Все детали этого путешествия

Внизу, в темноватом ущелье улицы, где, отчаянно гудя, едва разъезжались встречные автомашины, кипела жизнь. В длинном балахоне шёл с корзиной апельсинов на голове босоногий старик. Мальчик погонял ослика, влекущего тележку со стеблями сахарного тростника. В ту же сторону одна за другой направлялись укутанные в шали женщины. Навстречу им стайкой торопились школьники с ранцами на спине.

— Доброе утро, Артур. Завтрак в девять? — раздался за спиной сонный голос.

— Кажется. Доброе утро.

Я даже не обернулся, боясь, что Саша втянет в пустопорожний разговор, отвлечёт от редко даруемой возможности ничего не знать, ничего не хотеть, а просто видеть, чувствовать. Вдыхать этот терпкий утренний воздух, созерцать старинные белые и новые темно-серые бетонные здания многоэтажных отелей, одинаково припудренные мелким песком пустыни. Слышать симфонию звуков просыпающегося города, живущего своей жизнью и не мешающего мне быть в высшей степени собой — созерцать протекающее бытие.

Там, в номере, на столике лежал отпечатанный план пребывания в Египте на каждый день и час. За девять суток турпоездки предполагалось множество познавательных экскурсий. И встреча с пирамидами, и поездка далеко на юг к Северному тропику — в Асуан, и плавание на фелюге по Нилу. Предстояло много узнать напрямую, не из книг и кинофильмов. Уже одна эта возможность казалась счастьем. Но мне всегда хотелось не знать, а жить. Просто жить. Я мог бы обойтись без всяких экскурсий.

В доме напротив сверкнуло стекло двери. На балкон вышла пожилая женщина. Метелкой из перьев она сметала пыль с пола и перил. Потом, уходя, неожиданно обернулась и, улыбнувшись так, как могут улыбаться только старые женщины, что-то крикнула мне, помахала метёлкой.

Эта улыбка жила в сердце, когда я завтракал вместе со всеми в зашторенном ресторане на первом этаже отеля. Все здесь было красным: шторы, кресла, стены, потолок. Только скатерти белые да чёрные костюмы официантов. Подали европейский завтрак — яйца, круглые булочки, мёд и кофе, который разливал из большого кофейника каждому в чашки лично лысоватый владелец ресторана. В другой руке у него был тяжёлый молочник со сливками.

Не любя молочных продуктов, я отказался от сливок, чем удивил хозяина. Тот двинулся дальше, ловко орудуя то кофейником, то молочником. А когда наделил всех кофе со сливками, подошёл к сидевшей в дальнем конце стола переводчице Нине, что-то сказал.

— Он говорит, сливки всегда свежие, со своей фермы! — крикнула Нина.

И все укоризненно взглянули на меня.

«Вот так всегда, — подумал я, — мелочь. И сразу становишься паршивой овцой в стаде».

Улыбка пожилой женщины ушла из сердца. А Саша громко попросил:

— Если можно, пусть мне нальют ещё одну порцию сливок!

Сергей Петрович — руководитель группы, возле которого за углом стола примостился Саша, — одобрительно кивнул.

Наливая ему сливки, хозяин, очевидно, что-то почувствовал. Во всяком случае, когда я встал из-за стола, тот на глазах у всех подошёл ко мне, сказал:

— Рус? Горбачев! Перестройка! — и, улыбаясь, пожал руку.

После завтрака переводчица Нина повела пешком всю группу в расположенное неподалёку посольство Советского Союза.

Саша вышагивал впереди рядом с руководителем и его женой. Длинный, весь загранично-джинсовый, обвешанный японской фотоаппаратурой, он выделялся среди всех.

