Всё от земли

— И давно пора, — считают там, — отказаться от варягов по установке и ремонту весоизмерительной техники, узаконив непосредственно в хозяйствах штатные единицы квалифицированных специалистов, а инженер-метролог при РАПО просто необходим. Это ж аксиома.

Но аксиома, которую нужно доказывать.

Великое наследство

Нет, кто бы только знал да ведал, каких и сколько передумал дум кузнец и пахарь Иосиф Погорелец, каких и сколько он пластов переворочал, пока отважился на самую рискованную штуку по тем зыбучим временам: сорваться сразу всей семьей с насиженного места. Глупую курицу не выгнать хворостиной со двора, где вывелась она из первого яичка и первое яйцо сама снесла потом, а уж чтобы человек в годах решил покинуть хату, в которой он больше полжизни прожил да предки не один век скоротали, это ж совсем неслыханное дело.

Что не вошло в повозку, продал или так раздал — берите, пользуйтесь та й не поминайте лихом.

— Далече ли собрался бечь, Иосиф?

Далече ли… Куда глаза глядят. Где земли и воли, мабуть, чуть-чуть побольше, чем у них тут. Побольше ж этого всего кто говорил — в Сибири, кто — на Урале, кто — на Востоке Дальнем. А то уж вовсе, где Макар телят не пас.

И захлебнулась хата горем и ослепла. Заголосили бабы, засопели мужики носами, и по слезе тяжелой и неудержимой навернулось в карих очах Иосифа Погорельца, когда почал он с одного удара вгонять по шляпку четвертные гвозди, заколачивая маленькие окна горбылями, которые перечеркнули все былое. Крест-накрест все перечеркнули.

— Одумайся, Иосиф…

— Но! Мертвого не носят от могилы.

И дернулась вожжа. Вздрогнув, запрядала ушами лошаденка, потом качнулся под телегой дегтярный жбан с мазилкой.

И все… И сгинул Еська Погорелец.

Нет, не сгинул, а за лето и с возом ребятишек добрался отчаюга-запорожец аж до Башкирии какой-то, умудряясь между путным делом добывать работой на пропитание: то сена покосить кому-нибудь наймется, то жито жать. Остановился в той Башкирии обочь дороги возле малюсенькой, со жменю, деревеньки с очень уж русским для Башкирии названием — Вязовка, в которой, как оказалось, русские ж и жили, оседая здесь в таких же розысках земли и воли, обещанных Столыпиным народу. Ненадолго и остановился: телегу смазать. Опнулся, как тут говорили. Смазал телегу. Заменил оглоблю. Перетянул колеса. Помог старожилам с уборкой хлеба, перезимовал, а по весне и сам пустил корни в увалистую землю, приросши к ней до конца дней своих. Конца дням его, казалось вязовцам, никогда не наступить, на веки вечные, казалось им, сооружен специально для работы на пашне этот могутный мужик, но бесследно ничто не проходит и даром пути не даются — надломился, видать, Иосиф, впрягаясь в поклажу рядом с жеребой кобылкой, на которую и теплилась у хозяина вся надежда. Надламывался долго, а рухнул сразу, не поскрипев нисколько, такие не скрипят. Рухнул — и только земля состонала.

Внуки не помнят деда Иосифа. На долю российских ребятишек выпадали участи пострашнее: не помнить и отцов, не воротившихся с войны. Не помнить в лицо, но по рассказам бабушек и матерей хорошо знать, что слыли они вечными пахарями и тружениками. Бесследно никто не уходит. Иосифа Погорельца земля снабдила силой, земля и отняла ее. И не ахти какие пожитки оставил он после себя. Но силу духа своего и преданность труду сумел он передать по крови детям и внукам. И правнукам они передадутся, как передались ему от его прадеда. Великое наследство. И нет цены наследству этому, и нескончаемо оно.

Каждый в юности старался подражать кому-либо из старших рода: отцу, дяде, брату. Ваня Погорелец хотел быть похожим на деда. Нет, не наружностью — натурой. Дед, мать рассказывала, ноги в коленях не гнул ни перед кем и ни перед чем, а уж спину — и подавно. Слезу палкой не выбьешь, если не считать те две горючих, когда зарешечивал он горбылями окна старой хатенки. Плачущим Ивана Погорельца впервые видели сорокалетним уже, когда умер его отец Ефим Иосифович Погорелец. Умер от сердечной недостаточности, заключили врачи. Наверное, они ошиблись, потому что на все достанет сердца нашего, да не на все хватает жизни. Жизнь Ефима Погорельца укоротила война. Это она сказалась. И еще скажется: теперешние войны так сразу не кончаются.

