Все люди умеют плавать (сборник)

А однажды с ним сыграли и вовсе мерзкую шутку. Большой повеса и прикольщик режиссер студенческого театра Лука Скопцев на глазах у всего курса дал ему импортный презерватив в блестящей упаковке и сказал, что это жвачка. Романовский расцвел от неслыханной щедрости, а еще более от того, что сам Лука до него снизошел, сунул презерватив в рот, и все годы его сопровождала слава, от которой он не мог отделаться.

Поэт, впрочем, в этой травле не участвовал. Он хоть и не понимал, зачем Романовскому романо-германская филология и иностранные языки, но всегда — был на стороне униженных и оскорбленных, и несчастный изгой это чувствовал. Поэт ловил на себе его благодарный взгляд, они говорили иногда о рыбалке — на втором месте после муз у поэта стояла рыбная ловля, — и однажды Романовский позвал его с собою на Дальний Восток. Он так косноязычно, и оттого особенно красочно, описывал тамошние места, что поэт, понимая: такое бывает раз в жизни, — согласился.

Пять часов они летели на вертолете над тайгой, над Шантарскими островами и Охотским морем на речку Лантарь. Вода в речке была темной от спин лососей, они жадно хватали любую блесну, отчаянно сопротивлялись и делали свечки, когда их вытаскивали. За один вечер поэт поймал столько рыбы, сколько не ловил за всю свою предыдущую жизнь.

Однако это было страшно давно, и теперь даже не верилось, что он летел куда-то на вертолете и стоял на берегу неведомого моря, он только чувствовал странное возбуждение, и ощущение, будто бы что-то произойдет, не давало ему покоя.

Водка под рыбу шла исключительно. Поэт быстро захмелел и впервые за много лет почувствовал себя человеком.

— Ну, Леха, — сказал он, когда первая пустая бутылка валялась под столом, — доложь мне, как ты дошел до жизни такой.

— Сначала занялся чартером на Цейлон.

Этот представительный, уверенный в себе и хорошо одетый мужчина не имел ничего общего с тем заезжим лохом, каким помнил Романовского хозяин дома.

— Ну-ну, — закивал поэт, подливая водочки и закусывая ее икрой, — чай там хороший, как же, знаю.

— Чай-то хороший, — усмехнулся Романовский. — Но шутка вся в том, что, когда туда летишь, надо обязательно делать промежуточную посадку в Пакистане. Ты даже не представляешь, какие из-за этого трудности. Ну что делать? Я полетел в Исламабад, добился встречи с премьер-министром и получил исключительное право летать над Пакистаном без посадки.

— Да ну? С самой Беназир Бхутто говорил? — изумился поэт, имевший слабость к женщинам-политикам.

— Как с тобой.

— Да, брат, это тебе не сосисками торговать. Ну, а теперь куда летаешь?

— Практически никуда. Чартер — это только для накопления капитала. Дело неперспективное. Я теперь строю дорогу от Якутска до Аяна.

Поэт снова выпил, отведал вяленой медвежатины. Он чувствовал себя до некоторой степени обязанным проявить вежливость и интерес к делам «кормильца», хотел спросить что-нибудь умное, например, про финансирование, дабы обнаружить свою осведомленность в дорожном строительстве, но вместо этого брякнул:

— Слушай, а асфальт у вас в лужи ложат?

— Нет, в лужи не кладут, — спокойно ответил Романовский, — да Бог с ней, с дорогой. Ты мне лучше о себе расскажи. Я что-то в последнее время редко о тебе слышу. Ты пишешь?

— Пишу, — вяло проговорил поэт и честно признался: — Но мало. Настроения нету.

— Что так?

— Видишь ли, Алексей Петрович, литература нынче превратилась в нечто похожее на ловлю бабочек.

— Но ведь ты же сам говорил когда-то, что тебе было бы легче не дышать, чем бросить писать стихи.

— Ай, да мало ли кто и что говорил? — досадливо поморщился поэт. — Давай лучше выпьем.

— Давай, — согласился Романовский, — только мне кажется, что у тебя что-то не в порядке.

— Все у меня в порядке, — поэт мрачно опрокинул рюмку, — кроме того, что в этом вонючем городе я никому не нужен. Мне всегда казалось, что это совершенно не важно, но теперь, представь себе, я страдаю. Конечно, можно утешиться тем, что пройдет лет десять и все образуется, но, во-первых, я в это мало верю, а во-вторых, все равно раньше подохну. Да ну все к черту!!! Что ты не пьешь?

Поэт был задет за живое и жалел, что позволил втянуть себя в этот идиотский, заведомо бесполезный разговор. Но Романовский слушал его с живейшим участием.

— Подожди, — сказал он, останавливая снова потянувшегося к бутылке поэта. — Пока ты еще не очень пьян, выслушай меня. Я знаю, что вам сейчас трудно. Но у меня есть деньги, и я хотел бы предложить вам свою помощь.

— Кому это вам?

— Ну вам, которые…

Романовский замялся, на мгновение снова стал похож на прежнего заикающегося, косноязычного олуха, и поэт пришел ему на помощь.

— Мастерам художественного слова?

— Ну да.

Поэт все-таки себе налил и выпил, закусил малосольным гольцом и, разглядывая вторую пустую бутылку аралевой, безо всякой цели спросил:

— И много у тебя денег?

Гость назвал сумму, от которой хозяин начал стремительно, будто с горы на санках катился, трезветь.

— Ты шутишь!

— Ни в коем случае, — сказал Романовский. — Я специально к тебе приехал. Для меня это не очень большая сумма.

— Стало быть, ты решил сделаться меценатом, чем-то вроде Саввы Морозова? — пробормотал поэт.

— Не совсем, — ответил бизнесмен деловито и начал излагать свою программу. — Я бы хотел создать частный фонд содействия культуре. Давай найдем талантливых ребят, которые бросили писать и занимаются черт знает чем, дадим им денег, и пусть делают свое дело. Поэт пишет стихи, писатель — романы, художник — картины, режиссер ставит спектакли.

— Н-да, — усмехнулся поэт после некоторого молчания. — Вижу, пять лет в университете не прошли для тебя даром.

— Не без твоей помощи. Поэтому я и пришел сюда, чтобы предложить тебе этот фонд возглавить.

— Что значит возглавить?

— Ты должен подобрать пансионеров фонда. Человек пятьдесят, максимум сто, чтобы наша деятельность была эффективна. И чем скорее ты это сделаешь, тем будет лучше.

— Слушай, Леша. — Поэт мучительно пытался избавиться от ощущения, что это похоже на бред или дикий розыгрыш. — Зачем тебе это надо? Строишь свою дорогу и строй. Славы захотелось? — Вопрос его повис в воздухе. — Ты ведь деловой человек, насколько я понимаю. Что с этого поимеешь? Клянусь, не будет никакой выгоды.

— Я знаю, — усмехнулся Романовский.

— А может быть, в качестве благодарности ты хочешь, чтобы в твою честь писались оды или романы о стройке века — Аяно-Якутской магистрали?

— Нет.

— Или хочешь кого-нибудь пропихнуть? Тогда знай, что в бытность мою членом приемной комиссии в Союзе я нажил сотни три врагов, но ни одна бездарность мимо меня не прошмыгнула.

— Это только твое дело, — перебил его Романовский. — Даю слово, что никоим образом не стану вмешиваться в твою деятельность.