Все, способные держать оружие… Штурмфогель (сборник)
Шрифт:
– Бегом… – в ужасе прошептал Никол. – Сейчас тут всё…
Они не успели. Трубы рухнули почти одновременно, расплескиваясь волнами и брызгами жидкого металла; из дыр в полу ударили факелы огня…
…Было несколько минут, которых Штурмфогель не запомнил. Он вновь начал ощущать себя уже во дворе. Рядом с ним были только Никол, трое стрелков в прожженных одеждах – и носилки с урядником. Они каким-то чудом вынесли его.
В донжоне бушевало пламя. Наверху один за другим лопались витражи, и потоки искр и подсвеченного дыма вылетали из очередного глубокого провала…
– Все, – сказал кто-то. – Они не придут.
Стрелки подхватили носилки и двинулись по своим следам, и Штурмфогель потащился
Адриатика, яхта «Босфор». 1 марта 1945.02 часа
На самом деле Гуго Захтлебен был сильнее, чем хотел это показать своим врагам. За свою долгую деятельность он убил немало людей и в нижнем, и в верхнем мире – и не раз холодно и достаточно спокойно представлял себе, как это сделают с ним самим. Единственное, чего он боялся (хотя и не признавался себе в этом), – потерять не только тело, то или другое, но и личность, «Я», того самого Гуго, «рыцаря Гуго», которого он, тогда еще заурядный учитель немецкого языка и литературы в заурядной провинциальной школе, сам в себе не без труда вырастил и потому очень любил… А поскольку этого не случилось – личность как раз была в том теле, которое уцелело… можно было сказать: повезло.
А вот Гютлер сломалась – это он чувствовал. У нее были отчаянно пустые глаза морфинистки, не получившей очередной дозы своего снадобья. И теперь за простое обещание поднять ее наверх, всунуть в чье-то опустевшее тело – а таких немало бродит там сейчас, когда внизу война, – Эрика сделает все, что угодно.
Гуго и сам много раз пользовался этим методом…
Они лежали в одной каюте, голые, прикованные к стойкам своих коек – ровно с той степенью свободы, чтобы иметь возможность дотянуться до параши и подтащить ее к себе. Тюремщики не потакали их стыдливости, но Гютлер, похоже, ничего не воспринимала, а Гуго мог вынести и не такое.
Первые сутки он почти не мог дышать от боли. Казалось, что раздроблены все ребра. Хотелось, чтобы не билось сердце – каждый удар отзывался пульсирующей краснотой в глазах. Но потом он научился терпеть и эту боль…
Гютлер нужно было как можно быстрее убить – не тело, конечно, а личность. Гуго мог это сделать, но для этого ему требовались ночь и покой…
Вчера покоя не было. Яхту трепало на короткой волне, Гютлер все время рвало, и Гуго, сам до полусмерти измученный качкой, ничего не мог сделать. Сегодня с полудня волнение стало стихать, к вечеру почти улеглось, и вот теперь яхта, мягко и мелко вибрируя, скользила почти по ровной воде. Очень хотелось спать.
Он слышал сонное причмокивание Эрики и в красновато-желтом свете горящей в коридоре лампочки – как раз напротив грубо выпиленного в двери квадратного отверстия – видел ее истомленное и жестокое, но вдруг ставшее очень красивым лицо. Лицо просило покоя, и он готов был дать ей этот покой…
Гуго лег на спину, нашел точку, в которую можно упереться взглядом, подобрал дыхание и стал осторожно, потихоньку выбираться из тела – но не в другое теплое, привычное, сильное и послушное тело, а прямо в неприветливый грубый вещный мир. Это было ощущениями похоже на то, как если бы он в одной рубашке и босиком вознамерился бы пересечь заледенелую каменистую пустошь.
Это заняло – если следить по часам – не так уж много времени, но показалось, что очень много. Вообще, при выходе личности из тела время начинало вести себя как-то странно, но никогда не доходили руки по-настоящему с этим разобраться.
