Все страхи мира
Шрифт:
Красную папку передавали от одного участника к другому. Порядок парафирования соглашения пришлось решить жеребьёвкой, и в результате оказалось, что сначала папка попала к министру иностранных дел Израиля, затем перешла в руки советского представителя, потом швейцарского, американского, саудовского и, наконец, последним стал кардинал Д'Антонио. Каждый из них пользовался автоматической ручкой, и священник, переносивший папку от одного участника к другому, тут же прикладывал пресс-папье к росчерку подписавшего. Церемония была непродолжительной и быстро завершилась. После этого участники обменялись рукопожатиями, за которыми последовали аплодисменты. Вот и все.
— Господи, — произнёс Джек, который следил, как папка переходит от одного представителя к другому. Он посмотрел на телефакс согласованного текста и убедился, что он не очень отличался от первоначального. В него внесли изменения саудовцы, израильтяне, советские дипломаты, швейцарцы и, конечно, государственный департамент,
В Белом доме лучшая составительница речей президента Фаулера уже работала над первым черновиком его выступления. Американскому президенту предоставят почётное право выступить первым, потому что, в конце концов, это была его идея: они собрались в Риме после его выступления на Генеральной Ассамблее ООН. Затем к миру обратится папа римский — черт побери, да все они захотят что-нибудь сказать, подумала сотрудница, а это только осложняло её проблему, потому что каждая речь должна быть оригинальной и не повторять другие. Она поняла, что ей придётся, склонившись над своим портативным компьютером, работать над речью президента уже во время перелёта через Атлантику на борту президентского Боинга-747. Но ведь именно за это ей и платили — к тому же на борту ВВС-1 находился лазерный принтер.
У себя в Овальном кабинете президент знакомился со своим поспешно пересмотренным расписанием. Комитет молодых скаутов будет, конечно, разочарован, равно как и новая королева красоты из штата Висконсин. Впрочем, та же судьба постигнет множество представителей делового мира, чья важность и влиятельность в своих компаниях мгновенно исчезала, стоило им только войти через боковую дверь в святая святых Белого дома. Его секретарь, который занимался расписанием встреч и приёмов, президента, уже сообщил об этом. Некоторые, с кем президенту действительно было важно встретиться, будут приняты им в оставшиеся тридцать шесть часов, для чего он воспользуется каждой свободной минутой. Это сделает из ближайших полутора суток настоящий ад, но и в этом часть его работы.
— Ну? — Фаулер поднял голову и увидел Элизабет Эллиот, которая улыбнулась ему через открытую дверь приёмной.
Ведь ты стремился именно к этому, правда? Твоё пребывание на посту президента навсегда запомнят из-за того, что в это время были решены проблемы Ближнего Востока. Если — призналась себе Лиз в редкий для неё момент объективности — это сбудется, что вовсе не гарантировано в подобных ситуациях.
— Мы оказали услугу всему миру, Элизабет.
Говоря «мы», он, естественно, подразумевал «я», подумала Эллиот, но у неё не было возражений. Именно Боб Фаулер вынес изнурительную предвыборную кампанию, исполняя одновременно обязанности губернатора в Колумбусе, — бесконечные выступления, рукопожатия, ситуации, когда приходилось целовать младенцев и лизать задницы, не терять самообладания при встречах с журналистами, чьи лица менялись куда чаще, чем жёсткие, непрерывно повторяющиеся вопросы. Требовалась колоссальная выносливость, чтобы оказаться в этом небольшом кабинете, где концентрировалась вся исполнительная власть. Те мужчины — к сожалению, одни лишь мужчины, подумала Лиз, — которые выдерживали эту гонку, попадали сюда. Однако наградой за все усилия, за напряжённую работу было то, что хозяин Овального кабинета мог приписывать себе все заслуги. В соответствии с простыми историческими традициями люди считали, что именно президент управляет положением и принимает решения. По этой причине на него сыпались похвалы и укоры. Он отвечал за все, что проходило успешно или кончалось неудачей. Главным образом это касалось вопросов внутренней политики — уровня безработицы, процентных ставок, инфляции (как оптовой, так и розничной) и самого главного — основных экономических индексов. Однако иногда — очень редко — происходило что-то по-настоящему важное, меняющее судьбы мира, подумала Эллиот; история запомнит Рейгана как человека, случайно оказавшегося на посту президента в тот момент, когда русские решили покончить с марксизмом, но все заслуги выпали на долю Буша. Никсон был человеком, установившим отношения с Китаем, а Картер — президентом, которому едва не удалось осуществить то, что войдёт в историю под именем Фаулера. Американские избиратели могут голосовать за своих политических лидеров на основе экономических соображений, однако история исходит из гораздо более важных причин. Для того, чтобы чьё-либо имя завоевало несколько параграфов в учебниках истории и томах научных монографий, необходимо внести коренные изменения в судьбы политического мира. Именно это имело значение. Историки помнили тех, кто менял очертания политических событий, — помнили
Бисмарка, а не Эдисона — рассматривали технические перемены в обществе, словно они происходили под влиянием политических факторов, а не наоборот, что, по мнению Элизабет, было столь же вероятным. Однако у историографии существовали свои правила и условия, мало связанные с действительностью, поскольку действительность была понятием, слишком сложным для оценки — даже для учёных, изучающих события много лет спустя. Политические деятели функционировали в рамках этих правил, и это их устраивало, потому что в этом случае они могли быть уверенными в том, что, случись что-то важное, историки их не забудут.— Оказали услугу миру? — отозвалась Эллиот после продолжительного молчания. — Услуга миру… Мне нравится, как звучит эта фраза. Вильсона назвали человеком, удержавшим нас от войны. Тебя запомнят как президента, положившего конец войне.
