Все цвета любви
Шрифт:
— Может быть, тебе все-таки уйти от Диего? — вдруг спросила Кристина.
По липу сестры Фрида поняла, что та шутит. Для Фриды жизнь без Диего вообще не была жизнью. Но она решила подыграть сестре:
— Я бы с радостью. Но ты же знаешь, он без меня пропадет. Он вечно теряет вещи, например ключи, и обвиняет меня в том, что я их прячу. Диего злится и требует их отдать, а потом находит в кармане собственного пиджака. А его часы мне приходится отдавать в ремонт каждые две недели. Не знаю, как он умудряется их ломать. Перьевые ручки у него засыхают, потому что он не закручивает колпачок. Он может заснуть в ванной, а потом жалуется, что вода слишком холодная. Или носится за нашей обезьянкой Фуланг-Чангом по всему дому и опрокидывает мебель, а потом ударяется коленом об угол, и у него
Это речь вызвала у Кристины приступ хохота.
— Не понимаю, почему ты назвала собаку в честь члена русского Политбюро. И это притом, что твой муж троцкист.
— Вот пес и не ладит с Диего. Все началось с того, что Каганович мирно спал на стуле. Диего столкнул его. Тот обиделся и пописал на картину. Диего погнался за ним, пес спрятался под столом, Диего вытащил его оттуда и стал гонять по комнате, вопя, что все собаки в доме невежды, которые ничего не смыслят в искусстве. Лай стоял — не передать. В конце концов Диего так забегался, что хрипел, как морж. А потом ему вдруг стало смешно, и у него случился припадок хохота. Он извинился передо мной и сказал, что собака была права: картина прескверная.
— Ну хоть раз он признал правоту сталинского Политбюро, — заметила Кристина. — Думаю, тебе стоить нарисовать всех своих животных.
— Я уже рисовала. Разве ты не видела полотно с Фуланг-Чангом у меня на руках?
Кристина отрицательно покачала головой.
— Неважно. Прямо сейчас я пишу картину, где изображены я и моя кормилица. Это очень важная работа.
— Все твои работы важны, Фрида. Знаешь, что я в них вижу?
Фрида вопросительно посмотрела на сестру.
— Разобщенность. Я вижу ее в сломанных колоннах, в женщинах, которые не знают, американки они или мексиканки. Во всех твоих картинах я нахожу признаки того, что есть и в тебе самой: Мексики, которая так и не стала единой после гражданской войны. Понимаешь? Ты и есть Мексика в миниатюре, в лице одной женщины. Твое страдающее тело — символ разобщенности нашей страны.
Фрида долго смотрела на Кристину, затем подошла и обняла ее.
— Спасибо за эти прекрасные слова. Возможно, ты права. В моих картинах и правда есть Мексика. Для меня нет ничего важнее того, что я женщина и мексиканка. Но мои картины имеют значение лишь для меня. Они нравятся только мне. Остальные видят в них плод воспаленной фантазии. Кому интересны мои мысли?
— Я уверена, что скоро все изменится. А до тех пор продолжай рисовать. Иначе ты сойдешь с ума с этим человеком.
Фрида кивнула.
— Диего советует мне дать несколько картин для выставки в университете. А Бретон считает меня сюрреалисткой.
— Знаю-знаю: лента, обернутая вокруг бомбы.
— Разноцветная лента, попрошу заметить, — менторским тоном поправила ее Фрида и дотронулась до ленты, которую вплела в косы.
— Интересно, выдержит ли прическа твоего любовника, — с нахальной улыбкой поинтересовалась Кристина. — Кстати, кого ты ждешь?
— Не скажу. Иди уже. Она сейчас придет.
На следующее утро она чувствовала себя отдохнувшей и полной энергии. Ей не терпелось встать к мольберту. Фрида даже не стала завтракать, лишь ненадолго заглянула на кухню, чтобы сказать Диего «доброе утро» и сообщить Миранде, что ей ничего не нужно.
— Поешь, Фрида, ты слишком худая, — увещевал ее Диего, сидя за накрытым столом.
— Сначала я сделаю несколько набросков. Я всю ночь обдумывала картину…
— Всю ночь? Разве ты не уходила вчера?
— Я рано вернулась. У меня появилась идея, и я умираю от желания попробовать.
— Ладно, но выпей хотя бы немного горячего шоколада, — вздохнул Диего.
Он тяжело поднялся и подошел к плите, растопил шоколад из Оахаки, который считался лучшим в стране, добавил молока, кардамона и сахара, после чего принялся кипятить, помешивая ложкой в маленькой медной турке. Фрида подошла к нему сзади и обняла за плечи.
