Все ураганы в лицо

— Студента Михайлова я знаю хорошо, — сказал Батурин. — Это петербургский товарищ Арсения, сейчас учится в Москве. Идем к нему на Владимиро-Долгоруковскую. Он подыщет свидетелей, которые подтвердят, что двадцать первого февраля Арсений был здесь.

Когда неделю спустя следователь вызвал Фрунзе уже по новому делу, тот был невозмутим.

— Двадцать первого февраля я был в Москве, в дачной местности Химки.

— У вас превосходная память, господин Фрунзе.

— Не жалуюсь.

— А я вот не помню, чем был занят в тот день. Год прошел!

— Значит, у вас память слабее. Только и всего. Дата запомнилась мне очень хорошо: девятнадцатого февраля я выехал в Петербург через Москву. В Москве задержался на несколько дней. Так как у меня больное сердце, то знакомый студент Михайлов посоветовал обратиться к опытному специалисту врачу Иванову. Именно двадцать первого февраля я и отправился на прием. Все, наверное, отмечено в регистратуре больницы. К доктору Иванову отвела меня больничная сестра Пителева. Я хорошо запомнил ее фамилию, так как студент Михайлов собирается жениться на ней и познакомил с Пителевой еще раньше. В кабинете Иванова находилась фельдшерица Моравицкая. Как видите, четыре свидетеля, и я не сомневаюсь, что их найдется гораздо больше. Вернувшись из Петербурга после зачетной сессии, я неоднократно сталкивался с урядником Перловым на улице, разговаривал с ним, но у него не было поползновения арестовать меня. Если бы и в самом деле стрелял в урядника, он, разумеется, сразу арестовал бы меня.

— Любопытно. А кто может подтвердить, что вы встречались с урядником Перловым?

— Помнится, мы стояли у земской управы с Александром Котовым. Подошел Перлов и стал выговаривать нам за то, что мы насорили кожурой тыквенных семечек. Ведь все можно проверить…

Следователь был сбит с толку. А что, если Перлов в самом деле выдумал покушение? Впрочем, так даже лучше. Значит, кто-то его, надоумил. Во всяком случае, нужно доложить обо всем губернатору, который почему-то заинтересован результатами дознания.

Сазонов рассмеялся в лицо следователю.

— Вы забываете, что перед нами не просто Фрунзе, а целая организация. Они могут организовать все что угодно: свидетелей, адвокатов, вооруженный налет, общественность всей России. И вы поверили в то, что Фрунзе был в Москве?! Шуйская полиция отмечала каждый его шаг. Впрочем, ваша задача облегчается: есть распоряжение министра о передаче дела Фрунзе, согласно пункту первому статьи семнадцатой Положения об усиленной охране, на рассмотрение Московского военно-окружного суда! С военным министром все согласовано. Фрунзе будут судить по законам военного времени, от петли он не уйдет. Я буду повторять это всякий раз, пока не увижу молодчика с петлей на шее… Карфаген должен быть разрушен!

УНИВЕРСИТЕТ И АКАДЕМИЯ С ДВОЙНЫМИ РЕШЕТКАМИ

Как бы ни относился начальник тюрьмы к Фрунзе, он вынужден был с ним считаться. Фрунзе и здесь, в тюрьме, оставался вожаком.

Когда Гудима запретил подследственным читать книги по их выбору, все объявили голодовку. И зачинщиком, разумеется, был Фрунзе. Он открыл у себя в камере настоящий социалистический университет: читал лекции по политической экономии и философии, обучал неграмотных рабочих грамматике и арифметике, наставлял их, как держаться на следствии и на суде, учил выдержке, а также тонкому искусству спорить с прокурором и судьями. Он был искушен в логике, и манера его мышления была такова, что даже следователи невольно подпадали под его влияние, начинали ему верить безоговорочно. И если прокурор пытался расставить ему логические ловушки, то Фрунзе очень искусно расставлял ловушки прокурору, бил его тем же оружием. Во время прогулок его окружали заключенные, и он просвещал крестьян по поводу аграрной программы своей партии. Он был неутомим и неуязвим.

— Я запрещаю! — кричал Гудима.

— А почему, собственно, вы запрещаете? Почему вы обращаетесь с подследственными так, будто уже установлена их вина и они осуждены на каторгу?

— Все равно вас всех упекут. Если вы устроите маевку, то пеняйте на себя.

— Что угодно делайте, а маевка будет.

И вот Первого мая во время прогулки Фрунзе вынул из-за пазухи красное знамя. Заключенные во весь голос запели «Вихри враждебные». Пришлось вызвать солдат.

Фрунзе потешался над Гудимой:

— С каких пор запрещено носить красную рубаху?

— Но вы сделали из нее знамя!

— А если бы кто-нибудь стал размахивать белой рубахой, вы вызвали бы солдат?

— Вы находитесь в тюрьме, где маевки запрещены.

— Мы — подследственные и до суда будем вести себя так, как найдем нужным. Мы, кроме того, революционеры и привыкли праздновать свои пролетарские праздники. Разве есть указ царя не отмечать Девятое января и Первое мая? Если бы царь расстрелял вашего сына, вы справляли бы по нему траур каждый год, не считаясь, приятно это правительству или нет. А у трудового люда убиты сотни сыновей и дочерей. А станете притеснять, будем писать жалобы во все инстанции. Я сам напишу губернатору, как вы отменили его распоряжение и перевели меня в общую камеру. Да, да, губернатор за ручку отвел меня в одиночную, проверил крепость решеток. Вы что же, считаете себя умнее губернатора?

Гудима уже знал о своем промахе. Сам того не ведая, он обозвал Сазонова дураком, и кто-то из помощничков, метивших на место начальника тюрьмы, успел донести.

— Хорошо, господин Фрунзе, пусть подследственные читают все, что им заблагорассудится, за исключением, конечно, нелегальной литературы. Вам, во всяком случае, знания, взятые из книг, вряд ли пригодятся. Тут уж поверьте мне!

Фрунзе выписал книги по политической экономии, по философии, по истории военного искусства, учебники и словари английского, французского и итальянского языков.

С того дня, как его арестовали, прошло шестнадцать месяцев, а конца следствию и не предвиделось. Тюремный режим и частые допросы изнуряли. Скверная еда, скверное освещение, скверный воздух. В камере сидело девять человек.

Время… Его всегда не хватало. И вот теперь его оказалось в избытке. Раньше заниматься приходилось урывками. Теперь он подготовил не спеша все, что полагалось знать студенту выпускного курса. Собирался защищать свою работу, посвященную важной экономической проблеме. Материал для такой работы он собирал исподволь почти три года. Он хорошо знал экономику Владимирской, а также Костромской губерний, аграрные и иные отношения, сложившиеся здесь. Постепенно у него появилось твердое убеждение, что с точки зрения интересов населения необходимо создать новую губернию: Иваново-Вознесенскую. Да, пока такой губернии нет на карте, но взглядом экономиста легко прощупывается хозяйственно-экономическая однородность некоего района, захватывающего уезды Костромской и Владимирской губерний. Этот район издавна составляет один экономический организм, имея базой мощную текстильную промышленность. Здесь около двухсот фабрично-заводских предприятий. В район могли бы войти Шуйский, Кинешемский, Юрьевецкий уезды и части уездов Нерехтского, Суздальского и Ковровского. Тут, через голову земских властей, возникают потребительские общества, представители которых не раз ставили перед Фрунзе вопрос об объединении всех обществ в большой кооператив Кинешемского района. Фрунзе приходилось выступать не только в роли экономиста-консультанта, но и в роли ходатая перед властями. Он дал наметки устава кооператива. Но начальство утвердить устав отказалось. Без всяких мотивировок. Кооператив? Зачем? Созрели также предпосылки для организации единого Иваново-Кинешемского союза текстилей…

Он был захвачен идеей, готов был драться за нее с самыми сильными оппонентами-экономистами, всюду пропагандировать ее и не сомневался, что истинно государственное мышление, та мерка, с которой он подходил ко всем хозяйственно-экономическим вопросам, возьмет верх. Будет, будет Иваново-Вознесенская губерния!.. Новая губерния получит резко выраженный индустриальный характер, станет единственным в своем роде рабочим краем в России, базой, сердцевиной революционного движения…

В долгие ночные часы он думал о том, что административное деление Российской империи требует корректив и что здесь необъятное поле для приложения научной экономической мысли. Подобный факт отмечал еще известный исследователь Тянь-Шаня Семенов, со статистико-экономическими работами которого Фрунзе был хорошо знаком. Когда-нибудь, когда страна обновится и народ станет ее хозяином, Фрунзе целиком сможет отдаться увлекательнейшей задаче. И конечно же, первое, что он сделает, это создаст Иваново-Вознесенскую губернию такой, какой она рисуется ему сейчас.

Его обостренный ум всегда находил оригинальное решение любой проблемы. Он не сомневался, что экономисты, да и сам Максим Максимович Ковалевский, увлекутся новой проблемой. Все пересмотреть, процедить сквозь научное сито!

Но и кооператив, и предполагаемый Иваново-Кинешемский союз текстилей (короче говоря, огромное профсоюзное объединение всего промышленного района) подспудно нужны были для главного: для организации сил. Не цель, а средство. Если экономические начинания и реформы не подчиняются классовым интересам, то зачем они?