Все произведения школьной программы в кратком изложении. 10 класс

Наталья читает письмо Рудина. В нем он просит прощения и пытается объяснить себя и свое поведение: «В течение моей жизни я сближался со многими женщинами и девушками; но, встретясь с вами, я в первый раз встретился с душой совершенно честной и прямой. Мне это было не в привычку, и я не сумел оценить вас… Наши жизни могли слиться – и не сольются никогда. Как доказать вам, что я мог бы полюбить вас настоящей любовью – любовью сердца, не воображения, – когда я сам не знаю, способен ли я на такую любовь!.. Да, природа мне много дала; но я умру, не сделав ничего достойного сил моих, не оставив за собою никакого благородного следа… Мне недостает… я сам не могу сказать, чего именно недостает мне… Мне недостает, вероятно, того, без чего так же нельзя двигать сердцами людей, как и овладеть женским сердцем; а господство над одними умами и непрочно и бесполезно. Странная, почти комическая моя судьба: я отдаюсь весь, с жадностью, вполне – и не могу отдаться. Я кончу тем, что пожертвую собой за какой-нибудь вздор, в который даже верить не буду… Боже мой! в тридцать пять лет все еще собираться что-нибудь сделать!» Далее Рудин дает несколько советов Наталье, так как «больше ни на что не годен», один из них таков: «Вы еще молоды; но, сколько бы вы ни жили, следуйте всегда внушениям вашего сердца, не подчиняйтесь ни своему, ни чужому уму».

Письмо окончательно показало Наталье, что Рудин ее не любил. Поплакав, она сожгла письмо и пепел выкинула за окно.

Наталье горько, и даже становится стыдно за свою первую, такую нелепую любовь. На следующий день к Дарье Михайловне приезжает Волынцев, который крайне тактично и предупредительно ведет себя с Натальей.

Проходит два года. Александра Павловна вышла замуж за Лежнева, у них родился сын. Пигасов у них в гостях и передает новости. Дарья Михайловна пыталась сосватать Наталью за какого-то господина Корчагина, светского льва, чрезвычайно надутого и важного, но та заявила, что и слышать о нем не хочет. В результате она выходит за Волынцева, о чем и сообщает Пигасов Лежневым. О Рудине доходят какие-то смутные сведения, что он приезжал в Москву, потом отправился с каким-то семейством в Симбирск, куда он делся дальше, неизвестно. Пигасов прибавляет, что Рудин не пропадет, «небось где-нибудь сидит и проповедует. Этот господин всегда найдет себе двух или трех поклонников, которые будут его слушать разиня рот и давать ему взаймы деньги». Пигасов рассказывает анекдот из жизни Рудина, который слышал от знакомого Рудина, жившего с ним в Германии: «Беспрерывно развиваясь (эти господа все развиваются: другие, например, просто спят или едят, – а они находятся в моменте развития спанья или еды…). Итак, развиваясь постоянно, Рудин дошел путем философии до того умозаключения, что ему должно влюбиться. Начал он отыскивать предмет, достойный такого удивительного умозаключения. Фортуна ему улыбнулась. Познакомился он с одной француженкой, прехорошенькой модисткой. Дело происходило в одном немецком городе, на Рейне, заметьте. Начал он ходить к ней, носить ей разные книги, говорить ей о природе и о Гегеле. Можете представить себе положение модистки? Она принимала его за астронома. Однако, вы знаете, малый он из себя ничего; ну – иностранец, русский – понравился. Вот наконец назначает он свидание, и очень поэтическое свидание: в гондоле на реке. Француженка согласилась: приоделась получше и поехала с ним в гондоле. Так они катались часа два. Чем же, вы думаете, занимался он все это время? Гладил француженку по голове, задумчиво глядел в небо и несколько раз повторил, что чувствует к ней отеческую нежность. Француженка вернулась домой совершенно взбешенная…»

Лежнев предлагает выпить по случаю помолвки Волынцева и Натальи и провозглашает тост за Рудина, так как благодарен ему за то, что они «все стали невыносимо рассудительны, равнодушны и вялы… заснули… застыли», а он их расшевелил. «Я упрекал его в холодности… и был неправ… Холодность эта у него в крови…, а не в голове. Он не актер, как я называл его, не надувало, не плут; он живет на чужой счет не как проныра, а как ребенок… Он не сделает сам ничего именно потому, что в нем натуры, крови нет; но кто вправе сказать, что он не принесет, не принес уже пользы? что его слова не заронили много добрых семян в молодые души, которым природа не отказала, как ему, в силе деятельности, в умении исполнять собственные замыслы?..» Он пьет за здоровье Рудина и прибавляет, что Пигасов, который ругает Рудина, во сто крат хуже его, так как когда служил, брал взятки («Да еще как!»), за что и был вынужден уйти в отставку.

