Все будет хорошо

— Хоть бы склон увить плющом, — сказала Дильбар, она сочувствовала.

Эркин не ответил. Думал про Бахтияра и Амина, которых директор счел слишком занятыми для поездки в этот дурацкий забытый богом и людьми кишлак.

Последняя партия в теннис вспомнилась Эркину по закону плохого настроения. Если на душе погано, так сразу лезет в голову все неприятное. Это была всего-то их четвертая встреча на корте. До нее счет выглядел достойно: два-один в пользу старшего. Первую и третью выиграл директор, вторую Эркин. По раскладу и замыслу выиграть четвертую следовало обязательно. Хотелось выиграть красиво, убедительно. Вышло иначе. Первый сет был за Эркином, провел он его в хорошем темпе, крученые мячи летели точно. Зато во втором директор преобразился, видимо, проснулся азарт. «Прорезался» удар, в подачах он не жалел себя и тут же на длинных ногах кидался к сетке, так же быстро отбегал, если Эркин давал свечу. Утешало Эркина лишь хорошее настроение директора. В ответ на искреннюю похвалу во время передышки Азим Рахимович заметил:

— Это благодаря тому, что вы хорошо сыграли первый сет. Задали тон и темп. Обычно слабый противник демобилизует партнера. Не замечали? И еще, как у нас говорят: «Убегающего не догоняй. Догонишь, он тигром станет».

Последний сет был для Эркина еще более неудачным. Утешение заключалось в том, что игра кончилась к девяти и многие в институте видели, как они шли с корта в душевую, оба взмыленные, в белых одинаковых костюмах, с одинаковыми ракетками в чехлах с надписью «Слезингер». И из душевой вышли вместе. Это тоже все видели, а кое-кто и слышал, как директор сказал, что давно не испытывал такого удовольствия от игры.

И все-таки три-один не то, что требовалось Эркину для отношений на корте, которые, как он справедливо полагал, должны в какой-то степени переноситься на его положение в институте.

Вспомнилась еще одна деталь, не из этой игры, а из самой первой. Директор предложил, чтобы все их разговоры на корте проходили по-английски.

— Вы английский учили? Я тоже, а стал забывать. За рубежом была практика, сейчас только читаю, а скоро в Индию ехать.

На свой английский Эркин надеяться не мог и, как ему тогда показалось, уклонился довольно ловко, сказав, что стесняется плохого произношения.

И это вспомнилось сейчас некстати. Отвратительной дороге конца не предвиделось, валуны встречались все чаще.

— Я слышал, что ты совсем уже была готова к свадьбе? — сказал он Диле. — Да и парень, кажется, хороший. Медик?

— Медик, — ответила девушка. — Тоже аспирант, как вы.

— Почему же расстроилось все? Кто виноват? Он или ты?

— Так получилось, — ответила она.

— А все же?

— Не хочется говорить.

— У нас ведь редко так бывает. Родители потратились, перед родственниками неудобно.

Любопытство Эркина было неприличным, для узбекской среды просто недопустимым. Диля совсем потеряла уважение к своему спутнику. Жалость, свойственная хорошим женщинам даже в отношении плохих людей, перешла в презрение.

— А ты с ним целовалась? — спросил Эркин по-русски.

Дильбар ответила по-узбекски пословицей, он не понял.

— Что ты сказала? Не уловил.

— По-русски это звучит мягче, — строго сказала она. — Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Примерно так.

За крутым поворотом, за скалой, нависшей над пропастью, открылась небольшая долина и в ней освещенный вечерним солнцем кишлак. Сначала две кошары, потом с десяток давней постройки домиков с низкими дувалами, сложенными из обмазанных глиной камней, таких, которых так много было на дороге. Деревья тут росли худосочные. Людей вовсе не было видно. Посередине улицы в раздумье стояли два черных барана. Эркин отрывисто просигналил, и тут же из какого-то двора выбежала девочка лет семи или восьми с голубым хулахупом в руках.

— Где тут у вас сельсовет? — спросил Эркин по-узбекски.

— Не знаю, — ответила девочка.

— Как не знаешь? Сельсовет есть?

