Все хорошо

Аля от крепкого, плотного, вовсе не цветочного запаха сморщилась, непроизвольно дернула головой – и вдруг будто бы очнулась. Она лежала в комнате гостиницы, одна, на потолке бледно мигал экран мнемониатора. За окном, широким, панорамным, – зрела гроза. Небо было океански-зеленым, в белой пене. Облачные башни всех оттенков черного – надвигались. Светлая стрелочка глайдера скользила косо вниз, перечеркивая тучи…

Что это было? Она встала, неуверенно шагнула к столику. Вот теперь – тяжесть исчезала, испарялась… и так же исчезали и испарялись обрывки увиденного и понятого, разлитые лужицы чужой памяти… и, торопясь успеть, она подплыла к столу, схватила блокнот и начала диктовать то, что еще могла вспомнить: станция «Ковчег», проект «Валгалла», Эспада, андроиды, Бромберг, Малыш…

СТАС

Я шел вперед, спотыкаясь, и какие-то бестелесные твари касались щек и лба. Повязка была плотная, жесткая, двое за спиной крепко держали меня за локти, так что не хватало только скрипа несмазанных петель и вони факелов. Имелась, впрочем, другая вонь, которая не была похожа ни на что.

Я был уверен, что мы находимся не то в облагороженной естественной пещере, не то в приспособленной для обитания шахте. На Пандоре когда-то было много кобальтовых шахт – еще до организации природного заповедника. Об этом мало кто знает.

Вот – открылся некий объем. Зал? Гулко и темно. Здесь, в подземелье, я обнаружил в себе новое умение: ощущать близость стен, людей и предметов. Этакое серебрение исходит от неживого, и зеленоватыми тенями кажутся люди. Повязка на глазах мешает и этому зрению, но не абсолютно, и я различаю три продолговатых зелено-серебряных пятна перед собой…

– Отпустите его, – сказал низкий реверберирующий голос. – И снимите повязку.

Меня отпускают. Я стою смирно. Ловкие пальцы касаются затылка. Повязка сложная, с какими-то ремнями и застежками. Зачем такая, если хватило бы просто темного мешка?.. Впрочем, время вопросов еще не пришло.

Но вот – повязка (сбруя?) снята, я осторожно приоткрываю глаза. Полумрак. Просторное помещение, которое даже залом не назвать: ангар? купол? И – остро: уже видел! Уже был здесь!..

Не знаю уж, отчего, – но меня передернуло.

Только потом я стал смотреть на тех, кто стоял передо мной.

Вернее, так: один сидел и двое стояли. Просто головы их были на одном уровне.

Тот, который сидел, был огромного размера мужчина, бритоголовый и звероплечий. Двое, стоящие за его спиной со станнерами в руках, были в биомасках – как те, которые захватили меня и ребят. Вряд ли это те же самые – фигуры не такие. И уверенности той в них не чувствовалось, а лишь – опаска. Боятся меня? Как интересно…

– Приветствую вас, Попов! – пророкотал сидящий. – Поздравляю с освобождением!

– Спасибо, – хмыкнул я. – Где дверь?

– Дверь далеко отсюда. Одному вам ее не найти. Стул гостю!

Тут же под колени сзади мне ткнулось мягкое, я сел – и почти провалился. От этих бегающих безмозглых кресел-амеб я успел отвыкнуть. Теперь мой собеседник возвышался надо мной подобно горе.

– Я понимаю, у вас множество вопросов, – продолжал человек-гора. – Равно как у меня – множество ответов. Но прежде я сам спрошу вас: вам известно, кто вы такой?

Я ответил не сразу.

– Известно ли… Не знаю. Правильнее сказать – я догадываюсь.

– Поделитесь Догадками.

– С удовольствием. После того, как узнаю, кто такие вы и что вообще произошло?

– Разумно. Мы – подпольная организация. Одна из немногих существовавших и, наверное, последняя оставшаяся. У нас нет ни имени, ни списков. Есть только принципы и – цель. Я – заместитель руководителя организации. Зовите меня Мерлин. Я андроид.

– Очень приятно, – сказал я.

– В организацию входят также и люди, – продолжал Мерлин. – Руководитель организации – человек. Мы боремся и за равноправие – в том числе. Впрочем, если нам удастся достичь главной цели, то разница между людьми и андроидами просто исчезнет… Знаете ли вы, что такое Д-контроль?

