Все способные держать оружие…
Шрифт:
Потом я встал, прицепил на пояс фонарь, прикрыл дверь (она открывалась наружу), всунув предусмотрительно ломик в щель (так меньше шансов на то, что ее заклинит), и стал затыкать правое ухо бумажным жгутиком. Левое я заткну пальцем…
– Ну, все, – и улыбнулся Эльге. Она сидела в углу, сосредоточенная и мрачная. – На всякий случай… вдруг не увидимся… – я наклонился и поцеловал ее в щеку.
Она судорожно вздохнула.
– Посильнее зажми уши и широко открой рот. Она кивнула. Заткнула уши большими пальцами, раскрыла рот и закрыла глаза.
Я сделал так же и воткнул вилку в розетку.
Очнулся
– Эй! – сказал незнакомый голос над головой. – Не дергайся.
– Пустите, я сам.
Руки мои тут же освободились, я осторожно поворочался, приспосабливая тело к дыре, подался назад, изогнулся – и пролез, разодрав, правда, пижаму и бок. Меня осветили фонарем и хлопнули по плечу:
– Молодец.
– Рад стараться. А… Эльга?
– Здесь, здесь. Все хорошо, солдат.
– Я тут, Зденек, – сказала она сама. Голос доносился сквозь гул, но я его узнал.
В голосе была тревога. – Иди сюда.
Я повернулся. Луч фонаря последовал за мной. Световые пятна не слишком быстро складывались в нормальные изображения. Но – сложились…
Эльга стояла рядом с двумя офицерами войск связи. На ней была все та же пижама, на плечи наброшена шинель.
– Харитон, – сказала она, продолжая глядеть на меня, – я знаю все, что ты сейчас скажешь. Я бы и сама сказала это, если бы не видела… Он нам нужен, Харитон. Он лучше Малкинена. На порядок лучше. Понимаешь? Если мы хотим чего-то по-настоящему добиться… Я все ему рассказала.
– Что – все? – один из офицеров спросил это, глядя на меня, а второй повернул голову к Эльге со странным выражением на лице. Если бы можно было одновременно прищуриться и вытаращить глаза, получилось бы именно это.
– Все, что могла.
– И?..
– Я очень хочу, чтобы он был с нами. Помоги мне, Харитон.
– Господи, Эльга. 06 этом говорено тысячу раз… Он человек этой реальности. Ты представляешь, как он воспримет… все то, что мы делаем?
– Представляю. Но рискнуть стоит. Зден, ведь ты… будешь с нами?
Я долго смотрел на них. Люди как люди…
– Что сейчас делается наверху? – спросил я.
– Кровавая каша. Мятеж. Там сошлись интересы сразу трех… как бы это правильно сказать… групп заговорщиков. Каждая группа была уверена, что проводит собственную операцию. Так что… всяческие вторичные эффекты…
– А заговорщиков вы знаете?
– Большей частью. Кстати, вы их тоже знаете.
– Это как раз понятно. Но прекращать эту… кровавую кашу… не в ваших интересах?
– В наших. Она будет прекращена. Достаточно скоро.
– Ага…
Я вдруг понял, что мне нечего сказать. Дурацкое чувство.
– Харитон, ну скажи же ему… – едва ли не умоляющий шепот Эльги.
Долгое молчание в ответ.
– Хорошо. Сударь, я делаю вам официальное предложение: вступить в ряды нашего подразделения корректировщиков истории. Я сразу хочу сказать главное. Это очень жестокая профессия. Она потребует такого
напряжения совести, что вы много раз пожалеете о своем согласии. Мы ею занимаемся вынужденно… Эльга объяснила вам, почему.– Да, – сказал я. – Объяснила. Но… в это очень трудно поверить.
– В принципе, вы уже поверили. Детали же… что детали?
– Детали всегда наиболее интересны, – сказал я. – Вот, например, такая: а если я откажусь?
– Ради Бога, – сказал Харитон. – Путь наверх свободен. За собой же мы дорогу завалим…
Это был не аргумент, я это понимал хорошо, и он тоже. И вообще мы говорили не о том… -…Но если вас волнует судьба ваших детей… у вас есть дети?
В две тысячи двенадцатом Игорешке будет пятьдесят четыре года. И у него, наверное, тоже будут дети. А то и внуки. Куча детей и внуков…
Да нет, и это все не то. То есть, конечно – это тоже. Наряду с прочим.
Что же тогда? Почему я твердо знаю, что соглашусь? И почему он твердо это знает?
Знает, я же вижу… Неужели просто любопытство? Или желание вырваться из колеи, сменить судьбу?..
Нет, что-то еще. Об этом будет время подумать.
– Есть, – сказал я. – В смысле – приказывайте.
Год 2002. Михаил 27.04. 14 час.
Константинополь, Галата, улица Барона Врангеля, дом 5
Проходя мимо окна, я поглядывал сквозь жалюзи. Тина так и сидела в машине, не меняя позы: локоть поверх дверцы. Я был озабочен другим и оставил машину на солнцепеке. Очень стойкая попалась девушка…
Побросать в сумку (рюкзак мой был у Тедди, а Тедди…) запасные штаны и рубашки было делом минутным, меня задерживала дома только внезапная занятость раухер-линий: я никак не мог связаться с банком. Ожидая соединения, написал записку: «Мама! Не теряй: уехал из города на несколько дней. Вряд ли смогу звонить. С деканатом договорился. Счастливо оставаться. М.»
Лжи здесь было немного, а реальных следов – вообще никаких.
Наконец я пробился в банк и перевел с основного семейного счета на свой расходный полторы тысячи. Их можно было обратить в наличные в любой кассе. И сделать это следовало побыстрее… я опять куда-то заторопился и тут же дернул себя за хвост: без спешки. Ну-ка, оглядись по сторонам…
Я огляделся, присел на диван – и вдруг решился. В тайнике под ванной хранился вальтер образца тридцать восьмого года – подарок отца. В Константинополе ношение оружия запрещено наистрожайше, и все же… пожалуй, это будет меньший риск. Я извлек обросший паутиной сверток, разорвал пленку и бумагу. Пистолет и три обоймы. Протер – и сунул на дно чемодана.
Черт… Чувство неловкости, возникшее еще утром под темными очами лейтенанта Наджиба, все не проходило. Будто бы я на сцене, моя реплика, а я молчу – то ли начисто забыл роль, то ли потерял штаны.
Все? Вот теперь, пожалуй, все. Я вышел, тщательно запер дверь. Крылечко было в тени. Соседский кот медленно и сосредоточенно шел по забору. Орали воробьи: хотели его напугать. Что-то не выпускало меня отсюда. Надо полить газон… Я поразился этой мысли. Она не могла прийти, но – пришла. Это означало только одно: я на грани срыва.