Девочка пожала узенькими плечиками. Черные близко посаженные глаза под густыми сросшимися бровями смотрели весело и удивленно.

— Почему у вас машина желтая? — спросила она. — Я таких не видела. Разве бывают?

Диля расхохоталась.

— Сестренка, — сказала она, — в вашем кишлаке есть человек по имени Бободжан-ата Батырбеков?

— Нет, — девочка мотнула решительно. — В кишлаке нет, выше есть. Видите, вон там на бугре две белые березы растут?

Она так и сказала «белые березы». Только в Узбекистане, пожалуй, к слову «береза» обязателен постоянный эпитет «белая». Диля посмотрела туда, куда протянулась худенькая ручка, и действительно увидела две слабые березки, а над ними дом за невысоким дувалом.

— Холодно здесь, — сказал Эркин, поднял стекло и зло газанул на первой скорости.

Диля оглянулась. Девочка стояла посреди улицы, изо всех сил крутила голубой хулахуп и смотрела им вслед. Диля помахала ей рукой.

У дувала, сложенного из скрепленных глиной камней, перед неожиданно широкими двустворчатыми воротами Эркин остановил машину, и молодые люди вошли во двор. Тут все по высоте соответствовало дувалу: приземистый дом с опрятным ярко освещенным солнцем айваном, хлев с навесом перед ним, тандыр и тахта под невысокой, хотя и старой урючиной. В хлеву стояла корова, тоже маленькая, зато под навесом поодаль от четырех овечек был привязан мощный крутолобый баран. Посреди двора грелся на слабеющем вечернем солнце огромный пес. На вошедших в калитку он глянул пристально, но равнодушно.

Эркин и Дильбар остановились у калитки, не решаясь позвать хозяев.

— Идиотизм деревенской жизни, — заметил Эркин. — Баран на веревке, а собака без привязи. — Он хотел было вернуться к машине и посигналить, но тут из дома вышел крохотного роста сухонький старичок, за ним старушка под стать ему. Одной рукой старичок прикрыл глаза от солнца, другой сделал приглашающий жест.

— Входите, входите. Добро пожаловать… Не бойтесь, — старик кивнул на собаку. — Она не кусается. Это волкодав. На людей даже лаять не будет. Входите.

Хозяева, видимо, только что поели, пили чай и смотрели телевизор. На экране была карта Атлантики, и голос ведущего на узбекском языке разъяснял что-то про магнитные аномалии.

— Про Бермудский треугольник, — сказал Эркин Диле.

Старик, который и до этого улыбался, тут совсем расцвел.

— Бермуды. Бермуды, — подтвердил он и быстро-быстро заговорил по-узбекски. То ли речь его была слишком быстрой и невнятной, то ли акцент непривычный, но Эркин понял лишь, что старик любит науку и много читает. В подтверждение Бободжан-ата достал толстую пачку журналов «Фан ва турмуш» с закладками.

Переход к цели приезда был естественным, и Эркин сказал, что ему и его жене Дильбар поручено проверить сообщение о неопознанном летающем объекте. Бободжан-ата так сразу и подумал и заговорил еще быстрее и невнятнее. Попадались слова и целые обороты, которые Эркин или вовсе не знал, или не мог вспомнить их значения.

Диля слушала с интересом. Она любила этот язык, отличающийся от нынешнего газетного и литературного. Точно так говорила ее бабушка, знаменитая на всю махаллю отын-ойе — учительница.

Хозяйка внесла блюдо с фруктами, и старик стал говорить, что виденный им предмет был не такой, как этот ляган, а узкий, длинный. При этом он не только улыбался, но и хихикал. А в ответ на какой-то вопрос Дили радостно захохотал. Продолжая смеяться, старик заговорил вовсе непонятно.

Эркину старик нравился все меньше: никакой учтивости, никакого величия. Правда, постепенно Бободжан-ата успокаивался и, когда вспомнил, наконец, о ритуале, то и вовсе вошел в норму, и слова потекли сплошь понятные, обычные, те, что говорят за едой. Так же понятно он объяснил, что идти на то место, где он увидел светящийся предмет, лучше вечером, когда будут видны звезды, особенно Меркурий.