Я уже знал, что его фамилия — Петров. О таком литераторе, Александре Петрове, я до сих пор не слышал. Да и не мудрено. Всю жизнь старался держаться в стороне от «братьев-писателей», от их бесконечных собраний, пленумов, интриг, борьбы за премии, дачи, место в издательских планах... То они славили Сталина, а потом каялись, чтоб славить Хрущева, затем славили Брежнева, снова каялись, теперь начали воевать за перестройку, гласность и демократию. В этой почти неприкрытой жалкой игре проходила жизнь. И если у кого изначально действительно была способность к творчеству, то она быстро иссякала. Зато появлялся железный расчёт, который они называли профессионализмом.

Литература — инструмент познания мира, и действует этот инструмент только при наличии совести. Не замечая дьявольской подмены, духовные импотенты продолжали создавать свои произведения, хлопотливо пристраивать их. Больше ничем заниматься они уже не могли. Становились паразитами общества. Требовали особого внимания, привилегий, загранпоездок.

И вот я, Артур Крамер, сейчас шёл среди них по залитой солнцем зелёной каирской улице. И осуждал всех, скопом... Именно в тот момент, когда я поймал себя на том, что осуждаю, — на грехе, который старался и не мог до конца вытравить из себя, — в этот момент толстая нарумяненная матрона поравнялась со мной и, взглянув своими коровьими глазами из-под обвислых широких полей синтетической летней шляпы с букетом искусственных цветов на тулье, произнесла:

— Что бы сказал этот араб — владелец ресторана, если б узнал, что вы никакой не «рус», а еврей? Правда, интересно?

«Ах ты, сволочь!» — подумал я. А вслух ответил:

— Если вам так уж интересно, я ему сообщу!

Мы пересекли небольшую площадь и оказались возле углового здания, окружённого глухой бетонной стеной. С трёх её сторон стояла вооружённая охрана — солдаты-египтяне в чёрных беретах с красными ленточками.

Через узкую калитку Нина ввела всех в запущенный садик, оттуда в здание посольства, где в зале на первом этаже были расставлены ряды кресел. Впереди за столом уже ждали советник посольства по вопросам культуры и консул. Во всяком случае, так они представились.

Я сидел в крайнем кресле последнего ряда, слушал, как руководитель группы Сергей Петрович, поглядывая в список, представляет участников поездки. Когда он произнёс: «Изольда Егорова — наша прославленная поэтесса», советник и консул захлопали в ладоши. Поспешно зааплодировали и все остальные.

Нарумяненная матрона встала с первого ряда, поклонилась.

— Как же! Знаем. Мы здесь тоже начитанные и образованные! — весело сказал советник. — Между прочим, ваш муж вечером звонил из Парижа, просил передать привет, не обидеть.

— Не обидим! — подхватил консул. — Тем более, жена нашего коллеги. Но за это с вас бакшиш: просим в конце собрания прочесть новые стихи. Пригласим сотрудников.

— С удовольствием. — Изольда Егорова снова поднялась и снова села.

К моему удивлению, не был представлен только Саша Петров. Что прошло незамеченным.

Потом держал речь консул. Он сообщил, что сейчас в Египте по мусульманскому календарю самое начало пятнадцатого века, средневековье, и это соответствует действительности. Что люди здесь необязательны, живут не спеша, во всём руководствуются выражением «иншь Алла» — такова воля Аллаха. Что с ними надо держать ухо востро, не ходить в одиночку, тем более по базарам. Уже были случаи, когда советский человек, попав на восточный базар, пропадал навсегда. Он попросил каждого записать номер телефона консульства — мало ли что может произойти.

Затем наступила очередь советника по культуре. Тот выразил сочувствие туристам, имеющим очень мало валюты, сказал, что догадывается о наличии в их чемоданах бутылок с шампанским, водкой и коньяком, рассказал, за сколько примерно все это можно сбыть хотя бы горничным в отелях. Предупредил, что технику на базарах лучше не покупать: могут подсунуть дрянь.

За это время консул привёл группу сотрудников посольства. Сплошь при галстуках, в рубашках с короткими рукавами. Они уселись. Изольда Егорова, сняв шляпу, выплыла к столу, начала читать свои стихи. Сверкнула молния фотовспышки. Саша Петров сделал первый снимок.