Далее следует описание, как Рудин в это время путешествует где-то на перекладных, в старом изношенном платье, пытается получить на станции лошадей, но, услышав, что в эту сторону лошадей нет, отправляется в Тамбов, куда они есть, так как ему совершенно все равно, куда ехать.

Проходит еще несколько лет. Лежнев по делам рекрутского набора приезжает из деревни в город. Там в гостинице он случайно сталкивается с Рудиным. Теперь Рудин «человек высокого роста, почти совсем седой и сгорбленный». Лежнев зовет его с собой обедать. За обедом Рудин рассказывает все, что с ним случилось за эти годы. По словам Рудина, он все это время «душой скитался» и «в ком и в чем я не разочаровался!». Вначале он в Москве сошелся с каким-то очень богатым и странным человеком, в котором была всепоглощающая страсть к науке, хотя, по словам Рудина, «шла она к нему, как к корове седло». «Я, брат, не встречал бездарнее и бедней его природы». Рудин тем не менее поселился у него в имении. «Планы, брат, у меня были громадные: я мечтал о разных усовершенствованиях, нововведениях… Я навез с собою агрономических книг… правда, я до конца не прочел ни одной… ну, и приступил к делу… Так я вот и бился два года. Дело продвигалось плохо, несмотря на все мои хлопоты. Начал я уставать, приятель мой надоедал мне, я стал язвить его, он давил меня, словно перина; недоверчивость его перешла в глухое раздражение, неприязненное чувство охватывало нас обоих, мы уже не могли говорить ни о чем; он изподтишка, но беспрестанно старался доказать мне, что не подчиняется моему влиянию… Я заметил наконец, что состою у господина помещика в качестве приживальщика по части умственных упражнений». В один прекрасный день Рудин становится свидетелем отвратительной сцены, характеризующей его приятеля далеко не с лучшей стороны, он собирается и уезжает. Помыкавшись по разным местам, Рудин попал в секретари к «благонамеренному сановному лицу», потом решил сделаться «деловым человеком, практическим». Лежнев смеется и удивляется, как Рудин, с его умом, не смог понять, что не его дело – быть практическим человеком.

Рудин объясняет, что в ту пору встретился с человеком, «удивительно ученым» – «проекты самые смелые, самые неожиданные так и кипели у него на уме. Мы соединились с ним и решились употребить свои силы на общеполезное дело». Приятель Рудина был беднее его, но несмотря на это они решили реку в какой-то губернии сделать судоходной. Лежнев хохочет. По словам Рудина, «начало исполнения было. Мы наняли работников… ну, и приступили». Правда, тут же возникли препятствия: владельцы мельниц не могли их понять, без машины они с водой не могли справиться, а на машину не хватило денег. Рудин с приятелем бились, писали письма и циркуляры, пока Рудин на этом «не добил свой последний грош». Он уехал, а его приятель (по фамилии Куробеев) сделался в Сибири золотопромышленником. Рудин верит в то, что его приятель рано или поздно составит себе состояние. После неудачи на «практическом» поприще Рудин решает, чтобы его ум и способности не пропали совсем без следа, учить подрастающее поколение. Он сделался учителем русской словесности, три дня потратил на составление вступительной речи, которая, по его словам, понравилась слушателям, хотя инспектор заметил: «Хорошо-с, только высоко немножко, темновато, да и о самом предмете мало сказано». Две первых лекции Рудин приносит написанными, а потом принимается «импровизировать». «Я читал гимназистам, как и студентам не всегда читают; слушатели мои выносили мало из моих лекций… факты я сам знал плохо», – признается он. Он ставил всем высшие баллы и к нему, по его словам, ходили толпами. Тут против него началась «интрига», которую затеял учитель математики, сравнивавший его лекции с фейерверком и периодически ловивший его на элементарном незнании предмета. По словам Рудина, он (Рудин) хотел коренных изменений в гимназии, которые надеялся провести через директора, чья жена попала под влияние Рудина. Но директора «настраивают» против него, Рудин берется что-то доказывать, выходит сцена, и он вынужден уйти в отставку. Рудин спрашивает Лежнева, почему с ним все так происходит, неужели он ни на что не годен, горюет, что всю свою жизнь растратил на слова, а дел не было. Лежнев возражает, что и доброе слово – тоже дело. Затем добавляет, что Рудин вызывает в нем уважение, потому что не стал жить приживальщиком у богатого друга, в гимназии не стал подлаживаться под начальство и всякий раз жертвовал своими личными выгодами, не пускал корней в недобрую почву, какой бы она жирной ни была. Лежнев говорит, что в Рудине горит огонь любви к истине, которым он зажег многих, с кем встречался на жизненном пути. Рудин отправляется в свою деревню («там что-то такое осталось»), напоследок приятели желают друг другу добра и поют гимн студентов.

