Все против всех

— Княже, еще немного, и вот за тем леском обитель будет. Крест на колоколенке виден, если приглядеться.

Малой ехал на дедовской лошадке охлюпкой, без седла, которого в хозяйстве у старика и отродясь не имелось. Да и зачем крестьянину оно — на конях пахать нужно, в телегу запрягать, а не разъезжать, подобно дворянину или казаку. Тут скакуны нужны, не пузатые кобылы, или мерины, что из всех аллюров предпочитают только шаг.

— Ясно, — Князев посмотрел на рощу, и действительно над кронами деревьев нашел взглядом крохотный крест — расстояние изрядное, с версту будет. Он отправился в поездку в монастырь с двояким чувством — с одной стороны радовался, что наступит хоть какая-то определенность, а с другой отчетливо понимал, что после тайной встречи с келарем Авраамом события могут понестись «вскачь» — на земле Смута, и кровь рекою льется. А он один в этом мире, и положится не на кого, кроме этого мальчишки, что всячески стремиться ему помогать, причем изо всех сил, и с радостью, хотя дед два алтына с копеечкой стребовал за «услужение» на четыре седьмицы — то есть за месяц. И чуть повернувшись в седле, Князев спросил мальчишку:

— Я тебя выкуплю, вот только три рубля найду и грамоту составим. Мне верно служить будешь?! Слугою, али боевым холопом, коли до схватки дойдет?! Не струсишь?!

— Живот положу, крест в том целую, — мальчишка тихо ответил, без всякой аффектации, как серьезно принятое решение, а тут рано взрослеют. Кабальные грамоты ведь разными бывают — человек может продать в обельные холопы, без всяких прав, за определенную сумму. Но чаще всего холопами закупы становятся — в долг взяли деньги под урожай, а вернуть в срок не смогли, вот и пиши пропало. А есть грамотки, что на договора более похожи, там условия уговариваются, как и кем служить, и за какую плату или содержание, а также срок. Вот только мальцы такую запись составить не могут, за них решение «большак», то есть старший в роду или семье, принимает. А тот это тогда делает, когда продажа продиктована обстоятельствами — допустим большим долгом, отдать который невозможно. Вот и отдают в холопы собственных детей, прежде вольных.

Крепостного права, как понял Иван, в виде полного рабства, тут нет, до него еще уйма лет пройти должна. Через сорок лет Юрьев День только отменят, когда любой крестьянин может раз в году осенью заплатить помещику «пожилое» и уйти к другому владельцу земли, на лучшие условия. Или вообще переселиться на пустующие земли, где еще не утвердилась государственная власть — но там и защиты не будет, и неизбежны все риски от этого. Налетят степняки, пожгут хозяйство, и уведут в рабство. Если только в Сибирь не бежать, за Уральские горы, что Камнем именуют, в Сибирь. Но и там загадочная Югра есть, осколок ханства, где к русским неприветливо относятся, и война постоянная идет. Но одно хорошо — в тех землях никогда крепостничества не будет, слишком обширен тот край…

— А вот и обитель, княже, — мальчонка вопросительно посмотрел на него и негромко произнес, чуть напряженно.

— Мне лучше с лошадьми на подворье монастырском быть, там монашек от келаря ждет. А тебе тихо пройти к калитке — а то одежа твоя в глаза приметная. Вот там она — а келарь ждать там обещался.

— Хорошо, ты только настороже будь, мало ли что. Но стреляй только в самом крайнем случае, я услышу.

Князев покинул седло, Митяй тоже спешился, держа коней за уздечки. За эти дни он научил мальчишку пользоваться «пистолем» — тот оказался хорошим учеником, а однозарядная ракетница не ружье, в упор картечью не промахнешься, что показала пробная стрельба. И патронов дал полдесятка — вполне хватит, если ограбить попытаются и коней отобрать.

— Будь уверен, княже.

— Надеюсь на тебя, не оплошай. Если что стреляй, и уводи лошадей за рощу, я тебя там найду.

Иван поправил ремень чехла — привычная тяжесть оружия на плече придавала ему уверенности. И вздохнув, полагаясь только на интуицию, под прикрытием кустов, направился к бревенчатому тыну…

Глава 17

— Одежда на мне воинская, что в бою годная — и тем от кимоно отличается. В лесу или кустах ее плохо видно, а потому ратник может стрелять во врага безнаказанно, когда тот не ждет нападения. А ружья любого противника уничтожат, на расстоянии до двухсот шагов. Заряжаются они быстро и при хорошо обученных стрелках в бою ваши пищали, что у стрельцов, супротив них ничего не стоят, как и луки.

