Все равно будет май
Шрифт:
Смешной и сентиментальной показалась ей тогда такая театральная фраза. Теперь же, одиноко блуждая в пустой холодной квартире, она с надеждой поглядывала на телефонный аппарат, безмолвно, как истукан и соглядатай, стоящий на круглом столике у дивана.
Но телефон молчал. Правда, однажды кто-то позвонил. Нонна схватила трубку. Молчание, хотя Нонне казалось, что там, на другом конце провода, есть человек, что она даже слышит его сдерживаемое взволнованное дыхание. Подумала: может быть, Сергей? Спросила: «Сергей, это ты?» Но трубка молчала. Потом короткие гудки. Все.
Теперь, уходя из дому, Нонна прикалывала на двери бумажку:
«Буду через час».
Возвращаясь,
И все же телефонный звонок раздался. Было хмурое осеннее утро. Нонна только встала. Всю ночь дежурила на крыше. Она и еще две женщины из их подъезда в брезентовых дворницких дождевиках с поднятыми капюшонами, подпоясанные веревками, как оперные юродивые, сидели у слухового окна возле ведер с песком со щипцами в руках. Ждали «зажигалок».
Сырая холодная ночь придавила затемненную Москву. Безглазый город притаился внизу. Лишь порой дребезжали и повизгивали на рельсах трамваи. По Арбатской площади долго тянулась колонна танков. Гусеницы скребли и лязгали на мокром асфальте, завывали моторы. Налета в ту ночь не было.
Уже начался поздний медленный рассвет, когда Нонна и ее напарницы, серые от усталости и бессонной ночи, разошлись по своим квартирам. Нонна часа два провалялась в кровати, но заснуть не смогла и поднялась с головной болью.
И тут раздался телефонный звонок. Неожиданно громкий, словно звонила междугородная станция. Схватила трубку:
— У аппарата!
Незнакомый мужской голос:
— Нонна?
— Да, я вас слушаю.
— Не узнаете?
— Нет! — Одно знала: голос не Сергея. Его голос узнала бы сразу. Все же в чужом хрипловатом голосе слышались знакомые нотки. Но вспомнить не могла. — Кто говорит?
— Афанасьев!
— Боже! Петр Николаевич! Как я рада, что вы вспомнили обо мне. Вы в Москве?
— Ремонтировался. Поцарапали меня немцы.
— Ранены! Опасно? Вы в госпитале?
— В госпитале.
— В каком? Я сейчас же к вам приеду. Сию минуту выезжаю.
— Спасибо, Нонночка. Не беспокойтесь. Все уже в порядке. Сегодня выписываюсь.
— Как вам не стыдно! Почему раньше не позвонили?
— Врачи не разрешали. Медики все такие. Лучше расскажите, как живете? Почему в Москве?
— Институт эвакуировался. Родные тоже уехали. А я не захотела.
— Позвонил вам на всякий случай. Помощь моя не нужна?
— Спасибо, спасибо! Ничего мне не надо.
— Что же вы будете одна в Москве делать? Знаете что! Поедемте ко мне в дивизию. В медсанбат. Вы же без пяти минут врач.
— Без двадцати пяти минут. Только в няни и гожусь.
— Вот и отлично. Няни на фронте больше всего нужны. Святое дело! Соглашайтесь. Сегодня же и оформлю.
— Право, не знаю. Так неожиданно…
— Война тоже неожиданно началась. Жизнь, она такая. Подумайте. Я еще дня два в Москве пробуду. А война не один день продлится. Все равно придется белый халат надевать. Будете под началом у моей Марии Степановны.
— А как она? В медсанбате?
— Хирургом. Так ножами орудует — только держись. Ну, как? Уговорил?
— Подумаю, Петр Николаевич! — и после паузы проговорила нерешительно: — У меня к вам, Петр Николаевич, просьба. Не знаю, удобно ли…
— Только в гробу неудобно лежать. Что такое?
— Мне нужно узнать адрес одного человека… одного командира.
— Какого человека? Не Душенкова ли часом? Я его адрес знаю. На фронте встретились.
— Нет, нет, что вы! — поспешила Нонна. — Там все
кончено!— Он вас не забыл.
— Напрасно.
— Не такой уж он плохой.
— Вы либерал, Петр Николаевич.
— Вы не все знаете, Нонна. Он мне рассказывал…
— Петр Николаевич, прошу. Не надо.
— Воля ваша. Вам видней. Так чей же адрес потребовался?
— Одного командира. Сергея Ивановича Полуярова. До войны окончил Ленинградское Краснознаменное пехотное училище. Был тогда лейтенантом. Трудно узнать, где он?
— Трудно, но попробую. Сейчас запишу. Лейтенант Полуяров, Сергей Иванович. В Управлении кадров у меня есть знакомые. Если найдут его адрес — сообщу. А как с медсанбатом?
— Подумаю!
— Дня через два я вам позвоню. Желаю всего доброго.
— Спасибо. Буду ждать вашего звонка.
Выполнил свое обещание Петр Николаевич Афанасьев. Уже на следующий день строгий мужской голос сухо (верно, боялся, что выдает военную тайну) сообщил по телефону:
— Полевая почта старшего лейтенанта Сергея Ивановича Полуярова — 55429.
Пять цифр! А где, на каком фронте сейчас Сергей? Рядом, под Москвой, или далеко на севере, на юге. Но главное — жив!
Написать? А что напишешь? Что разошлась с мужем, что одна, что все чаще вспоминает Третьяковку, кинотеатр «Художественный», на Арбатской площади, светлое вечернее от огней небо над Замоскворечьем, темный подъезд своего дома… Нужны ли Сергею ее воспоминания? А если он все давно забыл, встретил другую, полюбил. Смешным и ненужным будет ее письмо. Но разве он не говорил: на всю жизнь! А кто так не говорит!
Сколько раз бралась Нонна за перо. Писала, рвала, писала вновь. А через два дня, как и обещал, позвонил Афанасьев. Пропел басом:
— Я приговора жду, я жду решенья…
И Нонна решила:
— Я согласна, Петр Николаевич. Если вы не передумали — поеду с вами.
— Вот и отлично. Правильно решили.
Быстро в те дни делались дела. Утром Нонна дала согласие, а уже после обеда в кузове грузовика катила по Дмитровскому шоссе на фронт. Сумрачная осенняя настороженная Москва смотрела на нее. Остались позади нахохлившиеся притихшие домишки Верхних Лихоборов. Потянулись поля, изрытые рвами, с дорогами, перекрытыми ежами. Подъезжая к развилке, от которой вправо уходила немощеная, вся разбитая дорога на станцию Бескудниково, Нонна увидела старый деревянный дом. Верно, когда-то давно, еще до революции, в нем помещался кабак или заезжий двор на последнем перегоне к Москве. Теперь этот дом оброс пристройками, чуланчиками, сарайчиками, верандами и мезонинами и походил на старый черный червивый гриб, какие растут на деревьях. У сорванных ворот на костылях сутуло стоял мужчина в наброшенной на плечи распахнутой короткополой шинелишке и помятой грязной пилотке. На бледном худом, жесткой щетиной поросшем лице инвалида было сумрачное больное выражение. Оторвав правую руку от костыля, он помахал сидящей в кузове Нонне, крикнул:
— Возвращайся с победой, сестричка!
Потом всю войну Нонна вспоминала тусклые мутные осенние сумерки, мелкий дождь, черную разбитую грязную дорогу на Бескудниково, черную голую исхлестанную осину на обочине, мрачный дом и жалкую фигуру на костылях — словно птица с перебитыми крыльями, и взмах руки:
— Возвращайся с победой, сестричка!
Глава девятая
БЕЙ ВРАГА!
В конце ноября, когда уже установилась зима и снег выпал в полметра, дивизию снова погрузили в эшелоны и погнали зеленой улицей к Москве.