его докторская может попасть на рецензию именно соседям, либо к их единомышленникам. Он стал переделывать отзыв, убирая, смягчая, выбрасывая абзацами важные соображения по существу дела. Пожалуй, никогда до тех пор он не работал так упорно и тягостно. Курил по две пачки сигарет в сутки, не спал ночами. Через неделю отзыв на двадцати страницах в новом виде был отдан на машинку, и ему показалось, что все кончено. Он вздохнул свободно и пошел купаться на большую прохладную и спокойную реку.