Все шансы и еще один

– Лиза… Надо поспать…

Она отодвинулась от него с обезоруживающей легкостью.

– Спите.

– Вернитесь, – сказал он.

Она больше не двигалась, он даже не слышал ее дыхания. Он в третий раз овладел ею. Она с интересом испытала этот наскок.

– А она все же согревает, эта деятельность.

В сорок девять лет, он имел сегодня женщину трижды. Несравнимый самец, супермен, к тому же с умом, а эта дурочка смеет говорить о «деятельности».

Эвелина осыпала бы его комплиментами. У нее свои манеры и главное – свой язык.

Лиза хотела что-то сказать. Чтобы не дать ей говорить, он поцеловал ее.

– Ты хорошо целуешься… – сказала она.

– Значит, у вас есть достаточно опыта, чтобы судить об этом, – сказал он. – Это правда, еще в лицее мне говорили, что я хорошо целуюсь.

И он добавил:

– Почему на «ты» перешла?

– Трижды мы занимались любовью, можно и на «ты» перейти…

– Почему?

– Мне кажется логичным.

– Логичным? Это ничего общего с логикой не имеет.

– Нет, имеет, – сказала она – То, что мы сделали, – очень интимное дело. Оно стоит того, чтобы мы перешли на «ты». Для меня это была брачная ночь.

– Кто сказал «брачная ночь»? – спросил он.

– Когда спят с кем-нибудь впервые, это как начало свадьбы. Так говорят в Венгрии.

– А мы в Женеве! Теперь мирно поспим, а завтра утром забудем друг друга.

А она продолжала со своей стороны:

– Мой отец говорил…

Она замолчала. Лоран не шевелился больше. Он был уверен, что она заплачет.

– Вас не интересует, что говорил мой отец?

– Интересует.

– Он говорил: «По отцу человек – венгр, по матери – еврей, а по деньгам – француз».

– Такие определения болтаются на улице, – сказал Лоран. – Не понимаю, почему «француз – по деньгам».

Она еще раз высморкалась в угол простыни.

– Это противно, – сказал он.

– Я знаю…

– У вас нет больше носовых платков?

– Нет. Меня бы устроил платочек для верхнего кармашка. Можно взять из вашего пиджака?

Он резко повернулся.

– Из кармашка – нет.

– Моя мать – француженка и очень любит деньги.

– А кто не любит деньги? Любить – не то слово, лучше просто иметь деньги…

– Прижмите меня к себе покрепче…

Он послушался.

– Так что эта матушка?

– Она скоро утешилась после… после кончины моего отца.

– А вы бы хотели, чтобы она дала сжечь себя на костре, как индийская вдова?

– Да, – просто ответила она.

И добавила:

– Кстати, о костре. В нашем деревенском доме, посреди гостиной, есть фаянсовая печь. Прислоняясь к ней, мы греем спину. Вы в какой-то степени – моя фаянсовая печь.

Он начал опасаться каждой фразы.

Она продолжала:

– Если когда-нибудь вы меня все же полюбите…

– Да Боже мой, – воскликнул он, совершенно проснувшись. – Поймите же, что наше совокупление не имеет ничего общего с любовью. Мы удовлетворили физическое желание.

– Вы используете противные слова. «Желание», «удовлетворили», «физическое». Вы такой грубый…

– Я вынужден. Нам нужно избегать недоразумений. Моя жизнь строго регламентирована, у меня образцовая жена, совершенные сотрудники и политическая задача, которую я должен выполнять. То, что произошло между нами сегодня вечером, – случай. Полный очарований, но случай…

– Вы занимаетесь любовью с вашей женой?

В своем желании снести все, быть искренним, покончить с запоздалой дискуссией, он ответил, не подумав:

– Не очень. Редко. Мы женаты вот уже двадцать два года.

– Значит, она живет как йогурт, – сказала она. – С датой-ограничителем. Вы больше ее не употребляете. Любезно.

