Все имена птиц. Хроники неизвестных времен

Машинистка приравнивается к рабочему, сказал Лев Семенович, в трудовой книжке так и будет написано «рабочий», для анкеты это хорошо. С такой анкетой, может, и проскочит… И скажи спасибо, Эммочка, что она у тебя не захотела на востоковедение. Дочка Майи Владимировны захотела на востоковедение, золотая медалистка, прекрасная анкета, придраться не к чему, так ей пришлось пять лет у станка оттрубить и попутно комсоргом – за рабочую путевку.

Красивая, насыщенная жизнь опять отодвинулась куда-то в неопределенную перспективу. Осталась кипа бумажек, на некоторых отчетливо виднелись бурые круги, – видно, чашку с чаем ставили.

– «Оil tanker» – «нефтеналивной танкер», – прикусив кончик языка, переводила Розка. Потом задумалась, занеся ручку над пустой строкой, неохотно встала и заглянула в кабинет. – Елена Сергеевна, а «displacement» – это что такое? Порт приписки?

– То же, что и «tonnage», – сухо отозвалась Петрищенко, занятая какими-то своими унылыми делами. – Водоизмещение. «Порт приписки» – это «registration».

– Спасибо! – громко и вежливо сказала Розка и опять уселась на стул, поджав под себя ногу.

Crew – это команда, это я знаю, бормотала про себя Розка. Дисплейсмент это сволочное так похоже на порт приписки, это же надо… Ладно, тогда получается, порт приписки – Кувейт. Ну и фиг с ним.

Большей частью поперек штампа «Санитарная инспекция № 2» была приписка шариковой ручкой по-русски: «Посторонних объектов не обнаружено». И подпись. Только к кувейтскому подколота бумажка – «Заражение третьей степени объектом Д-8. Объект обнаружен и уничтожен. Команда отправлена на профилактический осмотр и восстановительные процедуры на МБМ». Наверняка какие-нибудь мухи, подумала Розка, личинки песчаных мух. Они откладывают свои яички в теле человека, и, скажем, палец, а то и вся рука постепенно превращаются в гниющую, шевелящуюся массу. От воображаемого зрелища ее передернуло.

Сзади хлопнула дверь. На Розку пахнуло сладким липким запахом; Катюша стянула плащик-болонью, повесила на рогатую вешалку. В комнате сразу стало душно.

– А, вот и наша Розочка, приступила наконец. – Катюша раскрыла сумку, усеянную капельками дождя, достала кулечек с карамельками. – Давно пора. На, угощайся. Держи, держи… кушай.

Розка карамельки не любила, но отказаться постеснялась, потому просто зажала конфету в руке, надеясь как-нибудь незаметно положить в ящик стола. Или затолкать под «Ятрань». В карман джинсов, слишком тесно облепивших зад, конфету было не протолкнуть.

– Да ты ешь, – сказала Катюша, причесываясь перед зеркалом, – кушай. Она не ядовитая.

Розка развернула липкую бумажку и послушно положила конфету в рот. Карамель оказалась точно такая, как Розка и думала, – приторная и липкая.

– Вот и хорошо, – доброжелательно сказала Катюша, глядя из зеркала на Розку голубыми бледными глазами. – Вот и ладненько.

И когда это дождь успел пойти, а я не заметила? Розка выглянула в окно. Море запестрело рябью, мокрые чайки, нахохлившись, бродили по причалу. Петрищенко появилась из своего кабинета, полезла в хлипкий конторский шкаф и извлекла оттуда электрочайник, спрятанный за стопкой папок.

Розке вдруг остро захотелось спать.

Мимо, обдав липким карамельным запахом, прошла Катюша. Розка слышала, как она шуршит бумажкой, потом звук выдвигаемого ящика.

– Пересядь, – сказала Петрищенко.

– Чего? – пробормотала Розка, встряхнувшись.

Она, оказывается, сидела, бессмысленно уставившись в одну точку.

– Так, чтобы окно было слева, – пояснила Петрищенко. – Положено так. По охране труда.

Катюша продолжала чем-то шуршать. Накатывали волны душного запаха.

– Ага, – сказала Розка.

Петрищенко воткнула чайник в розетку и поставила на подоконник большую щербатую чашку с красным цветком на боку.

Розка передвинула стул. Катюшу теперь совсем не было видно, а рябое море теперь дышало в левую щеку. Почему-то сразу стало легче.

– Эмбээм что такое, Елена Сергеевна?

– Межрейсовая база моряков, – рассеянно пояснила Петрищенко.

– Это которая на Шевченко?

– Да. Которая на Шевченко.

– А объект Дэ-восемь – это что?

– Узнаешь еще, – сухо сказала Петрищенко. – Ты переписываешь? Вот и переписывай.

– Уже, – гордо сказала Розка.

Розка надеялась, что Петрищенко ее хотя бы как-нибудь одобрит, похвалит, – все-таки первый рабочий день… Но Петрищенко только сказала:

– Ну и почерк!

Розка прочла в старой книге «Хиромантия и графология», что по почерку можно определить характер человека. Поэтому она старалась, чтобы хвостики у «д» и «р» резко и остро уходили вниз; в надежде на то, что характер как-нибудь сам собой станет твердым и решительным. Петрищенко тем временем быстро пролистала бумажки, захлопнула папку и вернула ее Розке:

– Отнеси в контору, там спросишь, где первый отдел, отдашь секретарю под расписку. По дороге ни с кем не болтай и папку никому в руки не давай. Ясно?

– Первый отдел – это который?

– Первый – это первый. Потому что второго нет. И скажи секретарю, пусть скажет Лещинскому, бланки кончились.

– Ладно. Контора – это наверху, где якорь?

– Ну да, ну да… якорь… и можешь не возвращаться сегодня. Льву Семеновичу привет передавай. Он тебе кто?

– Дядя. Двоюродный.

– Вот и передай привет дяде. Скажи, Ледка привет передает. Ну, Ледка-Енка, – пояснила она, встретив недоумевающий взгляд Розки.

Только теперь Розка сообразила, что Елена Сергеевна Петрищенко имеет в виду себя.

* * *

Лев Семенович тоскливо покосился на беленький телефон, стоявший на полированном журнальном столике. Пять минут, буквально пять минут, и позвоню. Новости вот только досмотрю. Нужно же знать, что в мире делается. Или, может, сначала поужинаю, а потом позвоню. Да, наверное, вот так.

Зазвонил телефон.

Лев Семенович вздрогнул и зачем-то поднес руку к губам.

– Лева, звонят, – сказала жена из кухни.

– Меня нет, солнышко! – крикнул Лев Семенович и опять покосился на телефон – вдруг услышит? – Возьми, скажи, меня нет.

– А где ты?

– Ну, мало ли? За хлебом вышел. Или нет. Уехал. Или нет…

Звонил телефон. Звонил, звонил, звонил.

Жена, шаркая шлепанцами, подошла к столику и взяла трубку. Лев Семенович настороженно наблюдал за ней, слегка втянув голову в плечи и не замечая этого.

– Да? – Голос ее чуть изменился, стал кокетливым и звонким. – Да. Лева? Дома. Сейчас, сейчас он подойдет.