Все впереди

— Я не согласен с вами… — сказал Зуев. — Конечно, куда ни сунься — везде одна сплошная любовь. Вернее, говорильня. В кино, в книгах… Все толкуют о любви, даже пенсионеры. По радио только и слышно: любовь, любовь… Действительно, кто только не мечтает, кто не болтает об этой самой любви? Да ты не мечтай, черт побери, а люби! Не обязательно по Шекспиру…

— Верно, Зуев, все верно, — Медведев трезвел.

— А что остается, как не мечтать? Если он или она ни на что более не способны? Если у него или у нее духовная импотенция? Ничего не может, шабаш! Только говорить и мечтать. Но все равно, я не согласен с вами…

Раздался телефонный звонок. Медведев сделал Зуеву знак: «Меня здесь нет!» Зуев подошел к телефону, снял трубку, послушал, сказал несколько непонятных коротких фраз и вернулся к приятелям:

— Дима, твоей персоной интересуется Бриш. Я сказал ему, что ты у тещи на даче. Согласись, не очень-то хорошо врать. Да еще друзьям.

Медведев, думая о чем-то своем, снова глотнул рислингу:

— Переживет. Как вы считаете, почему Николая первого называют реакционером?

— Ну, как… — Иванову вдруг захотелось вспомнить, что же было вчера. — Повесил пятерых декабристов. И тэдэ и тэпэ.

— Ошибаешься, братец, главным образом не поэтому.

— А почему? — Зуев зевал, еле перемогая себя.

— Потому, что он сжег первое издание Библии. Он не признавал пятикнижия…

Зуев ушел, вымыл лицо и принес бутылку водки — вероятно, последнее, что имелось в его запасах.

— Это самоубийство, — проснулся Иванов, — пить водку после сухого и коньяка — это самоубийство.

— А может, убийство? — опять как-то необычно задумчиво произнес Медведев. — Впрочем, убийство и самоубийство — это одно и то же.

— Ну нет уж! — Иванов попытался встать. — Совершенно разные вещи.

— Да в чем же разница? — ухмыльнулся Медведев.

Зуев больше не слушал их, он спал на диване.

— Во-первых, в одном случае смерть принудительная, в другом — добровольная, во-вторых…

— Не говори мне о смерти! — резко перебил Медведев. — Мы ничего не знаем о ней. Ничего! А что такое убийство, знаем великолепно. Оно безнравственно. И кого ты убил, другого или себя, — это не столь важно.

— Нет, важно! — не сдавался Иванов. — Для самоубийства нужна, по крайней мере, смелость, воля.

— А для убийства? Разве не нужна эта самая смелость? Впрочем, любое убийство, в том числе и самоубийство, совершается чаще всего из трусости… А еще чаще — случайно.

Зуев храпел под этот полупьяный, но вполне осмысленный треп. Иванов и спал и не спал, ему что-то снилось, но он в то же время разговаривал с Медведевым, причем довольно логично.

Энергия же Медведева, видимо, еще только набирала разгон… И когда к полудню Зуев проснулся и разбудил нарколога, Медведева не оказалось на месте. Он исчез, не оставив после себя никаких следов, кроме своей клетчатой с ремешком кепчонки.

Пока Зуев разговаривал по телефону, Иванов успел сделать себе горячий душ. «Почему мы должны бегать за ним? — думал нарколог. — Черт с ним, пусть побесится». Но под спудом таких рассуждений — и это Иванов подсознательно ощущал — тихо струилась недоуменная горечь, может быть, даже жалость к Медведеву. У Зуева настроение было отнюдь не лучше.

— Звонила Наталья, — доложил он. — Люба хотела с ней приехать, но я сказал, что Медведев исчез.

— А Бриш? Не звонил? — спросил Иванов.

— Конечно, звонил. И самый первый. Мишка сыграл мне подъем, ну, а я уж тебе. Говорит, что вся группа ничего не делает. По институту ходят всякие толки.

— Он что, уже работает в медведевской группе?

— Так точно. Уже.

— Мне тоже надобно на работу! — разозлился Иванов.

— Зачем тебе ехать куда-то? Здесь тоже практика. — Зуев налил в стакан водки. — Смотри!

Иванов не стал смотреть и выплеснул свою порцию в форточку.

Зуев поморщился:

— А как быть нам, подводникам? Там за окно не выплеснешь.

Иванов не успел выяснить, что и сколько пьют в походе подводники. В дверях появилась вначале Наталья, затем Люба.

— Это опять вы? — и Люба Медведева с глазами полными слез отвернулась, увидев Иванова.

Иванов опешил. Она гневно ломала пальцы, но они не хрустели.

— Это вы! Вы, Иванов, виноваты во всем! Что вы наговорили моему мужу после заграничной поездки?

— Любовь Викторовна… — начал было Иванов, но тут же смолк, пораженный ее словами.

— Я не буду слушать вас. Вы просто подонок! — сказала она.

…Иванов не помнил, как вышел из дома Зуевых, как добирался до ближайшего метро. Обида вскипала в горле, сердце учащенно билось. Ему хотелось расплакаться, как бывало когда-то в детстве. Вместо этого он сжимал зубы и улыбался. И думал: «Она несправедлива. Я никому ничего не рассказывал. Стоп, разве никому? Никому, кроме Зуева. Да, кроме Зуева. Но Зуев — это мертво. Откуда ты знаешь? Может… Нет, Зуев не мог. Он никому ничего не сказал. Но что из того? Ты говорил с ним. Значит, в итоге она права. Неужели она права?»

Обида на несправедливость сменилась стыдом, лицо его вспыхнуло, хотя никто не обращал на него никакого внимания: Москва жила по своим законам.

13

Через два дня на работу Иванову позвонил Бриш:

— Старик, ты не знаешь, где Димка? Дело совсем дрянь…

— Что случилось?

— Погиб Грузь! — В трубке трещало. — Медведева ждет весь институт… Где мы сможем увидеться? Разговор не по телефону. Я еду сейчас к Славке. Мы ждем тебя через час… — И Бриш сказал, где они будут ждать Иванова.

Москва равнодушно гудела за окнами. Иванов припомнил облик молодого медведевского сотрудника, его ироничный и грустный облик. Самое примечательное — это то, как Грузь поздравлял с праздником. Что это? Неужели он, Иванов, так бессердечен? Или появилась привычка к смертям…

Он снял халат, сказал старшей сестре, что едет по делу, и торопливо пошел к месту встречи. Зуевский «Москвич» на полпути догнал Иванова. Нарколог сел на заднее сиденье, не здороваясь, начал слушать, что говорил Бриш: