Все утра мира

Господин де Сент-Коломб только пожал плечами.

Господин Маре, продолжая терзать свой парик, рассказал, что после ухода из Сен-Жермен-л'Оксерруа отправился к господину Кенье, который продержал его у себя почти год, а затем отослал к господину Могару, сыну виолониста из дома господина де Ришелье. Приняв его, господин Могар спросил, слышал ли он о знаменитом господине де Сент-Коломбе, что поставил на виолу седьмую струну, тем самым уподобив деревянный инструмент человеческому голосу со всеми его возможностями и оттенками – и детскому, и женскому, и надтреснутому старческому, и басовитому мужскому. В течение шести месяцев господин Могар обучал его самолично, а затем посоветовал отправиться к господину де Сент-Коломбу, жившему за рекою, и вручить ему это письмо, сопроводив его устной рекомендацией. С этими словами юноша придвинул конверт к господину де Сент-Колом-бу. Тот сломал печать, развернул письмо, но не заглянул в него, а поднялся со стула, словно желая заговорить. Оробевший мальчик не осмелился больше раскрыть рот, однако хозяин хранил молчание. Так ничего и не сказав ему, господин де Сент-Коломб бросил письмо на стол, подошел к Мадлен и шепнул ей, что гостю надобно сыграть. Та вышла из комнаты. Господин де Сент-Коломб, в своем черном суконном костюме с белым плоеным воротником, направился к камину и там сел в глубокое кресло с подлокотниками.

Для этого первого урока Мадлен принесла свою собственную виолу. Марен Маре сконфузился и покраснел еще сильнее, нежели в начале визита. Девушки сели поближе, любопытствуя послушать, как играет этот бывший певчий из Сен-Жермен-л'Оксерруа. Он быстро приспособился к размеру инструмента, настроил его и сыграл сюиту сочинения господина Могара, легко, непринужденно и умело.

Закончив, он взглянул на своих слушателей. Девушки потупились. Господин де Сент-Коломб сказал:

– Не думаю, что смогу принять вас в число моих учеников.

Наступившее молчание вызвало судорогу на лице юноши. Внезапно он вскричал своим ломким голосом:

– Но объясните, по крайней мере, отчего?

– Вы исполняете музыку, сударь, а не творите ее. Вы не музыкант.

Лицо мальчика сморщилось, на глаза набежали слезы. Он жалобно пролепетал:

– Но позвольте мне хотя бы…

Сент-Коломб встал и молча повернул кресло к очагу. Но тут вмешалась Туанетта:

– Погодите, отец. Может быть, господин Маре припомнит какую-нибудь пьесу собственного сочинения?

Господин Маре кивнул и слегка воспрянул духом. Он тотчас склонился над виолой, с необыкновенным тщанием настроил ее и исполнил «Шутку» в си миноре.

– О, это прелестно, отец! Это просто замечательно! – воскликнула Туанетта, захлопав в ладоши, когда он кончил.

– А вы что скажете, отец? – робко спросила Мадлен.

Сент-Коломб слушал пьесу стоя. Внезапно он направился к двери. Дойдя до порога, он обернулся, взглянул на красное испуганное лицо мальчика, все еще сидевшего с виолою в руках, и сказал:

– Приходите через месяц, сударь. Тогда я скажу, достойны ли вы состоять у меня в учениках.

Глава IX

Веселая пьеска, исполненная юношей, иногда приходила ему на память, и он думал о ней не без удовольствия. Мелодия была легка и незатейлива, но отличалась трогательной нежностью. Потом он забыл ее. И стал уделять еще больше времени одинокой игре в хижине.

В четвертый раз почувствовав тело своей супруги рядом с собой, он спросил, отведя взгляд от ее лица:

– Мадам, можете ли вы говорить, невзирая на то, что мертвы?

– Да, – отвечала она.

Он вздрогнул, ибо признал ее голос – низкое, бархатное контральто. Ему хотелось плакать, но слезы не шли из глаз, столь велико было удивление оттого, что призрак заговорил. Весь дрожа, он выждал минуту и, собравшись с духом, задал следующий вопрос:

– Отчего вы приходите лишь изредка? Почему не каждый день?

– Не знаю, – смущенно ответил призрак. – Я пришла потому, что ваша игра волнует меня. Я пришла, ибо вы были столь добры, что угостили меня вином и этими хрустящими вафлями.

– Мадам! – вскричал он.

Он поднялся так резко, что опрокинул табурет. Он отставил мешавшую ему виолу, прислонив ее к дощатой стенке, слева от себя. Он раскинул руки, словно собрался заключить жену в объятия. Но она воскликнула:

– Нет!

И отшатнулась. Он понурил голову. Она же добавила:

– Мои ноги, мои груди холодны как лед.

Она с трудом переводила дыхание. Она выглядела изнуренной, словно человек, сделавший тяжкое усилие. Произнося эти слова, она касалась своих ног и груди. Он вновь покорно склонил голову, и тогда она вернулась к столу и села.

Когда ее дыхание стало ровней, она ласково сказала ему:

– Дайте мне лучше стакан вашего красного вина, я хочу смочить губы.

Он торопливо вышел, сбежал по ступенькам в погреб, взял вино. Когда он вернулся в хижину, госпожи де Сент-Коломб там уже не было.

Глава X

Когда мальчик явился в следующий раз, двери отворила Мадлен, тоненькая, хрупкая, с розовым личиком.

– Я собираюсь купаться, – сказала она, – и оттого подобрала волосы кверху.

Шейка ее сзади, под волосами, тоже нежно розовела; от затылка вниз сбегали тоненькие черные волоски. Когда она поднимала руки, ее груди упруго вздымались под платьем. Она повела его к хижине господина де Сент-Коломба. Стоял погожий весенний денек. Уже расцвели примулы и появились бабочки. Марен Маре нес за спиною футляр с виолой. Господин де Сент-Коломб впустил его в домик на шелковице и объявил, что принимает в ученики, добавив:

– Вы хорошо чувствуете инструмент. Игра ваша не лишена настроения. Смычок легок и упруг. Левая рука летает над струнами проворно, как белка, и скользит по ним ловко, как мышь. Ваши мелизмы интересны, а порою даже очаровательны. Но истинной музыки я от вас не услышал.

При этих заключениях учителя юный Марен Маре испытывал смешанные чувства: он был счастлив, что попал в ученики к господину де Сент-Коломбу, и в то же время кипел от ярости, выслушивая замечания, которые тот высказывал одно у за другим столь же бесстрастно, как будто наставлял садовника по поводу прививок и посевов. Закончил он так:

– Вы сможете играть для танцоров. Вы сможете аккомпанировать актерам, поющим на сцене. Вы сможете зарабатывать себе на жизнь. Вы будете жить среди музыки, но вы никогда не станете музыкантом.

Есть ли у вас сердце, чтобы чувствовать? Есть ли у вас мозг, чтобы мыслить? Есть ли у вас представление о том, чему могут служить звуки, когда они не помогают ни танцевать, ни услаждать слух короля?

И однако, ваш сломанный голос тронул меня. Я принимаю вас ради вашего горя, не ради вашего искусства.

Когда юный Маре спустился с шелковицы, он заметил в тенистой листве тоненькую обнаженную девушку, которая спряталась за деревом, и поспешно отвернулся, чтобы она не подумала, будто он подглядывает.