Все, что получает победитель

– Выходит, Серж не врал мне. Марта могла его использовать как прикрытие для того, чтобы не делиться с братом. Якобы у Сержа больная мать… и прочая ложь, – задумчиво пробормотала Лера. – Слушай, дядя Миша, а ты не мог так хорошо вылечить непредсказуемого Леву, что его тяга к самоубийству с годами преобразовалась в тягу к убийству? И он убил свою сестру Марту – тем более мотив налицо.

Миша мефистофельски расхохотался.

– Да ты просто ученица Фрейда. Не зря твой театрик «Психея» до сих пор дюжит… Видишь ли, дорогая моя Сабина Шпильрейн – надеюсь, ты знаешь, кто это такая! – твое предположение имело бы право на рассмотрение, если бы это убийство случилось много лет назад. Сублимация, конечно, не происходит быстро. Но и на тридцать лет не затягивается. Вот если бы Лева замочил сестрицу в молодые годы, я бы в это поверил. И это был бы и мой грех как профессионала, между прочим! Тогда у него действительно был мотив, если на то пошло. Он был никому неизвестен, пробиваться было тяжело. Лева довольствовался случайными заработками типа игры по провинциальным домам культуры, в гостиничных холлах и на свадьбах… А семья у него тогда уже появилась. Родился сын. Да, кстати, тут необходимо признать, что именно этот ребенок как раз умудрился попасть в фавор к своей железной тетке Марте. Первенец Левы. Остальные пять – как по заказу, дочки! И именно сын унаследовал музыкальные способности отца. Сыграло ли это обстоятельство свою роль в расположении Марты… не знаю. Кажется, Левка со мной делился, что его семья признавала только его первую жену, а когда он от нее ушел, Марта и родители остались на ее стороне. Так бывает. И в этом-то, наверное, дело… А теперь, когда Лев Львович набрал обороты и даже стал известен, ему совсем ни к чему убивать сестрицу. Он, конечно, не разбогател, но и нищим его не назовешь. Более того, из наших, теперь довольно редких встреч я понял, что с годами он ее понял… и даже стал жалеть! Ведь в его понимании – она несчастная бездетная и даже фригидная женщина. Я пропускал эти характеристики мимо ушей. Ведь мне было важно не то, какова Марта на самом деле, а то, как меняется к ней отношение моего пациента… Который давно превратился в моего друга.

– А он тебе что-нибудь рассказывал о замужестве Марты? О Сергее? – спросила Лера с надеждой.

– Не особо. Он рассказывал только о том, что сестра не получает удовлетворения от интимной жизни и потому меняет мужчин как перчатки. Я не вдавался в подробности. Мне было важно, что Лева теперь смотрит на ситуацию принципиально иначе. Ушел внутренний конфликт, обида… это важно. Вряд ли он действительно был в курсе сексуальных проблем своей сестры. Но ему было легче присвоить ей этот статус. Лучше жалеть, чем ненавидеть. И не только в психиатрической парадигме.

– Мишенька, а если я тебя попрошу позвонить Леве… Может быть, он что-то знает? – Лера задействовала самые жалобные ноты, но она, увы, знала ответ.

– Нет. Я и так слишком много тебе рассказал. Я не буду влезать в эту историю. И тебе настоятельно советую этого не делать. Своему этому Сергею скажи, прямо или косвенно, чтобы он сам разбирался с этой проблемой. Он женился на этой женщине. Что бы он тебе сейчас ни плел, брак – это серьезно. Да, это в большинстве случаев трагедия, но это трагедия на всю жизнь.

Мужская доля

Конечно, он не был пунктуальным. И не было между ними той нити, которая делает ожидание невыносимым. Но когда Шурик даже не предупредил о том, что их встреча отменяется, Дина поняла, что произошло нечто необратимое. На звонки он не отвечал, оставалось только ждать. С некоторых пор она приучила себя к спокойствию в подобных обстоятельствах. Иначе разбилась бы на мелкое драже осколков, как крепкий советский стакан, если с силой швырнуть его о стену. Если не можешь ничего изменить – прими удобную позу и включи энергосберегающий режим. И все же одна предательская мыслишка проделала брешь в ее равновесии. Хорошо, что Шурик ей не сын. Иначе как было бы сейчас… страшно по-настоящему!

