Все смиренно

Но как только эта мысль оседает во мне, и я знаю, что это то, что мне следует сделать… я этого не хочу. Нет желания трахать кого-то, кто не Долорес Уоррен. И по правде сказать — есть какая-то маленькая, предположительно подкаблучная часть меня, которая еще и боится. Боится даже пробовать.

Это та же самая часть меня, которая кривится от разочарования каждый раз, когда прихожу домой, а ее там нет. Часть меня, которая все еще думает, что она все такие поймет, как здорово нам быть вместе, что она по уши в меня влюблена, и что она прибежит назад ко мне. И если что-то или все из этого случилось, я бы никогда не хотел огорошить ее новостью о том, что во время нашего разрыва, я переспал с другой женщиной. Правильно или нет, то доверие, которое я с таким трудом выстраивал с Долорес, было бы разрушено. Так что, в конце концов, это не просто риск, на который я хочу пойти — не ради случайного секса с первой попавшейся.

***

Суббота не лучше. Джек умоляет меня пойти с ним — жалуется, что его все бросили, что он скучает по своим товарищам по похождениям.

Но у меня нет на это настроения.

Вместо этого, я хватаю упаковку пива и пиццу и устаиваю пикник под дверью у Дрю. Говорю в основном я: он только «бамкает» свои ответы, когда я спрашиваю, жив ли он там вообще. По звукам кажется он перешел к просмотру Лезвия славы. Странный фильм.

Тем не менее, покончив с пиццей и последним пивом, я отклоняю голову назад на его дверь — слегка пьяный. И я начинаю философствовать. Говорю о выходных, когда мы были детьми, и мой дядя брал Дрю, Стивена и меня в поход в свою хижину в Адирондак.

Стивен со своей аллергией на ядовитый плющ — его раздуло, как шарик.

Но даже это его не останавливало, он все равно ходил с нами на поиски зарытых сокровищ. Мой дядя дал нам карту, которую он и мой старик сделали будучи детьми — чтобы искать коробку с серебряными долларами, которую они считали замечательной идеей закопать.

Первые три дня, мы только и делали, что охотились за ней. Но потом… как обычно и поступают дети… мы сдались. Мы переключили свое внимание на лазанье по деревьям, и драку на палках, а еще наблюдение за девчонками из местного колледжа, которые нагишом купались у озера.

Я думаю о тех временах и, конечно, Долорес — всегда о ней. И с грустью я интересуюсь:

— Думаешь, если бы мы поискали еще дольше, немного усерднее, постарались бы сильнее, думаешь, нам бы удалось отыскать сокровища?

Он не отвечает. А я пьян сильнее, чем думал. Поэтому прежде чем вырубиться в холле его дома, я собираю свои вещи и беру такси, чтобы добраться до своей собственной кровати.

И, как и все прошлые ночи, мне снится Долорес.

ГЛАВА 19

Когда парень лелеет свое разбитое сердце, у него три типа поведения: он пьет, он трахается, он дерется. Иногда все три происходят в один вечер.

Прошло уже шесть дней с тех пор, как я видел Долорес, и я никого не трахал. Минимум, что я делал — это пил. И я точно готов к драке. Я ходил в спортзал каждый день, работа сильнее, чем обычно, пытаясь переключить чувства скуки по ней во что-то позитивное.

В воскресенье днем, когда захожу в зал, первый, что я вижу — лицо Шонеси. Вы же его помните, верно? Придурок, о котором я упоминал некоторое время назад, который нуждается в хорошей взбучке?

Кажется сегодня у него удачный день.

Он угрожающе ухмыляется.

— Хочешь сразиться или снова поведешь себя, как девочка.

Что-то внутри меня разорвалось — как Халк, когда он в клочья разрывает свою футболку — и я отвечаю:

— Давай.

Не могу дождаться, когда выйду на ринг. Чтобы начать бить – сбросить с себя все разочарование и вину, и вообще все плохие чувства, которые churningвнутри меня последние шесть дней. Я скачу на цыпочках, качаю головой справа налево, разминая шею. Потом пролезаю под веревками, и направляюсь в центр ринга.

Шонеси уже ждет меня в нетерпении, выглядя при этом уверенно. Ронни стоит между нами и раздает типичные рекомендации относительно честного боя и спортивной этики. Мы стукнулись перчатками, разошлись по своим углам и стали ждать.

Вот звучит звонок.

Я ударяю по нему, реагируя быстро на ответы, но головой я в другом месте. Сказать по правде, то сейчас мне нет никакого дела до боя. Потому что сосредоточен я сейчас совсем не на своем сопернике. А на несправедливости жизни. На горечи от желания чего-то — кого-то — кто не разделяет моих желаний. В данный момент все мои мысли о боли и разбитом сердце — чувствах, которые я надеюсь, очистят удары.

Шонеси и я танцуем и деремся вокруг друг друга… и тут меня отвлекают движения у передней двери. А совсем забываю про то, что нужно работать ногами, о защитной позе, прыжках, правильных хуках и положении тела.

Потому что прямо там, в дверях стоит Долорес Уоррен.

***

В какую-то наносекунду, я осматриваю ее с ног до головы — ее волосы забраны назад в хвостик, открывая красивое лицо без макияжа. Ее белая футболка натянута на голубые джинсы. У меня нет времени поприветствовать ее или хотя бы поинтересоваться, почему она здесь.

Потому что в туже секунду, когда я ее замечаю, кулак Шонеси встречается с моим лицом — словно удар снизу молотом Тора.

Мои зубы сжимаются, а голова дергается назад. Когда я падаю на спину, ударяясь о пол, мои глаза автоматически закрываются.

Не знаю, как долго я был в отключке, но должно быть это несколько мгновений. Когда я открываю глаза, в миллиметрах от меня щетинистое лицо Ронни. У меня затуманенный взгляд - краски и свет размыты и сливаются друг в друга. В ушах звенит, как помехи от телевизора.

Сквозь звон гремит голос Ронни.

— Фишер! Ты меня слышишь, Фишер?

Я моргаю и отвечаю, но у меня приглушенный голос, будто бы я разговариваю под водой.

— Даа, я… я слышу тебя.

— Ты меня хорошо видишь?

— Конечно, Ронни. Я тебя вижу целиком и полностью.

Ронни поворачивается и говорит с кем-то, кто стоит рядом с ним. Я могу разобрать лишь несколько слов… «сотрясение» … больница». Потом склоняется надо мной.

— Мне надо, чтобы ты поднялся, Фишер.

Мои ноги считают, что это не очень хорошая идея.

— Я бы остался здесь, если ты не возражаешь.

— Тебе надо встать, Мэтью.

Ну, уж нет. Мои ноги все еще говорят «Отвали».

— Не думаю, что смогу.

А потом я вижу ее. Она садится на колени рядом с Ронни — рядом со мной. Она прикасается своей теплой ладонью к моей руке в том месте, где заканчивается футболка. И она шепчет:

— Поднимайся, сукин ты сын… потому что Микки любит тебя.

Я тут же начинаю закашливаться. Не из-за будоражащей цитаты из фильма — а из-за того, что эти слова могли бы значить.