Иван положил ладонь на собранное для демонстрации ружье, а священник задумчиво вертел в пальцах разряженную гильзу — на листке бумаги высилась грудка пороха, вытянутые пыжи, рубцеватая пуля Майера. А еще мультитул лежал, с выдвинутым набором всех приспособлений.

— Не помогли вам, княже, ружья и одежка ваша, раз лихие людишки отрядец твой истребили, а ты сам-один до Москвы добрался…

— Да кто же знал, что у вас тут такое творится? Да тут боевым походом с ратью идти надобно, а со мною всего полдесятка воинов было, да проводник, которого воевода дал! И то мы вражин по дороге за год много побили, может две сотни и будет, если не больше!

Гневным голосом резанул Иван и суровым взглядом посмотрел на смутившегося келаря. Тот опустил глаза, задумчиво глядя на мультитул, тронув пальцем чехол с застежкой. Две монашки на лавке за три часа не проронили ни слова, будто немые. Одна уже тетка в немалых годах, полтинник, никак не меньше, ровесница келарю, или чуть помладше, все время смотрела на него натурально «горящим» взглядом, порой покусывая губы, а пальцы на лежащих на коленях руках заметно подрагивали. Вторая монашка была намного моложе — женщина лет двадцати пяти, с гладкой кожей на бледном лице. И она также с нескрываемым интересом слушала его долгий рассказ, и порой даже ахала, не скрывая обуревавших ее эмоций.

Иван расстарался, сам не ожидал, что у него разыграется память с фантазией. Он в лицах пересказал трилогию «Сегун», за исключением начала и конца, и выставил вместо англичанина на место главного героя самого себя. А так как память имел хорошую, просто сыпал названиями предметов и именами, повествуя о событиях «своей жизни». С того самого момента, когда он не смышленым младенцем появился в стране Восходящего Солнца, и до окончания — сегун Торонага нох Миновара отправил его посланников в далекие земли, где он родился, с грамотой и подарками, и верными самураями для охраны. Но отряд побили, из «чудных хитрых повозок» осталась одна, а из оружия, понятное дело, единственное ружье. Само собой, что подарок для царя посланник спас, но тоже в эксклюзивном экземпляре — застегнутый на «молнию» прозрачный китайский пакет с покрывалами и вложенной красивой картонкой тоже лежал на столе, причем чуть в стороне.

Однако почему-то келарь к нему не прикасался и не просил открыть. Только взглянул на красочную картонку-вкладыш, с точно такой же помпезной пагодой как на покрывале, с золотым тиснением и непонятным набором иероглифов. Любой бы попросил перевода, и тогда Князеву пришлось бы импровизировать, но инок промолчал, причем демонстративно, ни малейшего любопытства не проявил.

— Но я все же добрался до родной земли, ибо здешняя речь на мою похожа. И я хоть понимать православных людей немного научился. А теперь не знаю, что мне и делать. Тот царь, что семью мою истребил, изведя ее под корень, умер больше двадцати пяти лет тому назад, за ним отдал богу душу его бездетный наследник Федор, и на трон избрали царем Бориса Федоровича Годунова, если я людей правильно понял…

Иван заметил, как вздрогнула молодая монашка, удивился, но про себя решил, что Годунов был скор на расправу, и немало людей по монастырям отправил, вычеркивая их из мирской жизни с ее вечной политической борьбой. Сейчас это просто сделать — насильно постригли в иноки, и все — дальше только в расстриги подаваться, а за это и казнить могут, если покровителя сильного не найдешь. Но лучше сразу за «бугор» сваливать — в протестантских землях всякого народа хватает.

— Да, это так, княже, царь Борис Федорович, правил семь лет…

— А потом пришел самозванец, да-да, именно так — самозванец, который назвался царевичем Дмитрием Углицким, что «чудесно спасся» от происков Годунова, когда тот был царским шурином. Грянул глад и мор на три года, и все возопили, что за грехи Борисовы наказание! Чушь собачья — он повсеместно был, во всех странах неурожаи, везде голодовали и умирали. Иначе бы столько иноземцев и ляхов, на русские земли не пришли, желая тут обогатится. Тут подумать только надо, чтобы понять, что пришел самозванец. Будь он настоящим государем, то не стал бы приказывать всю семью царя Бориса убивать! Так может поступить только самозванец, что боится, что вхождение его на престол могут оспорить! Детей истреблять и над ними глумы учинять может только вор и тать!