Все о мире Ехо и немного больше. Чашка Фрая

…Многие, понимаешь, действительно считают «осознанностью» просто способность отдавать себе отчет в своих действиях (их мотивах, причинах и т. п.) Но это вовсе не осознанность, это дисциплина ума. Штука совершенно необходимая, кто бы спорил (хотя, кстати, далеко не всем, разные бывают люди). Но осознанность – это совершенно другое. Она не имеет отношения к уму (и поэтому протискивается в редкие щели его молчания). Осознанность имеет отношение к совершенно непознаваемому. Причем непознаваемому для ума, который – просто инструмент познания мира, обычно рассказывающий себе, что он и есть владелец инструмента, заказчик. Ну и обслуживает собственные интересы, работает на себя. Вот поди объясни такую штуку при помощи ума (который необходим для формулировок) людям, которые будут все это читать тоже при помощи ума. Все равно как заключенным через стенку перестукиваться – только когда охрана дремлет.

Этим, собственно, мы и занимаемся во время подобных разговоров. Наши «наблюдатели» перестукиваются через стенку. А охранники (наши умы) вопят: это просто так шум, потому что в здании старые перекрытия и вообще крысы! Не слушайте! Это не значит ничего! Вот, кажется, только этим я и занимаюсь: стучу во все стены подряд, пока бдительная охрана (умы читателей) уверяют их, что никакого смысла в этом стуке за стеной нет.

Чашка седьмая «Ключ из желтого металла»

О Праге и об игре

История о настоящем баловне судьбы, между прочим.

История о том, как им стать, как удержаться на этом поприще и как продолжать доверять себе, миру и вдохновению даже тогда, когда смысл жизни, такой очевидный, оказывается не внутри и не снаружи, а где-то в неуловимом фокусе, неверном и дрожащем, как солнечный заяц.

Заяц мечется, скачет, не дается в руки, но воспламеняет все, на чем задержится чуть дольше, чем на минуту.

«Пусть играет, пусть. Пусть пугает, пусть сбивает с толку, пусть не разъясняет правил, – шептал я, прислонившись спиной к теплым от солнца камням Тынского храма. – Только бы продолжал играть, лишь бы Ему не надоело, хоть бы не передумал, не отвлекся на что-нибудь другое, потому что я уже не хочу жить как-то иначе. И, кажется, не смогу».

Очень полезное, между прочим, заклинание, и очень сильное.

Но, по моей прихоти, говорить я сегодня буду только об одном герое этой книги, а также герое сотен других книг. Я в нем живу, в этом герое.

Это заклинание, обладающее неимоверной силой, – потому что Он играет всегда, даже если отвлекается на что-то другое, – точно так же верно для Праги-как-героя, в которой разворачиваются эти события и еще множество других событий других книг. Она играет всегда.

Я живу в ней уже шесть лет, видел ее всякой, даже с высокой водой.

А до того – пробирался по ее узким и темным улочкам на множестве страниц прочитанных книг. Поэтому когда я здесь поселился, я некоторое время чувствовал себя эдаким книжным героем – такое иногда бывает в осознанных снах, ведешь себя сквозь реальность, в которой возможно все, и в то же время понимаешь, что это просто чей-то роман, отличный, к слову, роман, то ли детектив, то ли мистика, то ли кулинарно-архитектурный справочник, а ты в этом пространстве – как рыба в воде, но в любую минуту может случиться все, что угодно.

В Праге вообще хорошо побыть литературным персонажем.

Потому что у литературного персонажа непременно есть автор, и бывает очень интересно проследить за этим самым автором из пространства той книги, которую он пишет. Потому что автор, разумеется, тоже я.

А Прага – пространство, декорации и самый честный игрок на свете.

Я жил в чрезвычайно интересных городах. Некоторых – несомненно литературных. Я имею в виду города, которые активно вмешиваются в книги, где хотя бы упомянуты. Вот Питер, например. Абсолютно литературный персонаж. Но с ним играть надо очень аккуратно, хотя бы потому, что он довольно часто жульничает.

Венеция – не просто жульничает, она получает от этого огромное удовольствие.

А Прага играет предельно честно. Вот какие правила сам установишь, такие и будут. Она как тот ангел-хранитель из анекдота: «Так, жена – стерва, начальник – козел, дети – грубияны. И зачем ему все это? Но выполнять придется».

Скажешь Праге – хочу мучиться и видеть за каждым фонарем беспросветную тьму! Пожалуйста. Вот тебе мучения, вот тьма, все, как скажешь.

Скажешь – хочу мистики бессмысленной! – будет мистика бессмысленная. Скажешь – хочу смысла в каждом жесте, в каждой тени, – будет смысл.

Удивительное место.

Собственно, я совершенно уверен, что нигде больше ключ от дверей Гекаты найтись-проявиться не мог. Такое место. Кладешь слова – получаешь живое.

В этом смысле Прага – какой-то дальний родственник из клана Аддамсов. Чем эта семейка так прекрасна и притягательна? Да прежде всего тем, что их декларация совершенно не расходится с действительностью, во-первых, а поддержка членов семьи всегда абсолютна – во-вторых.

«Кальпурния Аддамс! Венсди все про нее знает, она ее просто боготворит. Кальпурния танцевала голой на площади и соблазнила священника, после чего была сожжена на костре как ведьма. Но вы, пожалуйста, не беспокойтесь, мы Венсди сказали: сначала закончи колледж».

И дело совершенно не в том, что они – маньяки-убийцы, хотя они (и Прага тоже), несомненно, маньяки-убийцы. Маньяк-убийца Дебби, которая не в силах признаться самой себе, что ей нравится убивать, никак не вписывается в клан и терпит полное поражение – потому что постоянно требует считать ее милой пай-девочкой, которую просто поставили в невыносимые условия.

Прагу нельзя поставить в невыносимые условия. Она сама кого хочешь в такие условия поставит.

Но она умеет играть.

И она очень азартный и честный игрок.

Причем, как всех действительно очень сильных игроков, процесс ее волнует гораздо больше, чем результат.

Можете как-нибудь попробовать встать под Орлоем или на узкой улочке и как можно убедительнее предложить: «пошути со мной».

Мало не покажется.

А теперь вопросы.

Вопрос читателя: Пан Болеслев очень убедительно просит у Фила ключ, рассказывает душераздирающую историю о близнецах. Вполне понятно, что Фил готов отдать ключ, который изначально не был чем-то жизненно важным для него. Но оказывается, что так делать ни в коем случае нельзя. Вопрос: как??? Как отличить то, что ни в коем случае нельзя отдать кому-то, оно предназначено тебе, оно для тебя, и ты для него – как ключ и замок – от того, чем нужно и можно поделиться, чтобы поддержать, спасти другого.

История ведь не о том, что «не дай никому ключ». То есть понятно, что ключ настоящий всегда создаешь сам. Но при этом изначально-то ему представляет Болеслев ситуацию так: у тебя есть то, что для меня является желанным ключом. Помоги. И если бы не сон, то естественно в этом случае таки помочь. Как не отдать свои ключи, кому не надо (бесполезность их в данном случае очевидна, но ведь бывает и правда ключ в твоих руках), но при этом же не превратиться в жлоба, который просто никому ничего никогда?