Лицемерный преподаватель морали, положив ладонь на левую сторону груди Лизы, объяснил:

– Для пары, спустя некоторое время, физическая любовь имеет лишь символический интерес.

– Это отвратило бы любого от женитьбы…

– Да нет, – сказал он, защищаясь. – Не забывайте соучастие, дух коллектива, когда речь идет о подмене мужчины в его карьере, глубокое умственное сближение…

– Аминь, – сказала она. – И пусть тела их покоятся в мире. Если они станут пеплом, тем лучше для них.

Она еще больше отдалилась от него в кровати.

Лоран страдал. Он испытал сильное желание надеть пижаму. Или хотя бы куртку. Никогда он не мог спать голым. Что сказал бы его тесть, видя этого важничающего зятя, мерзнущего рядом с полууснувшей девицей на кровати с надежными пружинами? С высоты своего оккультного могущества, заваленный деньгами, деликатный и безразличный, он никогда не вмешивался в личную жизнь своей дочери, он не комментировал заблуждения Лорана, хотел только тишины и скромности. Связанный с несколькими банкирами, осторожными и предусмотрительными, он собирался финансировать в значительной степени избирательную кампанию Лорана, который становился оплотом довольно нового левого крыла. Эта новая идеология с трудом оформлялась. Выступать удачно перед толпой можно, лишь располагая крайними аргументами. Трудно кричать и стучать по столу, пропагандируя взвешенность и гармонию.

Лоран пытался вырыть свою норку, чтобы хорошо закопать корни диссидентства из Партии народного объединения. Он объявил также войну Коммунистической партии и играл тонкую игру, нападая на нынешнюю власть. Он с осторожностью обходил Социалистическую партию, был готов представить себе соглашение в последнюю минуту с фракцией, расположенной справа, избегая коллективистские идеи.

Лиза спала, и он тоже понемногу погружался в беспокойный сон.

Свет зари едва начал вырисовывать женевские крыши и их трубы, когда Лоран, с тяжелой головой и пересохшим горлом, поднялся и сел в постели. В дурном настроении, очень обеспокоенный, тихо ругая себя, он попытался организовать план выхода из этого положения. Оглянулся вокруг. Он надеялся до последнего момента, что Лиза исчезнет. Она была тут и спала, легкая и словно забытая временем, тонкие руки с длинными пальцами лежали на одеяле, как два музейных предмета.

Лоран услышал, как хрустнул шейный позвонок. Сделал несколько движений головой, чтобы убедиться в подвижности позвонка. Он не хотел прогуливаться с неподвижной шеей, как Эрик фон Штрохейм в фильме «Большая Иллюзия». Надо убегать отсюда и избегать неприятных встреч. Вся надежда на то, что ни один рано встающий житель Женевы не узнает французского депутата, часто появляющегося на экране телевизора, выходящего из гостиницы сомнительной репутации без багажа, в сопровождении весьма юной дамы. Он хотел бы иметь в руке чемоданчик, этакое алиби, неважно какой, старый, обвязанный шпагатом, но чемоданчик. В эту ночь он где-то потерял часы. Искал их, ощупал всю кровать. Проснулась и Лиза, сперва посмотрела на него и тихо сказала: «С добрым утром». Он не ответил.

– Я вам сказала «с добрым утром», – сказала она, зевнув.

– С добрым утром. Я страдаю бессонницей, – сказал он мстительным тоном, – а когда сплю, сплю плохо. А когда я плохо сплю, просыпаюсь в ужасном настроении. А у вас – отличный сон.

– Когда как, – ответила она. – Зависит от ночи.

Она задумалась.

– Странно: проснуться бок о бок с кем-то. В той же кровати. Со мною это впервые случилось. Это все же очень большая близость – оказаться в одной кровати…

Она еще раз зевнула, не помятая и не утомленная, свежая – ей всего двадцать один год, – она посмотрела на него и сказала: