Все мои женщины. Пробуждение
Шрифт:
Он слушал эти достаточно причудливые выводы с интересом, как и все, что говорил Лоренцо, но не мог припомнить, чтобы чувствовал желание мстить Патриции или какой-нибудь другой женщине, когда бывал в постели с Миленой, Дарьей или Юстиной. Он точно тогда испытывал что-то другое…
Он не поехал следующей весной в Познань. Попросил дружественного декана, чтобы Его лекции по «важным рабочим обстоятельствам в Берлине» были перенесены на осенний семестр. Он знал, что осенью в Познани Дарьи быть уже не должно: она закончила учебу в июне. Он просто вычеркнул ее из своей жизни. Написал однажды ей лаконичный имейл о «серьезных проблемах в Берлине» и о том, что весну перенесли на осень. Официальное, холодное письмо с конкретным враньем. Она испуганно расспрашивала о Его здоровье, только между прочим упоминая о своей тоске по Нему.
Да! Он вычеркнул – как какой-нибудь декан студентку – Дарью из своей жизни. Так же, как несколько лет спустя Юстину и бог в чем виноватую Доминику, которая постепенно начинала Его любить. Как последний трусливый сукин сын, прячущийся в крысиной норе…
Из задумчивости Его вывел шум в коридоре. Он быстро вытер слезы одеялом.
– Почему ты меня бросила вот так? – спросил Он тихо, когда Лоренция села на стул рядом с Его постелью и громко вздохнула.
– Полонез, ну что ты такое говоришь? Я вон капельницы тебе принесла, сразу две. Чуть-чуть поболтала с Джоаной. Она сегодня придет к тебе. Ты с ней в языке польском поупражняешься. Она мне сказала, что купит для тебя польские газеты. Женщины вообще долго разговаривают, а с Джоаной приходится разговаривать еще больше, потому что она в этом очень нуждается. Что ты такое говоришь, Полонез? Старая Лоренция никогда никого не бросает! Ты что-то закручинился, да? А это очень нехорошо, ты же радоваться должен. Потому что утро вон какое хорошее! А ты утра-то давно не видал.
Она встала со стула, поменяла мешок с капельницей и, убедившись, что лекарство потекло в Его вены, села рядом с Его постелью и начала массировать Его левую ладонь, приговаривая:
– Вот я тебя сейчас покормлю, Полонез. Потому что сейчас время завтрака. Пока что этой дрянью из мешка, но это уж недолго – скоро Лоренция приготовит такое caldo di pesce [14] , что твой желудок будет благодарен до конца жизни, сразу и на ноги встанешь, и сил наберешься. Я своих детей моим caldo от всех болезней вылечивала. И внучку тоже. Хотя здесь, в этой Голландии, она болеет по-другому, не так, как в нашем Кабо-Верде. Вирусы тут другие, потому что солнца мало и все спешат вечно. А у нас солнце и ноу стресс. Когда люди уж очень торопятся за богатством – им вирусы горло, легкие и кишечник поражают. Но чаще всего – мозги и сердце.
14
Рыбный суп, национальное блюдо в Кабо-Верде. Готовится из рыбы, картофеля, маниоки и плантанов. Часто добавляют также помидоры и паприку.
Он услышал первые отзвуки утренней суеты, долетающие из коридора. Постепенно начинался больничный день. Лоренция массировала Его ладонь и говорила:
– Джоана сказала, что мне короткие волосы очень идут. Потому что я ведь, как себе и Сесилии обещала, соседку с ножницами позвала. Она удивилась, что прямо так рано утром, но я уж ее уговорила, объяснила, что это в честь твоего пробуждения, тогда она только закричала от радости и начала стричь. Она же тоже с Верде, силу и важность обетов понимает.
– А ты как думаешь, Полонез? Идет мне? Может, даже красиво? – спросила она кокетливо и встала в ногах Его постели, чтобы Он мог ее рассмотреть из-под повязки на глазах.
Он смотрел на нее – и не мог увидеть разницы. Он просто не помнил, какие у нее были волосы несколько часов назад. Ничего не помнил, кроме того, что они были черные, с седыми прядками на висках. В какой-то момент в памяти у Него всплыли слова Патриции: «Даже если бы я стояла перед тобой совершенно лысая – ты бы этого не заметил!»
– Очень идет. И молодит… – соврал Он, с силой закусывая губу.
– Вот и Джоана так теперь хочет сделать. Чтобы измениться. Женщинам же надо меняться. Иначе они будут как старая мебель в еще более старой комнате. Как у тебя бывала та Дарья, эта молодая твоя ученица, вот у нее такие длинные, красивые, золотистые
волосы. Совсем другие, чем на старых фотографиях, которые она мне показывала. На тех, где она с тобой. Я ее спросила, можно ли ее сфотографировать, чтобы тебе показать, если вдруг проснешься, так она на следующий день пришла прямо от парикмахера. С падающими на плечи косами, заплетенными по три. Такими, какие ты любил ей расплетать и потом целовать ее волосы. Так она мне рассказывала. Очень она изменилась. И в последний день что-то долго тебе рассказывала. Иногда улыбалась, иногда плакала, а иногда поправляла тебе подушку и дотрагивалась пальцами до твоих губ. И рисовала какие-то странные иероглифы на бумаге, а потом рвала листок на кусочки, выкидывала в мусорник и шла на улицу покурить. Она была грустнее грусти самых грустных песен фаду [15] , какие старая Лоренция в жизни слышала.15
Фаду (по-португальски слово означает «судьба», «фатум») – музыкальный жанр, созданный в XIX веке в бедных кварталах Лиссабона, в особенности – Алфаме и Мурарии. Фаду – это меланхоличная песня, исполняемая одним вокалистом с сопровождением одной или двух гитар. Фаду иногда называют португальским блюзом.
Она бросила взгляд на часы, нервно вскочила со стула и поспешила к двери палаты, закрывая ее на ключ. Подвезла стойку с компьютером к Его постели, из шкафа вытащила кабель и, встав на цыпочки, нажала кнопку.
– Пресвятая Богородица, какая же я растяпа! Уже же восьмой час, вот уже десять минут как, а в Сиднее пятый час дня. Боже милостивый, Сесилия же там ждет! И есть чего! – Она нервно забегала по палате. – Да где же эта клавиатура?! Была же всегда в шкафу. А, вот она! Наконец-то. И мышка здесь!
С помощью рычага она подняла изголовье Его постели. Наклонилась над ним и надела Ему наушники. Чуть придвинула постель. Подбежала к окну и установила жалюзи так, чтобы свет из него падал только Ему на лицо. Спустила повязку с глаз на шею. Он смотрел на экран компьютера, а задыхающаяся Лоренция нервно кликала по иконке на экране. Через мгновение Он услышал звук гонга – и вот на Него смотрела Сесилька. Лоренция с силой сжала Его ладонь, прислонилась к Нему, поцеловала Его в лоб и выбежала из палаты, закрыв дверь на ключ снаружи.
– Эй, папс. Что слышно? – спросила дочь тихо и помахала рукой.
Она всегда начинала их разговор именно так. По щекам ее текли слезы – и она их не вытирала. Губы ее дрожали. Он видел, как она нервно закуривает сигарету и глубоко затягивается.
– Дуглас позвонил мне вчера из больницы. Ты им там устроил неплохой сюрприз, – сказала она, выпуская большое облако дыма.
– Ты же мне обещала, что не будешь курить, забыла? – выдавил Он из себя, приподнимаясь на постели.
– Помню. Но ты ведь тоже мне это обещал сто пятьдесят раз. Помнишь, когда в последний раз?
– Я тебя люблю…
Она начала плакать. Оперлась подбородком на левую руку и разглядывала Его, медленно куря сигарету. Молчала и плакала.
– Ты хоть выспался за эти шесть месяцев? – спросила она тихо. Вытерла слезы рукой и улыбнулась Ему.
Он не успел ответить. Она исчезла с экрана. Он слышал только невнятные звуки, доходящие откуда-то издалека. Через минуту она появилась снова. Теперь она отошла от камеры подальше. Вытянула руку, поднося к камере висящего и орущего черного кота.
– Шрёди! – крикнул Он, поднимаясь и приближая лицо к экрану.
– Да. Это твой кот-приятель Шрёди. Его Величество Кот, – ответила она, улыбаясь. – Ты мне, пап, должен триста двадцать евро за его билет из Амстердама до Сиднея. И еще пятьдесят за клетку. А еще сто долларов за его двухнедельный карантин в Мэскоте [16] я уж тебе дарю, так и быть. И стоимость всех его прививок тоже, – говорила она, поднося морду кота ближе к камере.
Наконец Шрёди сел на стол и начал тереться об экран компьютера, громко мурлыкая.
16
Неофициальное название сиднейского международного аэропорта, данное ему по названию района города, в котором он расположен.