– Когда-то я был кибертехником, – кивнул я.

– Следовательно, вы понимаете, что единственная реальная разница между человеком и андроидом – это наличие у андроидов Д-ответа?

– У нас Д-ответ есть?

– Нет. Ведь вы созданы не людьми.

– Именно созданы, вы полагаете?

– Созданы, модифицированы… Вот это ваше нечеловеческое спокойствие – откуда, Попов?

– От Боэция.

– Заслуживает внимания как гипотеза… Но Боэция знаете только вы. В то же время все, освобожденные нами, имеют железные нервы. Ни один нормальный человек не вынесет испытания темнотой и неизвестностью. Вы все – как каленые солдатики.

Я вспомнил Вадима и не стал его поправлять.

– Так вот, совершенно ясно, что вы созданы и сконцентрированы в одном месте с совершенно определенной целью. Оставалось вычислить, какова эта цель.

– И?

– Думаю, нам это удалось. Равно как и определить, кто именно это сделал.

– Поделитесь?

– Обязательно. Чуть позже. Я хочу, чтобы вы сами пришли к тому выводу, который мы сделали. Это надежнее, не так ли?

– Для меня безразлично. Я знаю, что таким путем человеку можно внушить все что угодно – просто подбирая факты. И даже не искажая их.

– И все же… я хочу быть несколько убедительнее.

– Может быть, вы убеждаете себя?

Раздался странный звук. Один из тех, кто стоял за спиной Мерлина, зажал себе ладонью рот. Похоже, я булькнул что-то смешное. Мерлин не обернулся.

– Вы помните, должно быть, десятилетие с две тысячи тридцатого по сороковой годы?

– Только по книгам.

– Ну, разумеется. Странности были?

– Да уж. Еще какие.

Странности – были. Полыхающие по всему миру малые войны, канун большой (или, как писал Створженицкий, «мировой торфяной пожар»), разруха, голод, миллионные толпы беженцев – в начале десятилетия; мир, покой, благополучие, всеобщая любовь и взаимоуступчивость (только после вас?) – в конце. Без видимых причин. Само собой. По мановению. Волшебный дождь. И что самое, забавное: всеми это воспринято было как нечто само собой разумеющееся. Одумались. Поняли, прозрели… Мне попались лишь две работы, где робко, как неприличный, задавался этот вопрос: а почему, собственно? И тут же вопрошавшие сдавали назад, вспоминали, что есть такое «человеческое здравомыслие» и «инстинкт сохранения разума», и что-то еще… И – не было никакой художественной литературы о последних войнах. О них забыли моментально и начисто, и только многочисленные памятники солдатам стояли над оплывшими траншеями: будто знаки признания греха беспамятства. Страшное прошлое забывалось, как дурной сон. Дети пятидесятых уже не могли представить себе иной жизни, чем тот бесконечный праздник, который им устроили старшие. В их представлении война с Гитлером закончилась едва ли не позже Евфратского котла, великого транссахарского марша Шварценберга или битвы за Дарданеллы…

– Я подозреваю, что вы уже знаете, в чем тогда было дело, – сказал Мерлин медленно.

– Данных нет, – сказал я.

– Вот как… Впрочем, этого следовало ожидать. Но неужели всеведение отучило вас делать самостоятельные выводы?

– Оно привило меня к осторожности в подобных выводах. Я догадываюсь, что вы имеете в виду. Но первые работы Блешковича появились лишь в пятьдесят пятом.

– Понимаю: вам трудно вырваться из сферы привычных представлений. Блешкович вообще был абсолютно ни при чем. Ему лишь позволили озвучить то, что становилось невозможно скрыть.

– Так, – сказал я.

– Гипноизлучатели космического базирования были созданы в тридцать втором году и в тридцать третьем применены… Ничего характерного не вспоминаете?

– Болезнь Арнольда?

– Совершенно верно. Болезненная апатия, апатия долороза эпидемика. Первое боевое применение гипноизлучателей. А в следующем году состоялась тайная встреча разработчиков этого вида оружия из всех конфликтующих стран, своего рода подпольная мирная конференция, где и было решено запрограммировать все приборы вполне определенным образом.