Значит, просто за человека страшно быть не может? За того, с которым не состоишь в безусловных биологических или социальных узах, который тебе не муж и не родня, а просто бывший милый друг, и ты от него базисно не зависишь – эмоциональная надстройка не в счет… Мы холодны и далеки друг другу. Именно «далеки друг другу», ошибки согласования тут нет.

А со своим ребенком Дина только что разговаривала. С ним все отлично – переплюнем через левое, но так и есть. Только живет он далеко, за океаном. И скоро у него появится собственное дитя. Дина намеренно не хотела знать пол будущего малыша. Но это… тоже было частью ее жесткого аутотренинга. Чтобы не дать себе раскиснуть и заскучать, и завыть от одиночества. Нельзя! Только если она будет цветущей, энергичной современной бабушкой, ее позовут туда… Не сейчас. – Об этом она и не мечтала. Когда-нибудь. Там, где живет сын, нужно светиться тонусом. Ни о чем не просить и все принимать, словно не очень-то хотелось.

Дина провела бессонную ночь – она и в спокойные дни со сном не дружила. В неотвратимости рассвета ее броня сильно ослабла, и она уже молилась «только бы он был жив». Она простила ему все – и сама себя презирала за то, что прощала так пошло, в момент смертельной паники… В голову лез эпизод из копилки Шуриковых обид на женщин. Как-то, лет десять назад, когда он был совсем бездомным, – а его бездомность имела сравнительную и превосходную степени! – он снял двухкомнатную квартиру и, чтобы разделить бремя оплаты, пригласил компаньонку. Она тоже нуждалась на тот момент в пристанище и благодарно приняла предложение. Тем более квартирка была симпатичная и недорогая. Юго-запад, высокий этаж, вид на главное здание университета, шикарные закаты… Шурик был там счастлив, как он уверял, – ведь ему для счастья шикарного заката достаточно. И минимальных удобств, конечно, – но без излишеств.

Счастье же оказалось недолгим. Компаньонка, познакомившись с хозяином квартиры – молодым дауншифтером лет тридцати, – воспылала к нему вполне понятной страстью. Дауншифтер не устоял, хоть и девушка была не бог весть какой Афродитой. Но в таких делах важнее не красота, а уверенность и наглость, закамуфлированные овечьей шкуркой. И вот уже квартировладелец просит Шурика съехать, потому как собирается поселиться здесь с новой подругой и, возможно, будущей женой. А компаньонка, скромно потупив взор, на голубом глазу поясняет, что у квартировладельца очень удачно умерла бабушка, – и теперь можно сдавать ее квартиру. Надо же молодым на что-то жить!

И действительно, соглашался Шурик, как все удачно сложилось у приезжей барышни! Она его совершенно искренне благодарила и извинялась за причиненные неудобства. Упрекнуть не в чем.

Дина пила кофе пополам со слезами, которые не вытирала, словно салфетка была уликой ее слабости, и думала: как же это похоже на Шурика – вот так вляпаться! В нем причудливо сочетались наивность и расчетливость. Корысть и великодушие. И никогда не знаешь, какая часть его натуры сработает в данный момент. Дина не спрашивала, но была уверена в том, что Шурик сам надеялся на роман с вероломной компаньонкой, и именно этим объяснялась острота обиды. Однако он будет это отрицать, и правды не узнаешь. А быть может, Дина не права, и зря она искала черную кошку там, где ее нет. Быть может, все потому, что у нее был давний разлад с мужской частью своего «Я». Эту версию она услышала в очень странном месте, как выразилась бы Алиса в Стране чудес, – в театре психодрамы, куда ее привел Шурик. Театром заправляла его подруга, и она, конечно, не могла быть рядовым офис-менеджером, с десяти до семи вкалывающим на работе. Действо показалось Дине муторным и непонятным. Разбирали чей-то глубинный конфликт, замешенный на семейных травмах детства, но она уже знала, что групповая терапия не для нее, и не слишком вникала. Но вот слова той самой подруги, простые и понятные, о том, что отношения с мужчинами у любой женщины зависят от того, насколько она принимает в себе «мужскую долю» своей личности… Пускай маленькую, но драгоценную, потому что она – от отца. А вот как раз против своего отца Дина бунтовала все детство и юность. И видимо, продолжала бунтовать против его терпкой доли в себе…

