Все цвета любви

Она отправилась на кухню, напевая на ходу.

«Я так долго ничего не рисовала и соскучилась по живописи, — думала она. — Все, что я видела и собирала во время прогулок, все это я хочу нарисовать. Это будут картины, полные жизни. Картины цветов и форм Мексики, в которых я, как настоящий художник ретабло, буду рассказывать разные истории. Но больше всего я хочу показать свою жизнь и все, что в ней происходит: мои страхи, боли, которые преследуют меня по ночам. Я нарисую свою реальность».

Вдруг ей стало немного не по себе, и она обернулась к огромному окну, выходившему в темный сад. Снаружи уже совсем стемнело, и фигура Фриды отразилась в оконном стекле. Она с грустью посмотрела на мольберт, который медленно поглощали сумерки.

Глава 11

Через несколько недель к ним приехал погостить друг Диего, писатель и искусствовед «Луис Кардоса-и-Арагон. Он вырос в Гватемале, но после эмигрировал в Мексику.

Фриде он сразу же понравился. Луис носил маленькие усики, каку Чарли Чаплина, и оказался очень добрым, как и «бродяга» Чаплина, но при этом умным и начитанным. И он умел увлекательно рассказывать об искусстве.

— Такое чувство, будто мы с вами побывали в музее, — не раз говорила ему Фрида, прослушав очередной рассказ Луиса.

Она прониклась к нему таким доверием, что показала автопортрет с нефритовым ожерельем и несколько страниц из альбома с эскизами, чтобы узнать его мнение.

— У тебя очень мексиканская манера. Раньше я такого не видел.

— Я могу и как Боттичелли, — улыбнувшись, ответила Фрида, — но не хочу копировать. Мне нужны собственные цвета и мотивы.

— Где ты училась?

Фрида пожала плечами:

— В основном я самоучка. Кое-что узнала от отца, многое почерпнула из книг. И постоянно обсуждаю свои работы с Диего.

— Ты уже продавала свои работы? Кому? — поинтересовался Луис с серьезным видом.

Фрида рассмеялась.

— Нет. Как ты себе это представляешь? Я либо дарю картины, либо оставляю их себе. Чтобы наладить продажу, придется работать регулярно.

— Это не такая уж бесполезная затея, как может показаться, — возразил писатель.

Фриду его слова заставили задуматься. Когда-то она уже спрашивала Диего, удастся ли ей, по его мнению, зарабатывать на жизнь живописью. Но с тех пор слишком много всего произошло, и Ривера за это время сильно вырос как художник.

На следующее утро Диего с самого утра ушел на работу. Фрида и Луис встали поздно и долго завтракали на террасе в тени развесистого дерева манго.

— Ну а теперь и тебе пора работать, — заявил Луис, отставив в сторону кофе.

Фрида взглянула на него с изумлением. Разве можно рисовать, когда в доме гости?

— Я думала, мы сходим прогуляться. Тут очень занимательные пейзажи. А вечером зайдем за Диего.

Луис облокотился на стол и поднял брови.

— Фрида, ты просто обязана рисовать. У тебя большой талант, и тебе есть что сказать. Живопись тебе необходима: без нее жизнь не будет полной. Неужели ты хочешь вечно дожидаться, пока все дела будут сделаны и появится время на живопись? Как, по-твоему, создается искусство?

Когда Фрида промолчала в ответ на его речь, Луис поднялся и протянул ей руку:

— Пойдем, я составлю тебе компанию, если, конечно, позволишь.

Вскоре художница уже стояла у холста, и в душе у нее царил глубокий покой. Конечно, Кардоса-и-Арагон оказался прав. Как она могла забыть о том, что больше всего на свете любит рисовать! Живопись была ее крыльями, ее танцем, ее жизнью, подарком судьбы! И если она хочет создавать искусство, нужно находить для него время. Работать каждый день, как делает Диего. Ей сразу вспомнились Тина Модотти и Анита Бреннер, которыми она восхищалась. Обе они жили своей профессией и не мыслили себя без нее. Для Тины, Аниты и многих других женщин работа была на первом месте, впереди всего остального. И Фрида хотела стать такой же, как они.