— Где ты была прошлой ночью? — спросил Ривера.
— У Кристины. Мы с ней долго обсуждали картину. Ты ведь знаешь, что мама отдала меня кормилице, а потом сразу забеременела Кристиной.
—
И это вдохновило тебя?— Да.
Фрида не сказала Диего, что встречалась с певицей, которая была в нее влюблена. Правда, Диего великодушно смотрел сквозь пальцы на ее романы с женщинами, но Фрида не хотела его расстраивать. Особенно сейчас, когда он проявлял такую заботу. Она погладила мужа по спине.
Диего налил густой напиток в любимую чашку Фриды и протянул ей. От одного аромата у нее закружилась голова.
— А теперь иди и рисуй, — нежно сказал муж и поцеловал ее в лоб. — Но не забудь выпить шоколад.
С чашкой в руке Фрида поднялась по лестнице и вошла в студию. Сделав глоток шоколада, вкуснее которого не было на всем белом свете, она поставила его на один из столов и тут же забыла о нем: ее поглотила работа.
Ведомая озарением, художница нарисовала лицо кормилицы, а потом закрыла его воинственной маской с пустыми глазницами и ртом, искаженным криком. Кормилица, вместе с молоком вливающая в нее жизнь, выглядела угрожающе. Сама Фрида в образе младенца лежала у нее на руках и сосала грудь. Но лицо у нее было не младенческое, а взрослое: широко раскрытые глаза устремлены вдаль, взгляд задумчивый и даже слегка напряженный. Фрида снова погрузила кисть в краску и нарисовала капли молока. Потом тем же цветом она прошлась несколькими мазками по серебристому звездному небу. Отойдя на несколько шагов назад, художница задумалась, что означают эти светлые капельки: звезды, молоко или, может, даже сперму…
Раздался стук в дверь, и Фрида уже было собралась открыть, но услышала внизу голос Диего:
— Она сейчас не может. Работает.
«Спасибо, Диего», — мысленно поблагодарила она мужа и вернулась к картине.
Как хорошо, что он заставляет ее рисовать! Фрида вспомнила о месяцах, проведенных в Куэрнаваке вскоре после свадьбы. Боже мой, неужели это было десять лет назад? Тогда она тоже рисовала под пристальным взглядом искусствоведа Луиса Кардосы. Работа помогла ей пережить первый выкидыш, а также измену Диего с ассистенткой. Вспомнив о ней, Фрида горько улыбнулась. Та женщина была не первой в длинной веренице измен мужа. Но рана, которую тот случай оставил в душе Фриды, была первой, а значит, самой болезненной. А потом начались длинные периоды, когда она вообще не рисовала. Почему она постоянно отвлекалась? Почему все остальное было важнее ее искусства? Она горько сожалела о потерянном времени.
Фрида вздохнула и поставила еще несколько молочно-белых точек на холст. Ей не давал покоя все тот же вопрос: не слишком ли поздно она спохватилась? Живопись отнимала так много сил — как физических, так и душевных, — что художница боялась не успеть произвести на свет все картины, которые ждали своего часа у нее в голове. «В сущности, в живописи мое спасение, — думала она. Рисовать и быть рядом с Диего — вот в чем вся моя жизнь. — Она размышляла об этом не в первый раз, но сегодня простые слова проникли прямо в сердце. — Если бы не мои картины, я бы уже, наверное, сошла с ума. Они помогли мне преодолеть горе, боль, страдания. Рисуя, я забываю обо всем на свете: о Диего, наших нерожденных детях, о болях в спине. Картины дарят мне независимость от жизненных невзгод». Приблизив кисть к ноге младенца, Фрида провела тонкую линию, которая обозначала ампутацию пальцев. Те, кто ее не знал, вряд ли поняли бы замысел Фриды, но для нее эта деталь была важна. «Если я собираюсь изобразить себя такой, какой себя ощущаю, без этой линии не обойтись, — решила она. — Эта линия — часть меня».
Потом ее мысли вернулись к слову «независимость». «Вот бы мне стать еще и финансово независимой от Диего, — мечтала она. — Он бы меня никогда не подвел, но мне надо уметь обходиться без его денег». Если люди сочтут ее картины искусством, возможно, их будут покупать?
— Я буду работать еще усерднее и постараюсь как можно шире демонстрировать свое творчество, произнесла она вслух и испугалась собственного голоса.
Фрида отошла от картины, посмотрела на нее и испытала глубокое удовлетворение, почти счастье. Она взглянула на часы. Был уже полдень. Утро она провела с максимальной пользой. В прекрасном расположении Духа она спустилась на кухню. Теперь ей хотелось есть.