Все могу (сборник)

Лизу отдали в детский садик. Таня сказала, что ребенку следует расти в коллективе. Садик находился в соседнем дворе, и Таня, сидя на балконе и куря сигаретку, смотрела на гуляющую дочь, иногда даже кричала с восьмого этажа, чтобы та вышла из лужи или не ела снег. Воспитатели раздражались на замечания мамаши, Таня же выполняла таким образом свой материнский долг.

Лиза со временем изменилась. К пяти годам от Лизиного младенческого спокойствия и радужности даже следа не осталось. Она стала капризной и злой девочкой с не пойми откуда взявшимися задатками болезненной гордости. В отличие от бабушек и отца Таня с дочкой не миндальничала, а разговаривала как с равной. Иногда позволяла себе срываться в недопустимые пределы: «Будешь мало читать, останешься такой же дурой, как твой отец!» Танина мама, живущая вместе с ними, осекала и ругала дочь, на что Таня оправдывалась:

– Мама! Он же «Войну и мир» не читал! Я ему кассеты принесла, чтобы хотя бы посмотрел, а он… он заснул в середине первой серии. Он ничего не знает. Ни музыки, ни поэзии, он даже кино нормального не смотрит. Ты же видишь, что у них с Лизой одна любимая передача на двоих – «Спокойный ночи, малыши» и еще Дисней. О чем тут говорить?

– Не вижу ничего предосудительного, что мужчина увлекается мультипликацией, – заступалась за зятя Нина Алексеевна.

– Мама, какой мультипликацией! Вся его жизнь – это скоростной спуск деградации. Два его друга убили и закопали в лесу третьего, не поделив чего-то. Теперь сидят в тюрьме. Ты хочешь, чтобы и он в один прекрасный день сделал нечто подобное?

– Как, этот милый мальчик Гарик с такой красивой женой кого-то убил?

– Да, мама, да. Этот милый Гарик, который не Гарик, а Игорь, убил и закопал в лесу своего кредитора.

– Какой кошмар! Вы же вместе с ними ездили в Голландию.

– И в Голландию, и во Францию… Мы еще в Испанию этим летом собирались… Ты мне скажи, мама, почему Борька-то не такой? Ведь одних родителей сыновья.

– Вот ты родишь второго ребенка, сама поймешь, – объясняла Тане мать.

– Я не рожу больше ни-ког-да. Слышишь меня? Никогда, даже не надейтесь. – Таня бросила в раковину недомытую миску и ушла на балкон курить.

Мать сама принялась домывать за дочкой посуду, шепча себе или Лизе:

– Видишь, Таня и курить стала, и кричать. Раньше никогда такого не было. Ведь спокойно живут, чего жаловаться?

Вопрос, в принципе, был риторический, не требующий ответа, но даже если бы Таня постаралась на него ответить, то так бы и не собрала четкий ряд аргументов в один связный поток. Все бекала, нукала, акала, но толком бы ничего не сказала. Хотя подозрения ее, как жены, давно переросли в уверенность в тщедушности и ограниченности Паши и вылились в более значимые, которые именуют по-простому обманом, по-умному изменой.

Об этом-то и рассказывала Татьяна Ире, ставшей когда-то крестной мамой Лизе, а теперь и Таниной консультанткой по вопросам подготовки к школе. Ирина уже давно не боролась за собственное личное счастье, но и Аньке, выпускнице школы, тоже не могла ничем помочь. Вырвавшись в какой-то момент из материнского плена и расписания, девочка понеслась жить по собственному разумению. Ира сокрушалась, что пропустила тот день, не заметила дочкиного стремления, но думала, что не поздно все исправить, что еще есть масса попыток приструнить и охладить чадо. Самоуверенность и неискоренимая авторитарность, нажитая в последнее время на руководящей должности директора яслей, мешала ей предугадать иные варианты Аниного возможного поведения.

А девочку несло. Она начисто прогуляла последний выпускной класс школы, умело скрывая свои прогулы. Гуляя с умом, она посещала отдельные уроки только в дни самостоятельных и контрольных работ. Зная, что основной подсчет посещений ведется классным руководителем в школьной раздевалке, она додумалась до того, что оставляла будто бы переодетую на сменную обувь в мешке и старую куртку на крючке раздевалки, а сама в этот момент прогуливалась по лесу, по подругам, которые ушли после восьмилетки, да по московским улицам. Ира ничего об этом не знала.

Анька попалась за весь год всего один раз. Ее видели, когда она с чайником в руках и с мальчиками в компании стояла в очереди у пивной бочки. Оценки ее давно колебались между хорошими и удовлетворительными, но уверенность в том, что школу она закончит прилично, не покидала девочку. Выпускное сочинение она полностью списала, про работав его с собственной точки зрения, но две пятерки – за грамотность и за содержание – ей не поставили, хотя работа была чистая. По мнению экзаменационной комиссии, делать этого было ни в коем случае нельзя, ведь медалистка и та написала на две четверки. Аня оценкам не огорчилась. Удачно списала у соседа математику, сдала историю и умудрилась получить аттестат без троек, открыв тем самым одно из главных жизненных правил – о большей важности не процесса, а результата. На выпускном балу Аня блистала в Танином платье. Ира же отгадывала загадку дочкиного будущего, хотя гадать было уже поздно.

15

Если слово «счастье» так похоже на звук рубанка, ездящего по доске, то слово «беда» напоминает стук одной доски о другую. Когда подобный стук стал буквально закладывать Тане уши, она позвонила Ире:

– Ир, приезжай ко мне, пожалуйста. Мне тебе надо кое-что показать.

Ира такой поспешности удивилась, но поехала. Дорогой думала, что же могло приключиться. Только ведь неделю назад они с Аней были у Тани в гостях, все смеялись, примеряя Танины обновки. Аня играла с Лизкой, потом Таня ругала Иру за невнимание к дочери и сама, будто репетируя на Аньке материнское участие, подстригла девушке челку, выщипала тоненько брови, выдавила черные точки угрей. Лиза была тут же, подставляла личико к маминым рукам и, хлопая себя по глазам, просила того же самого, что делали с ее взрослой подругой.

Дело было перед Таниным отъездом на какой-то из Балеарских островов, вроде бы даже на Мальорку. Всем женским дружественным кагалом они должны были отдыхать там две недели, и почему Таня приехала так рано, Ира не понимала.

Оказалось, что Татьяна вернулась в Москву из-за отсутствия на южном берегу видимых перспектив веселого отдыха. Задумав провести тринадцать дней в легкомыслии и безотчетности, она сразу же по приезде познакомилась с англичанином по имени Дейв. Подруги разобрали себе остальных представителей капиталистических стран. Но с этим Дейвом вышла ошибочка. Он, учитель английской словесности, был скуп, зануден, молчалив и на героя курортного романа не тянул, хотя был холост и по возрасту Татьяне подходил идеально. Но этих достоинств Таня не замечала. А время было упущено, и новых кандидатов не ожидалось. Таня собрала вещи, оставив зачем-то англичанину телефон, и села в самолет.

Ничего похожего на анекдотическую ситуацию с внезапным возвращением домой не случилось. Паша был рад, Лиза, гостившая у бабушки, тем более. Только Танино воображение, подкрепленное неубедительными доказательствами, крутилось около Пашиной измены.

Компрометирующих предмета было всего два. Первым стала расческа с длинными светлыми волосами. Вторым – набор продуктов в холодильнике, сплошь состоящий из конфет, фруктов, сладкого ликера и шоколадных яиц с игрушками. Насчет второго Паша высказался однозначно. Ждал, мол, Лизу, хотел порадовать дочку. Ликер для тебя, дорогая, потому как вкусный и привезенный из Аргентины. Про расческу он ничего не знал и трогать ее не трогал.

Пресловутую щетку для волос осматривала Ира. Ей надо было определить, принадлежат ли эти волосы Аньке, недавно бывшей в гостях и расчесанной самой Таней по последней моде, или же волосы чьи-то чужие. Ира, от греха подальше, даже вглядываться в расческу не стала. Сразу сказала, что Анины, и вслух поругала девочку за неопрятность и отсутствие культуры в личной гигиене, по которой волосы надо было за собой с расчески убирать. Таня вроде бы успокоилась. Выпила аргентинского ликера и поведала Ире о скромном курортном приключении. Ира отреагировала неожиданно. Стала Татьяну ругать: