Всё о Манюне (сборник)

– Ты чего это натворила? – испугалась я.

– Да вот, – скромно потупилась Каринка.

И тут у сестры закончилось везение. Потому что пока папа бесновался у соседей, у мамы освободились руки. И Каринке досталось по полной программе и за «пиляд», и за полетевшее электричество, и за испорченную спицу.

Потом мы все дружно поели, и очень даже вовремя, ибо следом вернулся отец и взял штурмом кухню. Подъел все, да так, что можно было сковороду и кастрюли сразу убирать в шкафчик с чистой посудой.

А далее мама сбегала в магазин за вермишелью, а заодно заглянула в подвал и притащила банку с аджикой и банку с печеными овощами. Нужно было готовиться к папиному очередному голодному приступу.

Пока мама жарила вермишель, чтобы приготовить ее на скорую руку, мы, обступив отца со всех сторон, слушали его рассказы о детстве. Папа, когда болеет, очень любит рассказывать о своем детстве.

И тут я вспомнила про кровь Пашо.

– Пап, а почему нас ругают кровью Пашо?

– Это кто вас ругает кровью Пашо? – нахмурился отец.

– Ты лучше расскажи им, кто такой Пашо, – заглянула в комнату мама.

– Можно подумать, твои гены в зубодробительности уступают моим, – разобиделся отец.

– Дети, – вздохнула мама, – Пашо – ваш прапрадедушка. Я не знаю другого такого человека, которого разъяренный батюшка дважды отлучал бы от церкви. За чудовищный характер. Несмотря на то, что ваш прапрадед ни разу не переступил порога храма и не платил церковной десятины, он, завидев на улице священника, начинал в остервенении крутить у него перед носом дули и выкрикивать вслед всякие обидные слова. За что и был дважды предан анафеме. Всю жизнь Пашо провел как бы в окопах, воюя с законами мироздания, не признавал теории гелиоцентрического строения Вселенной и находился в перманентной войне с Богом. Которую, я думаю, он таки выиграл. С большим перевесом, да.

Мы ничего не поняли из маминого рассказа, но на всякий случай дружно поахали.

– А Корнилиха? – встрепенулся папа. – Что же ты тогда о своих генах умолчала?

– Чего это Корнилиха? – разобиделась мама.

– А того! Дети, рассказать вам о маминых мощных славянских корнях?

И папа рассказал нам о маминой бабушке Анне Корниловне Медниковой, которую народ для пущего пиетету величал Корнилихой. Корни– лиха была помещицей, рано потеряла мужа и одна поднимала четверых детей. Была известна своим крутым нравом, никогда не прощала обид и работников, принявших на грудь, собственноручно секла вожжами. «До треску в костях», – вращая зрачками, заключил папа.

– Ну и предки у вас, – испугалась Маня, – вот ведь изверги!

– И кому-то этот набор генов достался в полном комплекте, – горестно вздохнули родители и уставились на Каринку.

У сестры по лицу заметались глаза.

– Нет у меня никаких генов, – возмутилась она.

– Конечно, нет. У тебя не гены, а пургены, – заключил папа и скорбно сложил на груди руки.

Глава 10. Манюня пишет фантастичыскый роман, или Папа – Ян Амос Коменский

Есть у детей одна удивительная особенность, не поддающаяся никакому логическому объяснению. Почему в будние дни, когда нужно просыпаться рано, их не добудишься, зато в выходные они поднимаются ни свет ни заря?

– Ну что за наказание такое, – ругалась мама, – неужели нельзя хотя бы в воскресенье дать мне выспаться?

– Я кушать хочу, – канючила Гаянэ.

Мы с Каринкой виновато сопели на пороге родительской спальни. Нам было очень жалко маму, она действительно недосыпала – поднималась в шесть утра, а ложилась поздно ночью. Мама вела в старших классах русский язык и литературу и часто приносила домой большие стопки тетрадей с контрольными диктантами и сочинениями. Вечера напролет она занималась нами, а когда мы ложились спать, стирала, гладила или вязала, а потом еще проверяла тетради учеников. Мы помогали ей, как могли. Если мама затевала стирку раньше, чем мы ложились, я вместе с нею полоскала и отжимала белье. Сначала мы прокатывали его между двумя валиками стиральной машины – я крутила ручку, а мама заправляла отстиранное обжигающее белье в валики, а потом полоскали в ванне, доверху наполненной чистой водой. Далее затягивали белье жгутом и, накручивая с обоих концов, отжимали влагу по возможности до последней капли.

Какое-то время и с приготовлением завтраков получалось справляться самим, в конце концов, мы с Каринкой были уже достаточно большими девочками и вполне могли соорудить бутерброды и заварить чай. Но однажды я чуть не спалила полкухни, и мама строго-настрого запретила нам подходить к плите. А раз уж завтракать всухомятку она нам тоже не разрешала, пугая детским гастритом, то ничего не оставалось, как будить ее ни свет ни заря.

Пока полусонная и недовольная мама жарила омлет и заваривала чай, мы с деланно-скорбным выражением на лицах накрывали на стол.

– Мам, мы ооочень долго терпели, – оправдывалась Гаянэ, – вот когда совсем в зивоте заскворчало, тогда пошли тебя будить.

– Может, все-таки заурчало? – Мама поддела лопаточкой румяный омлет и перевернула его на другой бок.

– Сначала заурчало, потом заскворчало, да так сильно, что ноги вот так – вот так делали, – Гаянэ взобралась на угловой диванчик и мелко затрясла ногами. – Прыставляешь, мам, чуть с голоду не умерли, так ноги дрыгались!

Мама прыснула и окончательно проснулась. Чмокнула Гаечку в кругленькую щечку.

– Это даже хорошо, что вы меня разбудили, а то мне снился жуткий кошмар, – вздохнула она.

– Какой?

Но мама не стала рассказывать, что ей снилось. Она разложила по тарелкам омлет и ушла в ванную комнату – «разговаривать с водой». Этому ее научила бабуля. В Архангельской губернии, откуда она родом, считалось, что вода уносит с собой все печали.

– При этом нужно обязательно соблюдать два правила, – объясняла она, – рассказывать свои горести «бегущей» воде и не проговариваться больше никому. Иначе она обидится и не поможет. Это сейчас все просто – открыл кран и нажаловался о своей беде. В наше время такого не было. Проснешься с утра, или к речке побежишь, или встанешь над дождевой бочкой, зачерпнешь ковшиком воды, льешь тонкой струйкой и рассказываешь. А потом прошепчешь: «Водичка-водичка, унеси мои страхи за далекие берега в темные врата, да закопай в глубоком овраге, да придави тяжелым валуном».

– И помогало? – Мы, затаив дыхание, слушали бабулю.

– Помогало.

Мы с Каринкой как-то уже просили помощи у воды. Аккурат перед творческим вечером в городском доме культуры. Маня на этом концерте должна была сыграть на скрипке, а на нас с Каринкой возложили ответственность исполнить в два голоса песню «Мокац невесты».

В ночь перед выступлением мы не сомкнули глаз. Волновались.

– Давай попросим у воды, чтобы она помогла нам, – предложила сестра.

– Давай, – обрадовалась я.

Мы прокрались в ванную, открыли кран.

– Водичка-водичка, – зашептала Карин– ка, – унеси наши страхи за далекие берега да похорони где бабуля рассказывала, а то мы не помним, чего она там говорила. И сделай так, чтобы мы на концерте выступили лучше всех.

– За Маню еще попроси, – пихнула я ее локтем.

– Да, – спохватилась Каринка, – и чтобы Маня ни разу не сбилась, а то она жаловалась, что плохо выучила пьесу.

Видимо, водичка истолковала наши слова с точностью до наоборот, потому что концерт «удался» на славу – сначала Манюня пиликала на скрипке так, что с потолка кусками сыпалась штукатурка, а потом сестра устроила на сцене форменное светопреставление. Когда ведущий объявил: «Песня "Мокац невесты", Комитас, исполняют сестры Абгарян», – Каринка прыснула.