Потом он наконец повис, как воздушный шарик на привязи, под потолком каюты, глядя вниз на тела совершенно чужих
ему людей, мужчины и женщины, которых никогда ничто не соединяло, кроме коллегиальных отношений и подсознательной неприязни. Жаль, что так, подумал он. Женщина была умной, характерной, красивой и привлекательной. С ней можно было провести немало интересных часов и ночей.Но сейчас он должен был просто убить ее. Так повелевал долг.
И Гуго начал превращаться. Это была его уникальная способность, которую он скрывал, потому что всегда нужно иметь что-нибудь в тайнике. Он мог превратиться в крылатого волка.
Потом он начал искать сон Эрики. И конечно, скоро нашел. Совсем рядом, потому что у тех, кто бывал наверху, постепенно атрофировалась привычка – или способность – видеть далекие сны.
Это была все та же яхта, только с огромными подземельями. Эрика спускалась по бесконечно длинному осклизлому трапу, который сильно пружинил под ее ногами. Внизу была чернота…
Теперь оставалось главное – нельзя было дать Эрике проснуться. Но на это существовали свои приемы, и Гуго начал плести сеть заклинаний. Это было непростое дело, сеть то и дело рвалась, перекашивалась, ее подхватывало вихрями и сквозняками – но тем не менее он закончил все вовремя, то есть до того, как Эрика почувствовала его присутствие.
Потом началась погоня.
В сеть он не забыл вплести еще несколько слов, превращающих некоторые двери в особые зеркала, и поэтому бегущая Гютлер время от времени, не замечая того, поворачивалась и бежала в обратном направлении – то есть навстречу ему. А он лишь сидел и ждал, раскрыв пасть и сложив крылья. И наконец настал момент, когда она не побежала, а остановилась.
– Ведь это ты, Гуго? – глухо спросила она.
– Да, я.
– Только… сразу. Хорошо?
Гуго молча бросился ей на грудь, повалил, впился в шею – и держал, держал, держал, пока тело под ним не перестало содрогаться. Тогда он разжал челюсти, отошел, шатаясь, в сторону – и его вырвало черной дымящейся кровью. Он мучительно задыхался от этого железного запаха, а его все рвало и рвало…
Трансильвания, 1 марта 1945.16 часов
Граф уже не производил впечатления ожившего трупа; теперь это был просто очень утомленный, как после долгой болезни, старый человек. Он все еще мерз, даже в этой сильно натопленной и увешанной коврами комнате маленькой гостиницы, и большие, совсем не аристократические кисти рук его были восковые, с голубоватыми ногтями. Но рукопожатие оказалось сильным.
– В вас есть что-то от птицы, Эрвин, – сказал он. – Помимо фамилии. Вы никогда не пробовали летать?
Штурмфогель улыбнулся, но почувствовал, что улыбка выходит кривой. Тогда он просто сказал:
– Раньше я мог. Потом… перестал мочь.
– Я так и понял, – сказал граф. – Почувствовал родственное что-то… Я тоже в молодости мог летать. Но есть предметы… Чем вас прикончили как птицу?
Просто разорвали на куски, подумал Штурмфогель. Вслух не сказал, просто махнул рукой.
– А я с тех пор не переношу серебро… – Граф поморщился. – Эрвин, я ваш должник. Этот долг сильнее карточного… он должен быть оплачен. Немедленно.
Граф замолчал и стал смотреть куда-то в угол, мимо пылающего камина.
– Я многое понял о вас, Эрвин. Фанг… он ведь не столько забирает, сколько дает. Новое зрение, новый слух… трудно объяснить тому, кто сам не… не попался. Конечно, это обман, ловушка… и все же… не совсем обман. Будет трудно жить без этого… правда, и с этим – долго не протянуть…
– Фанги давно в ваших краях? – спросил Штурмфогель, чтобы прервать затянувшуюся паузу.
– Что? А… да, весьма давно. Но – редко. Поэтому так и получилось. Опыта ни у кого нет… А вы, похоже, встречались с ними и раньше?