В июле сорок первого ушел на фронт Ефим, в августе сорок четвертого сын его Иван, замковый орудия полковой артиллерии, в восемнадцать неполных лет участвовал в бою под польским городом Замбрув, и чуть не стал тот бой первым и последним для него. Немецкий снаряд угодил под лафет пушки, глубоко ушел в мягкий грунт и рванул, насыпав курган над замковым. Откопали после боя, чтобы по солдатскому обычаю перехоронить с почестями, а он вдруг взял и ожил. И встал. И через три месяца госпиталя вернулся в строй артиллерист.

Потом Кенигсберг, и снова Польша, и ликвидация банд в лесах, где тоже из-за каждого дерева следила за русским солдатом зоркая смерть. И не потому ли и хмурится Иван Ефимович, когда задают ему наш ходовой вопрос, как бы он прожил, доведись жить сызнова.

— У живых что спрашивать, мы есть живые. Спросить бы у погибших… Жизнь — не та дорога, по которой можно вернуться назад.

И не потому ли, что из двадцати вязовских парней, ушедших на фронты, в живых вернулось только четверо, и Погорелец Иван покинул Вязовку? Без причин ничего не бывает. Нет, теперешние войны так сразу не кончаются. Долго еще продолжали пустеть малые русские деревеньки. Ратный подвиг несоизмеримо короче подвига трудового, но суть их в одном — в преданности долгу и делу как самой Родине. В трудовой книжке Ивана Ефимовича Погорельца была одна-единственная запись: «Челябинский металлургический завод, 10 февраля 1951 г., принят во второй обжимный цех».

Уральское железо обладает магнетизмом, поэтому, наверно, и имеет такую притягательную силу. Главный пост. Пульт управления. Оператор. И в самом деле, сколько величественного, тронного и притягательного в словах, а уж в работе и подавно. Легкое движение руки — и подчиняется тебе эдакая державища металла. Крутятся валы, плывут белые слитки по рольгангу, покачиваясь и поныривая, будто на волнах: шипит вода; редкозубый кантователь, играючи, ворочает с боку на бок семитонные брусья; отсчитывает миллиметры датчик, похожий на уличные часы, под какими назначаются свидания. Иван своей Любаше свиданий не назначал, они в одной бригаде потом четверть века проработают. Свиданий не назначал, а просто отдал ей первую получку и сказал:

— Командуй.

Управлять и управляться за пультом прокатного стана оказалось куда сложнее, чем со стороны смотреть, и все в нас от наших учителей, а учитель вчерашнему солдату достался прямо золотой. Душевной доброты, такта, терпения и опыта у старшего оператора И. П. Шевелева с избытком хватило бы на тысячу учеников.

Потом будет и у Ивана Ефимовича свой опыт, свои методы работы и свои ученики будут, но званием Героя Социалистического Труда, присвоенным ему спустя пятнадцать лет за успешное выполнение семилетнего плана, и посейчас считает себя обязанным И. П. Шевелеву. Это у птиц только потомство может вить гнезда без науки, а человек потому и человеком стал, что преодолел силы инстинктов и понял необходимость сознательной передачи навыков. Во все времена потомство поднималось и должно подниматься по ступеням развития.

Для стороннего слиток металла, может, и кажется веществом неорганическим. Металлург должен видеть у него душу и знать характер, и тут уж одного опыта работы маловато. Пришлось Ивану Погорельцу, главе семейства и отцу двоих детей, учиться в сорок лет и заканчивать металлургический техникум.

— Так нужно было мне и государству, — потом он скажет.

Суворов-граф, имея на груди все ордена России за победы, плащ генерал-аншефа на плечах и шестьдесят лет жизни за плечами, на мичмана морского флота сдал экзамен: для государства нужно было так.

Поколение родившихся в середине 20-х и 30-х годов нашего столетия доучивалось после работы. И удивительно теперь им, почему с таким трудом приходится заставлять учиться теперешнюю молодежь? Сыты. Одеты, обуты. Отказа — ни в чем. Захотел куда поехать в каникулы — пожалуйста: государство и родители все для них — учитесь только. И учебные заведения — дворцы. А посмотрела бы нынешняя молодежь, в каких школах начинал учебу Ваня Панфиловский, какие «вузы» проходили дети Украины, рожденные в 30-х годах военного столетия. Теперь Нижние Серогозы Херсонской области — богатый поселок городского типа. Теперь он красив и величав, как лебедь белый на зеленой волне, а тогда фашисты не оставили в нем ни одного необездоленного дома… Не вспоминал бы, да забыть нельзя. Тогда, вскоре после войны, умер у Вани отец, колхозник Никита Панфиловский. И ему она укоротила жизнь. И не до пионерских лагерей и курортных мест Скадовска и Гопри на юге Херсонщины — летние каникулы Ваня Панфиловский проводил на колхозных полях, пока не перебрался в Челябинск, где работала крановщицей на металлургическом заводе и жила замужем за Иваном Погорельцем старшая сестра Любаша.