Как Фаулер, так и Эллиот помнили, что всего через несколько месяцев после того, как Вильсона снова избрали президентом на основе этой платформы, он вверг Америку в её первую по-настоящему крупную войну, ту, которая должна была покончить с войнами раз и навсегда, как утверждали некоторые оптимисты, за много лет до Холокоста и ядерных кошмаров. Однако на сей раз, промелькнула мысль у обоих, это было чем-то более значительным, чем просто оптимизм, и мечты Вильсона о том, каким следует быть миру, оказались наконец в пределах досягаемости политиков, способных перекраивать мир по своему желанию.
Мужчина был друзом, неверным, но, несмотря на всё это, его уважали. На его теле были шрамы, полученные в боях с сионистами. Он воевал и был награждён за храбрость. Бесчеловечное оружие израильтян лишило его матери. Наконец, всякий раз, когда к нему обращались за помощью, он поддерживал движение. Куати был человеком, никогда не терявшим связи с простым народом. Ещё мальчишкой он прочёл «Маленькую красную книгу» председателя Мао. Этот Мао был, вне всякого сомнения, неверным худшего сорта — он даже отказывался признать мысль о существовании Бога и преследовал верующих, — но это не имело значения. Революционер, учил Мао, словно рыба плавает в крестьянском море, а потому поддерживать хорошие отношения с крестьянами — или, как в данном случае, с торговцем — было необходимо для достижения успеха. Этот друз жертвовал деньги, если мог позволить себе такое, а один раз укрыл у себя дома раненого борца за свободу. Такие услуги не забывают. Куати поднялся из-за стола и приветствовал мужчину дружеским рукопожатием и небрежным поцелуем.
— Добро пожаловать, друг мой.
— Спасибо, что вы согласились принять меня, командир. — Торговец нервничал, и Куати подумал, что друз пришёл к нему с просьбой.
— Садитесь, пожалуйста. Абдулла, — позвал он, — принеси кофе нашему гостю.
— Вы очень любезны, командир.
— Глупости. Вы — наш товарищ. Сколько уже лет нашей прочной дружбе?
Торговец пожал плечами, однако внутренне улыбнулся — теперь он получит сполна за оказанные им услуги. Он боялся Куати и его бойцов — именно поэтому никогда не переходил им дорогу. Кроме того, он сообщал сирийским властям о всех оказанных им услугах, потому что боялся и их. Чтобы выжить в этой части мира, нужно было возвести борьбу за существование в ранг искусства, и даже в этом случае жизнь оставалась азартной игрой.
— Я пришёл к вам за советом, — сказал он, отпив глоток кофе.
— Буду только рад. — Куати наклонился вперёд. — Для меня это большая честь. Итак, в чём заключается проблема?
— Она касается моего отца.
— Сколько ему сейчас лет? — спросил Куати. Крестьянин тоже время от времени жертвовал кое-что его людям — чаще всего это был ягнёнок. Всего лишь крестьянин — и неверный к тому же, — но у него с Куати был общий враг.
— Шестьдесят шесть. Вы знаете, где находится его огород?
— Да, я был там однажды, несколько лет назад, вскоре после того, как сионисты убили вашу мать, — напомнил Куати.
— У него в огороде — израильская бомба.
— Бомба? Вы хотите сказать — снаряд.
— Нет, командир, бомба. Она зарылась в землю, но по той части, что видна, её диаметр не меньше полуметра.
— Понятно, и если об этом узнают сирийцы…
— Да. Как вам известно, они взрывают такие штуки прямо на месте. При этом дом моего отца будет уничтожен. — Гость вытянул обрубок левой руки. — Я не могу оказать помощь отцу в строительстве нового дома, а сам он слишком стар для такой работы. Я пришёл к вам с просьбой забрать эту проклятую бомбу.
— Вы пришли именно туда, куда следовало. Сколько времени она пролежала в земле?
— Отец говорит, что она лежит там с того самого дня, когда со мной случилось вот это. — Торговец снова поднял обрубок руки.
— Значит, в тот день на вашу семью снизошло благословение Аллаха.
Так уж и благословение, подумал торговец и кивнул.
— Вы всегда были нашим преданным другом. Конечно, мы придём к вам на помощь. У меня есть специалист, отлично разбирающийся в деле обезвреживания и изъятия израильских бомб, — затем он вынимает их содержимое и готовит бомбы, которыми пользуемся мы сами. — Куати предостерегающе поднял палец. — Но вы никогда не должны говорить об этом.