Все хроники Дюны (авторский сборник)

— Оставь нас, — сказала она.

Он удалился без единого слова через ту дверь, в которую она вошла. Когда дверь за ним закрылась, Тег проговорил:

— Преподобная Черница.

— Значит, ты узнаешь в этом банк, — в голосе ее было лишь слабое дрожание.

— Разумеется.

— Всегда есть средство передачи больших сумм денег или приобретения власти, — сказала она. — Я говорю не о той власти, которая правит фабриками, но о той, которая правит людьми.

— И которая всегда называется правительство или общество, или цивилизация, — сказал Тег. — Я подозревала, что ты окажешься очень разумным, — высказалась она; отодвинула стул и села, но не предложила сесть Тегу.

— Я думаю о себе, как о банкире. Это сразу отсекает множество грязных и обескураживающих околичностей.

Тег не ответил. В этом, похоже, не было нужды. Он продолжал ее внимательно разглядывать.

— Почему ты так на меня смотришь? — осведомилась она.

— Я не ожидал, что ты окажешься такой строй, — сказал он.

— Хе-хе-хе. У нас для тебя много сюрпризов, башар. Может быть, попозднее Преподобная Черница помоложе и пробормочет тебе свое имя, чтобы пометить тебя. Восхвали Дура, если это произойдет.

Он кивнул, поняв не очень много из сказанного ей.

— Это, к тому же, еще и очень старое здание, — сказала она. — Я наблюдала за тобой, когда ты в него вошел. Оно тебя тоже удивило?

— Нет.

— Это здание в основе своей остается без изменений несколько тысяч лет. Оно построено из материалов, которые продержатся еще намного дольше. Он взглянул на стол.

— О, нет, это дерево. Но под этим есть поластин, полазы и пормабат. Три ПО, которые никогда не подводят, если только необходимость их требует. Тег промолчал.

— Необходимость, — сказала она. — Возражаешь ли ты против каких-либо необходимых вещей, которые были с тобой сделаны?

— Мои возражения не играют никакой роли, — сказал он.

Куда же она гнет? Изучает его, конечно. Точно так же, как он изучает ее.

— По-твоему, другие возражали когда-либо против того, что ты им делал?

— Несомненно.

— Ты прирожденный полководец, башар. Думаю, ты будешь для нас очень ценен.

— Я всегда думал, что больше всего ценен для самого себя.

— Башар! Посмотри мне в глаза!

Он повиновался, увидел крохотные оранжевые крапинки, блуждавшие в ее белках. Ощущение опасности стало острым.

— Если ты когда-нибудь увидишь мои глаза полностью оранжевыми берегись! — сказала она. — Это значит, что ты оскорбил меня так, что я этого уже больше не способна выносить.

Он кивнул.

— Мне понравится, если ты сумеешь командовать, но ты не должен командовать мной! Ты командуешь грязью, это единственное назначение для таких, как ты.

— Грязью?

Она махнула рукой — пренебрежительный жест.

— Ну, да, вон там. Ты знаешь их. Их любопытство сильно ограничено. Никаких великих соображений никогда не проникает в их разум.

— Надо так понимать, что вы именно к этому и стремитесь.

— Мы работаем на то, чтобы поддерживать это в таком виде, — сказала она. — Все доходит до них через мелкий фильтр, исключающий все, кроме представляющего непосредственную ценность для выживания.

— Никаких великих дел, — сказал он.

— Ты оскорблен, но это не имеет значения, — сказала она. Для тех, во внешнем мире, самое важное в чем? Поем ли я сегодня, будет ли у меня крыша над головой сегодня, под которую не вторгнутся нападающие или отребье? Роскошь? Роскошь — это обладание наркотиком или существом противоположного пола, которое может на время сдерживать зверя.

«А ты и есть — зверь», — подумал он.

— Я уделяю тебе время, башар, потому, что понимаю, можешь быть, для нас ты более ценен, чем даже Муззафар, А он действительно необыкновенно ценен. В настоящий момент он получает от нас очередное вознаграждение за то, что ты доставлен к нам в восприимчивом состоянии.

Когда Тег опять промолчал, она хихикнула.

— По-твоему, ты невосприимчив?

Тег держался тихо. Ввели они какой-нибудь наркотик в его еду? Он видел вспышки своего двойного зрения, указывающие на возможность насилия, но они таяли по мере исчезновения оранжевых крапинок в глазах Преподобной Черницы. Надо, однако, избегать ее ног. Они — смертоносное оружие.

— Все лишь оттого, что ты неправильно думаешь об отребье, — сказала она. — К счастью, оно до предела самоограничено. Они понимают это глубинными испарениями своего сознания, но не могут найти время ни на то, чтоб с этим разобраться, ни на что-либо, кроме непосредственной борьбы за выживание.

— И нельзя этого в них исправить? — спросил он.

— Этого и не должно исправлять! О, да, мы следим за тем, чтобы они продолжали смотреть на самосовершенствование, как на огромную причуду, за которой, конечно, нет ничего стоящего.

— Им нужно отказывать в роскоши, — сказал он.

— Никакой роскоши! Не существование! Это должно быть все время отгорожено барьером, который мы любим называть «Защитным Невежеством».

— То, чего не знаешь, не может тебе повредить.

— Мне не нравится твой тон, башар.

И опять оранжевые крапинки заплясали в ее глазах. Ощущение опасности насилия, однако, уменьшилось. И она опять хихикнула.

— То, чего ты опасаешься, есть противоположность тому, чего ты не знаешь. Мы учим, что новые знания могут быть опасными. Ты видишь, что отсюда с очевидностью вытекает: всякое новое знание противоречит способности выживания!

Дверь за Преподобной Черницей открылась, и вернулся Муззафар. Это был изменившийся Муззафар, его лицо полыхало, глаза блестели. Он остановился за креслом Преподобной Черницы.

— Однажды я буду в состоянии позволить тебе вот так стоять позади меня, — сказала она. — В моей власти такое сделать.

«Что же они сделали с Муззафаром», — подивился Тег. Тот выглядел почти одурманеным.

— Ты видишь, у меня есть власть? — спросила она.

Он откашлялся.

— Это очевидно.

— Я банкир, помни! Мы только что внесли депозит на нашего верного Муззафара. Ты благодаришь нас, Муззафар?

— Да, Преподобная Черница, — голос его был хрипл.

— Я уверена, ты понимаешь этот вид власти вообще, башар, — сказала она. — Бене Джессерит хорошо тебя подготовил. Они весьма талантливы, но, боюсь, не так талантливы, как мы.