Всё и сразу

– Да иди ты вместе с Делоном, – и, уже серьезно: – Скорее уж Бруни.

– А что с ним?

– Держался бы ты от него подальше.

– Не начинай.

– Не нравится мне, что ты торчишь в Римини дольше, чем нужно.

– Не начинай.

– Повторяю: Бруни.

– А если у меня и номера его больше нет?

– Ага, так я и поверил.

– Вот вы два придурка…

– Учетку в Фейсбуке он, кстати, снес.

– И что?

– Смотри, все равно узнаю.

– Ну-ну.

– Как бы то ни было, Сандро, Бруни теперь не у дел.

Я допиваю пиво, облокачиваюсь о парапет:

– Еще пару дней побуду в Римини – и ладненько.

– Значит, успеешь познакомиться с Биби.

– Что еще за Биби?

– Биолог. Тридцать два года, связи в Милане. Имя говорит само за себя: Беатриче Джакометти.

– Богачка.

– Мимо.

– Еврейка.

– Мимо.

– Сиськи?

– Обычные.

– И на фига она мне сдалась?

– А у нее не забалуешь: чуть занесет, сразу по мордасам.

Домой я возвращаюсь поздно и поддатым. «Пятерка» на месте, в его комнате горит свет. Один из трех пончиков, купленных по дороге в баре «Дзета», съедаю в кухне, пока лезу в Инстаграм поглядеть, на что похожа эта Беатриче Джакометти. Профиль закрытый, есть только крохотная аватарка: шатенка, нос с горбинкой, глаза озорные. Биби, значит.

Два пончика оставляю на тарелке к завтраку, накрыв бумажным полотенцем. Поднимаюсь в ночную часть дома, дверь в его комнату чуть приоткрыта.

Окликает меня. Вхожу: читает, лицо в свете настольной лампы бледное. Снимает очки.

– Пиццу куда есть пойдем?

– Самая вкусная в Ривабелле.

– Меня что-то на каприччозу потянуло. – В руках Сименон: по-моему, он его всю жизнь читает.

– Этот твой Мегрэ какой-то бесконечный.

– Сериал мне больше нравится.

Желаю ему спокойной ночи, и тут мне приходит в голову, что сам-то я давно ничего не читаю: это первое, от чего отказываешься, когда одолевают собственные мысли.

Вдоль позвоночника: нечто вроде спазма. Затылок: мурашки. Или волна озноба от основания черепа. Мои дурные предчувствия. Появляются, стоит только сесть за стол. И уж если появились, колоды прежде остальных касаться не вздумай.

Все утро слоняюсь без дела. Он торчит в саду, пропалывает радиккьо, хотя сверху вовсю накрапывает: копает, согнувшись в три погибели, рыхлит землю, старую с новой мешает. Открытой ладонью, кулаком, одним пальцем, тремя пальцами, и все это под дождем, барабанящим по спине. Ползет на четвереньках, тянется к каждому кочану, особенно упорствуя возле корней, расправляет, подбирает листья. Вязнет в грязи, синяя майка и затылок промокли до черноты, но он, присев на корточки, все притопывает ногой, разглаживает бугры локтями и только время от времени, утерев землю со лба, хватается за бок, но не останавливается. Потом начинается гроза, и я, выглянув в окно, зову его в дом.

Он машет мне, что идет, и в самом деле идет, зажав в руках по кочану. Обстукивает подошвы на коврике у двери и входит внутрь, промокший до нитки, насвистывая что-то из Вендитти [13] .

Хорошее предчувствие – не иметь предчувствий. Обыденность, спокойное течение дней. По накатанной, пока не вскрыта колода.

После полудня иду в банк. И запрашиваю второй кредит. Этим хватает папки с документами о доходах. О результатах сообщат в самое ближайшее время.

13

Антонелло Вендитти (р. 1949) – итальянский певец.

Как только возвращаюсь домой, делаю вид, будто набираю номер, зная, что он в кухне и все слышит:

– И можно узнать, платить-то вы когда собираетесь? Почему мне каждый раз приходится унижаться? Семь месяцев прошло, скажите спасибо, что я на вас адвокатов не натравил! Переводите уже деньги, и покончим с этим!

Сую телефон в карман, иду в кухню, а он там яблоки печет. Оборачивается:

– У нотариуса Лоренци есть хорошие адвокаты, если нужно.

– Всё, решили уже.

– Десять четыреста.

– Почти всё.

– А помимо них у тебя как?

– Порядок.

– С деньгами, я имею в виду.

– Преподавание в университете, как только лето кончится.

– А до лета?

– За прошлые месяцы уже заплатили. Ну ты сегодня дал, всю грозу на себя принял.

Бормочет телевизор, первый канал, он достает из духовки противень.

– Может, на кладбище съездим?

Дождь так и льет, а ему все нипочем. Размашистым шагом выходит из дома, забирается в «пятерку», я, прикрываясь руками, влезаю следом.

Оставив позади Ина Каза, мы ползем по виа Мареккьезе до самого Спадароло, а там, за школой, сворачиваем к первому холму. «Рено» едва тянет пятьдесят, и на разгоне мы от натуги аж языки высовываем, стараясь ему помочь. Веет сыростью, среди пшеницы видны маки и мальвы, на заднем сиденье лежит букетик полевых цветов. Он говорит, собрал в Монтескудо, а в гараже в воду поставил. Только я их в гараже не видел.

Паркуемся прямо у железных ворот, он выходит первым, уже с цветами, и ждет, пока я достану из багажника зонтик. Крестится: во имя Отца… После похорон мы еще ни разу не бывали на кладбище вместе.

Ее могила возле колумбария, поближе к родителям, подъем туда по узкой лестнице. На фотографии она смеется, но как-то натужно.

Он выскакивает из-под зонта и, сбегав к питьевому фонтанчику, наполняет лейку. Потом убирает засохшие цветы, ставит букетик из Монтескудо, доливает воды, протирает тряпкой надгробие. Суетливо отступив на шаг, встает боком, будто собирается уйти. Ан нет, снова подходит к ней, касается пальцами фотографии, что-то говорит. Что именно – я не знаю.

– А ты, Сандрин? Ты что с миллионом сделаешь? – Закурив, он неторопливо катит в сторону холма в Спадароло. Домой, ясное дело, не хочется, тем более что вышедшее солнце гонит сырость прочь.

– Часть в банк положу. – Я тоже расслабленно откидываюсь на сиденье. – Остальное на Лондон.

– Опять этот Лондон…

– Ну, у тебя Монтескудо, у меня – Лондон.

– Англичане – те еще засранцы.

– Тебе-то почем знать?

– Уж лондонцы – точно.

– Тот вежливый мужик с завода – лондонец.

– Так он ведь знал, что с тобой кучу бабла огребет.

– Ничего он не знал.

«Пятерка» уже карабкается на крутой склон в Ковиньяно.

– Я считаю, тому мужику явно намекнули, что на тебе можно хорошие деньги сделать.

– И кто же?

– Ну…

– Что тогда языком треплешь?

– А с чего бы иначе этой большой шишке лично открывать дверь пацану из Римини, который ему про фламинго на протезах рассказывает?

– Вот потому-то он и большая шишка, а ты… – Я отворачиваюсь к окну.

– А я?

– Ой, молчи лучше.

– Так кто я?

– Уж кто есть.

– Кто?

– Вы другое поколение.

– Какое еще другое?

– Да иди ты.

– Что это вообще значит – другое поколение?