Хотя в ее случае бунт не означал отсутствие любви. Это как раз была любовь и, быть может, слишком сильная, акцентуированная… Отец, сам того не понимая, категорически не разрешал своей дочери становиться женщиной. Хотя это не выражалось в примитивной ревности к кавалерам и мужьям – как у других отцов. Он был умнее, глубже, изобретательнее… он был лучшим. Но именно это и мешало. Будь он дурным – агрессивным и примитивным, – дочь быстрее приспособилась бы к жестокому миру, в котором жила.

Дине запала в душу эта мысль, и она даже после этого так называемого психоспектакля благодарила подругу Шурика за инсайд. Отметив, кстати, что в ее театре на удивление много зрителей, которые по ходу действия становились участниками. «А, – махнула рукой… Валерия, кажется, так ее звали. – Так сегодня студенты психфака набежали! Это у них вместо семинара».

Вызвало симпатию, что эта театральная энтузиастка – трудяга без пафоса. Хотя чего греха таить – Дина смотрела на нее с покровительственной иронией. Как и на всех друзей Шурика, впрочем… И даже мысль об отношениях со своей мужской долей быстро перестала казаться оригинальной. Постепенно она так к ней привыкла, что присвоила эту версию себе. А потом… отец умер. «Очень вовремя», прямо как бабушка в той Шуриковой истории. И бремя вины за «своевременность» Дина немедленно возложила на себя, и оно заняло всю «мужскую долю» и женскую заодно. Ведь он ее воспитал один. Папа, который умер и освободил место, чтобы уберечь ее… кто знает, может быть, даже от тюрьмы. Судьба завершила тот виток тупиком черного абсурда.

Дина вздрогнула от звонка в дверь. Она задремала в старом неудобном кухонном кресле, у нее затекла шея. Она не смогла сразу вскочить, чертыхаясь, искала тапки – казалось бы, зачем?! Ответ прост: в ней крепко сидела программа делать вид, что не очень-то и хотелось. Игра в благополучие, в волшебную независимость. Не пришел вовремя – так я тебя уже не жду, Морфей тебя затмил.

– Марта умерла. Я ненадолго.

Обезоруженная, измученная, злая, она взорвалась: «Не сомневаюсь!» Но, увидев, как задрожали его пальцы, когда он пытался закрыть молнию рюкзака, – а ведь успел его открыть, для того чтобы что-то достать, какую-нибудь дешевую безделицу для Дины, – молниеносно пожалела. Потный, уставший, гневный, он мог уйти от нее навсегда? Нет, конечно, не мог, если на пути разъяренная тигрица. Просто в эту секунду до нее дошло, что рухнула плотина, и возврата к старому нет. Умерла бессмертная горгона Медуза. Внутри лопнул, как бракованный воздушный шарик, смешок о том, что с точки зрения банальной парадигмы смерть жены должна обрадовать любовницу – если подойти с жестким цинизмом. Могут быть разные благородные вариации, конечно, но в сухом остатке – освобождение, не так ли? Но в данном случае следовало выкинуть на помойку хрестоматийность, ведь с Шуриком и мадам Брахман все обстояло иначе. Она не была его женой, но он был ее рабом. Мириады попыток ответить на вопрос «почему» оставили Дине лишь устойчиво невротичную реакцию на само дородное немецкое имя «Марта». Это была патологическая привязанность к женщине, отношения с которой давно закончились и которая беззастенчиво его использовала. Женщине, гораздо его старше. В конце концов, такой… неприятной!