26 июня 1848 года, в Париже, когда уже восстание «национальных мастерских» было почти подавлено («Парижская коммуна»), батальон линейного войска брал баррикаду, с которой отходили повстанцы. Внезапно на баррикаде появляется высокий человек в старом сюртуке, подпоясанный красным шарфом, и соломенной шляпой на седых растрепанных волосах. «В одной руке он держал красное знамя, в другой – кривую и тупую саблю и кричал что-то напряженным, тонким голосом, карабкаясь кверху и помахивая и знаменем и саблей…» Один из стрелков прицеливается и стреляет. Пуля попадает человеку в сердце, он «выронил знамя – и, как мешок, повалился лицом вниз». Один из убегавших говорит другому, что «поляка» убили. Этим «поляком» был Дмитрий Рудин.

Идейно-художественное своеобразие Н. А. Добролюбов, из ст. «Что такое обломовщина?»

Говоря об обломовщине, как о социальном явлении, Добролюбов относит к «обломовцам» весь тип так называемых «лишних людей» – от Онегина до Рудина.

«История о том, как лежит и спит добряк-ленивец Обломов и как ни дружба, ни любовь не могут пробудить и поднять его, – не бог весть какая важная история. Но в ней отразилась русская жизнь, в ней предстает перед нами живой, современный русский тип, отчеканенный с беспощадною строгостью и правильностью, в ней сказалось новое слово нашего общественного развития, произнесенное ясно и твердо, без отчаяния и без ребяческих надежд, но с полным сознанием истины. Слово это – обломовщина; оно служит ключом к разгадке многих явлений русской жизни, и оно придает роману Гончарова гораздо более общественного значения, нежели сколько имеют его все наши обличительные повести. В типе Обломова и во всей этой обломовщине мы видим нечто более, нежели просто удачное создание сильного таланта; мы находим в нем произведение русской жизни, знамение времени. Обломов есть лицо не совсем новое в нашей литературе; но прежде оно не выставлялось перед нами так просто и естественно, как в романе Гончарова. Чтобы не заходить слишком далеко в старину, скажем, что родовые черты обломовского типа мы находим еще в Онегине и затем несколько раз встречаем их повторение в лучших наших литературных произведениях. Дело в том, что это коренной, народный наш тип, от которого не мог отделаться ни один из наших серьезных художников».

«Давно уже замечено, что все герои замечательнейших русских повестей и романов страдают оттого, что не видят цели в жизни и не находят себе приличной деятельности. Вследствие того они чувствуют скуку и отвращение от всякого дела, в чем представляют разительное сходство с Обломовым. В самом деле – раскройте, например, «Онегина», «Героя нашего времени», «Кто виноват?», «Рудина», или «Лишнего человека», или «Гамлета Щигровского уезда», – в каждом из них вы найдете черты, почти буквально сходные с чертами Обломова…»

«На этом же поприще подвизался и Рудин, который любил читать избранным «первые страницы предполагаемых статей и сочинений своих»… Печорин только смотрел свысока на «поставщиков повестей и сочинителей мещанских драм»; впрочем, и он писал свои записки… Онегин, думая присвоить себе ум чужой, начал с того, что

Отрядом книг уставил полку

– и принялся читать. Но толку не вышло никакого: чтение скоро ему надоело, и –

Как женщин, он оставил книги,И полку, с пыльной их семьей,Задернул траурной тафтой…

Рудин тоже признается Лежневу, – что накупил он себе каких-то агрономических книг, но ни одной до конца не прочел; сделался учителем, да нашел, что фактов знал маловато, и даже на одном памятнике XVI столетия был сбит учителем математики. И у него, как у Обломова, принимались легко только общие идеи, а «подробности, сметы и цифры» постоянно оставались в стороне».

«Все наши герои, кроме Онегина и Печорина, служат, и для всех их служба – ненужное и не имеющее смысла бремя; и все они оканчивают благородной и ранней отставкой… Рудин поссорился с директором гимназии, где был учителем…»

«Отношения к людям и в особенности к женщинам тоже имеют у всех обломовцев некоторые общие черты. Людей они вообще презирают, с их мелким трудом, с их узкими понятиями и близорукими стремлениями… Рудин наивно воображает себя гением, которого не в состоянии никто понять. Печорин, уж разумеется, всех топчет ногами…»

«В отношении к женщинам все обломовцы ведут себя одинаково постыдным образом. Они вовсе не умеют любить и не знают, чего искать в любви, точно так же как и вообще в жизни… Рудин… совершенно растерялся, когда Наталья хотела от него добиться чего-нибудь решительного. Он ничего более не сумел, как только посоветовать ей «покориться». На другой день он остроумно объяснил ей в письме что «ему было не в привычку» иметь дело с такими женщинами, как она».