Луис дал ей понять, что она уже готова рисовать каждый день и что живопись — самое важное в ее жизни.

— Спасибо, Луис, — поблагодарила она писателя.

В последующие несколько дней Фрида трудилась не покладая рук, а он сидел рядом, читал или наблюдал за ее работой. И лишь когда художница уставала, они отправлялись бродить по окрестным садам и по рынку или устраивали пикник. На обратном пути они забирали Диего из дворца Кортеса.

— Смотри, Луис, — сказала как-то раз Фрида, указывая на стены, уже расписанные мужем. — Диего — настоящий волшебник. Он рисует за нас двоих.

Ривера услышал ее слова.

— Я могу творить волшебство лишь потому, что ты рядом, — отозвался он. — Ты живешь во всех моих картинах, не только в ногах лошади Сапаты. — Он обнял жену и на мгновение замер.

По лицу Луиса было видно, что его смущает это внезапное проявление нежности. Он деликатно кашлянул и заметил:

— Фрида тоже великая художница.

Диего отпустил жену и радостно захлопал в ладоши.

— Ну вот, Фрида, ты снова кого-то очаровала!

И добавил, обращаясь к Луису: — Берегись, а то влюбишься в нее! А сейчас я хочу выпить. Пойдем!

Они отправились в паб, где много пили, пока Ривера травил свои байки.

— Как ты это делаешь, Диего? — спросил Луис, скорчив забавную гримасу и взъерошив волосы рукой, когда Диего заказал еще одну бутылку текилы. — Как ты выдерживаешь такую чудовищную нагрузку? Когда ты вообще спишь?

Диего рассмеялся и плеснул другу в стакан еще текилы. Фрида смотрела на мужа с благоговением. Она обожала этого большого мужчину, который излучал энергию, жажду жизни и творчества. Диего легко заводил друзей, но не боялся и нажить врагов, если того требовала ситуация. «Пусть у меня лучше будет один хороший враг, чем сотня дерьмовых друзей», — часто говорил он.

Фрида перевела взгляд с Диего на Луиса. Она была признательна Кардосе за то, что он вдохновил ее стать профессиональной художницей. Она наслаждалась полными труда и вдохновения днями, которые провела рядом с ним. В голове у нее созрело еще больше сюжетов для новых картин. Тетрадь для эскизов, которую подарил ей Диего, пухла на глазах. В один из дней Фрида попросила Кларету, жену садовника, попозировать ей. На холсте она изобразила полуобнаженную коренастую женщину с тяжелой грудью на фоне пышной тропической растительности: блестящих пальцевидных листьев, дынь с красной мякотью и цветков стрелиции, напоминающих по форме птичьи клювы. Кларета все время что-то напевала, и ее песня словно тоже вошла в картину. Фрида любила эту свою работу: от нее веяло жизнью. Потом она нарисовала дочерей Клареты, круглолицых, с серьезными глазами. Если девочкам приходилось слишком долго позировать, она угощала их конфетами и играла с ними.

— Дети от тебя без ума, — заметил как-то Луис, когда Фрида отмывала кисти, а дочери Клареты убежали. Он, как и прежде, подбадривал Фриду и обсуждал с ней ее картины, а еще рассказывал истории и показывал фокусы девочкам, когда те уставали сидеть на одном месте. — Я напишу о тебе статью, — заявил он. — Пора миру узнать о Фриде Кало.

Луис пробыл с ними в Куэрнаваке две недели, и Фрида уже не представляла себе жизни без этого чудесного человека. Но однажды утром она не смогла присоединиться к нему за завтраком: ее вырвало, как только она поднялась с постели, и любая мысль о еде вызывала новые приступы тошноты. «Видимо, я вчера переборщила с текилой», — предположила она.