Все или ничего
Шрифт:
— Естественно. Тогда мастера не халтурили, Их бы сразу из гильдии выкинули.
— Мушкет, — задумчиво произнес Петя. — А я думал, это просто ружье.
— Ха! Ружье! Да из такого сам д’Артаньян палил. Неудобно, правда: после каждого выстрела перезаряжать нужно. Поэтому мушкетеры все больше шпагами…
Мушкетеры, шпаги, фехтование… Ирина! Львова будто током ударило.
Он давно должен быть в больнице!
Владимир занервничал, и Петька уловил это. Гены генами, но, видно, за десять лет даже между неродными по крови людьми устанавливается какая-то тонкая
— Пап, а ты не женишься на этой…
Владимир вздрогнул: не вслух ли он только что произнес дорогое имя?
— На какой «этой»?
— На Зинаиде?
Такого раскатистого смеха, какой раздался вслед за этим, скверы на Самотеке никогда еще не слышали!
Может быть, именно этот хохот сотряс толстые многолетние деревья так, что почки вдруг полопались и на головы обоих Львовых посыпались липкие тополиные кожурки.
Петька присоединился к отцу — сначала робко, потом все громче и звонче:
— Ой, папка! Ой, не могу!
— А-ха-ха, на Зинаиде! Ну ты и брякнул, сын!
— Клаудиа… хи-хи-хи… Шиффер!
— Красавица! Неотразимая!
— Моя… хи-хи… мачеха!
— Моя… ха-ха… дражайшая супруга!
Тяжесть свалилась у обоих с плеч. И дышалось им так легко!
Какой же он ароматный, прогретый весенний воздух старых московских скверов!
— Руки вверх!
Приехавшие кузен с кузиной в ужасе шарахнулись к персидскому ковру и застыли с поднятыми руками.
В дверях стоял Петька с мушкетом наперевес и целился в них. За его спиной невозмутимо и одобрительно улыбался Владимир.
Вот громко щелкнул взводимый курок…
— Уб… уберите! Гл… глупые шутки! — засипели незадачливые родственники. Они же не знали, что в этом начищенном стволе нет пуль, и вообще, запал у мушкетов фитильный.
Зинаида, которая только что дружески ворковала с гостями, моментально оценила обстановку и приняла сторону хозяина: встала с ним плечом к плечу.
— Вон отсюда! — скомандовал Петя.
Но они только присели в испуге и не двинулись с места: черная дырочка ружейного дула гипнотизировала их.
Тогда зарокотал бас Владимира:
— Слышали, что сказал хозяин, Петр Владимирович Львов?
По стеночке, по периметру гостиной, родичи начали бочком двигаться к выходу.
Кузену помог Львов-старший: сгреб его за шиворот и выкинул на лестничную клетку.
— Даму тронуть — не в моих правилах, — прокомментировал он. — Зина, вы не поможете?
Экономка просияла: наверное, расценила это как свое зачисление в члены семьи.
— Кар-рамба! — издала она неизвестно где слышанный пиратский клич и, подскочив к кузине, стала выталкивать ее чувствительными пинками по мягкому месту. А коленки у Зинаиды Леонидовны были отнюдь не такими эфемерными, как у хилой, сидящей на диете Клаудии Шиффер!
— А наши вещи, а наши вещи! — закудахтала выгоняемая.
— Ждите на улице, — громыхнул Владимир. — Только не под самым балконом.
Он с треском отодрал липкую ленту, которой на зиму была заклеена балконная дверь,
чтоб не дуло, вышел на свежий воздух и, с чувством размахнувшись, швырнул вниз два увесистых чемодана: видно, родня рассчитывала гостевать в этой квартире долго, одеждой запаслись с лихвой.Подобрал ли кто-нибудь багаж с тротуара — ни Львовых, ни Зинаиду не интересовало.
Через открытую балконную дверь в квартиру Львовых ворвался весенний воздух с Большого Каретного. Чистый сквозняк прогулялся по анфиладе комнат, чтобы от непрошеных гостей в доме и духу не осталось!
Одно трудное признание было Владимиром сделано: они с Петей выяснили и утрясли степень родства.
Оставались еще два, не менее трудных — для Ирины.
«Признаваться — так уж всем и во всем, — решил Львов. — Семь бед — один ответ. Поеду!»
И пока золотистый «сааб» бесшумно мчал его по Москве, он подыскивал лучшие, самые точные слова. Даже вслух репетировал:
— Ирина, выслушайте меня…
Нет, это нудно. Лучше с ходу:
— Я негодяй, но я вас…
Плохо…
— Возьмите костыль и разбейте мне голову!..
Идиотизм полный. Все-таки лучше положиться на вдохновение: авось да получится сносная импровизация!
Однако судьба — более искусный импровизатор, нежели человек. Объясняться Владимиру не пришлось. Видно, день у него выдался такой неудачный: Петькины выверты оказались нынче не последними неурядицами.
В больнице его встретили насмерть перепуганные медики. Они не знали, как отчитаться перед «благодетелем».
— Не углядели, — лепетал главный врач. — Не обессудьте, Владимир Павлович!
Львов похолодел.
— Что!.. Умерла?
— Удрала!
Не веря своим ушам, Львов кинулся в палату. Она, естественно, оказалась пустой.
А окно — слава Богу, первый этаж! — распахнуто настежь. И ветерок играл обрывками желтой бумаги, которой рама была оклеена на зиму.
Глава 10
ТЯЖЕЛЫЙ РОК
Какой позор! Мне, точно дряхлой развалине, уступают место в транспорте. Я инвалид, урод, калека!
Как они все глядят на меня!
Вот бабушка проталкивается сквозь толпу. Может, хоть один нормальный человек нашелся! Я вскакиваю:
— Садитесь, пожалуйста!
Но старушка не торопится занять мое сиденье. Она копается в потертой кошелке и… протягивает мне сотенную бумажку:
— Возьми, бедненькая!
И такой у нее героический вид при этом, точно подвиг совершает! Как же, последнее отрывает от себя!
Ой, что это! Все окружающие, как по команде, тоже начинают рыться в карманах да сумочках.
И только одна дама в норковой шапке — дура! Весна на дворе! — скрипит на весь трамвай:
— Да она ряженая! Они профессионалы, эти нищие! Знают, как на жалость бить. Бинтами вот так обмотаются… А наивные люди подают Христа ради!
На нее шикают, обвиняют в бессердечии, и я выпаливаю:
— А ты догадливая, дурища! — и хлоп ее загипсованной рукой по плечу. — Я и правда не бедствую!